Герард Реве - Милые мальчики
— Да, Королева очень постройнела, — встал Фредди на мою сторону, и старик окинул нас чуть ли не убийственным взглядом.
— Да, это правда, — сказал Тигр так внезапно, что я чуть не вздрогнул.
— А все почему? — гнул я свое. — Потому, что вино тяжелые и медленные соки из тела вытягивает. От вина хорошо выпекаешь — пирожок, конечно, черней чернил, но зато выходит тик в тик, каждое утро, и не по крошечке, не кашей, а этаким крепеньким корнишоном, огурчиком — и мочишься от этого тоже хорошо, от вина, так-то вот. А тяжелая слизь обращается в тяжелый газ, который покидает тело известным образом. — Вытянув губы трубочкой наподобие некоего воображаемого кларнета, я издал совершенно непристойный звук испускаемого ветра.
— Говорят, он гореть может, — оживился Фредди, ожидавший, по всей вероятности, что по программе предполагались фокусы. — Вверх поднимается. Совсем как газовая плита, — туманно добавил он. — Хоть поджигай.
— Нет, он тяжелее воздуха, — настаивал я. — В сосуде он стелется ко дну. Он не поднимается.
По какому-то случайному счастливому совпадению я — словно в ожидании явления Спасителя или Ильи-пророка — поставил на низкий кофейный столик лишний бокал, и он остался чистым и нетронутым. — Если я напущу в бокал газу, он в бокале и останется. Он его заполнит, но останется внутри. Наверх не поднимется. — Я встал, слегка расставил ноги, чуть нагнулся, приискал для округлого широкого отверстия бокала место, наиболее подходящее для проведения опыта и, держа его строго горизонтально, плотно прижал его отверстием к раструбу своего бомбардона[79], который, к счастью, кроме трусов был прикрыт всего лишь саржей панталон, довольно рыхлой — и спустил курок. Из моего мужского грота раздался сперва ничтожный, застенчивый посвист, за которым, однако, немедленно последовал глубокий, громкий, очень краткий и тем не менее полнозвучный, могучий раскат фанфар. Старик Альберт все еще не мог поверить в происходящее, но я намеревался быстро положить конец его сомнениям. Подавив нетерпение, я еще несколько секунд крепко прижимал бокал к заду, затем с неимоверной осторожностью потихоньку отнял его, очень медленно перенес на него свободную руку и, мгновенно прикрыв его ладонью, выставил перед собой, держа его одной рукой за ножку, а другой — плотно закрывая отверстие. Изнутри бокал казался покрытым неким жирноватым туманом.
— Есть он там или нет его? — спросил я и, поднеся бокал к лицу «старика» Альберта, сунул его прямо ему под нос, отняв прикрывавшую отверстие руку. — Тяжелее воздуха, само за себя слово говорит, — воскликнул я. «Старик» Альберт, вольно развалившийся на стуле, зашелся ужасным кашлем и попытался, вскочив, уклониться. Фредди Л. хохотал так, что потерял равновесие и свалился со стула, приземлившись локтем на коврик. Из стакана в ноздри мне ударила неописуемая, не оставляющая никакой человеческой надежды сортирная вонь. «Поистине неслыханным здоровьем надо обладать, чтобы ухитриться исторгнуть из себя этакую вонищу и вовремя остановиться», — пронеслось у меня в голове.
— Ну, есть он там или нет его? — снова спросил я, не давая себя провести. — Он там, или нет, скажите?
— Боже праведный. — Отрицать этого было невозможно, и старик Альберт, кашляя и отхаркиваясь, вынужден был прохрипеть согласие.
Глава восьмая
Темная ночь
Пришло махом, ушло прахом. Это все было, разумеется, достаточно забавно, но и что с того? Пригоршня дурного воздуха, негигиеничный мыльный пузырь, тошнотворный газ: все было суета и погоня за ветром. В целом мы достигли немногого, если не считать того, что Ночь вновь объяла нас, даруя покой тем, кто был способен его изведать, и тревогу бессонным. Я все еще никак не мог заснуть. Нашу спальню наверху, почти посредине дома, с западной стороны от мастерской, мы отдали Фредди и его «старику» Альберту С., поскольку там был водопровод. Тигр и я спали в меньшей комнатке, расположенной целиком в западном крыле дома, над Малой Гостиной. Хотя обе комнатки находились на одном и том же чердаке и располагались довольно близко друг от друга, их разделяла каморка примерно в метр шириной, где мы держали краску и малярные принадлежности. Шум и скрип в одном помещении иногда были слышны в другом, но из-за расстояния и разделявших комнатки двух деревянных стен толком ничего разобрать было нельзя. Чем занимались они, Фредди и Альберт — там, в просторной двуспальной кровати, которую я намертво сколотил из разломанных ящиков из-под стекла и для защиты от жучка пропитал нафтанатом меди (отчего она все еще немного пованивала)? Или, вернее, что делал «старик» Альберт С. со своим — посредством Злата, расчета, глухоты и умения прибедняться — превращенным в жалкого раба принцем Фредди? Что, если он заставил Фредди полностью раздеться и, перед тем, как позволить ему забыться сладким сном под одеялом, ставит и укладывает его сейчас в разнообразные унизительные позы и, задыхаясь и хрипя, тискает его в своей грязной похоти? От одной мысли об этом кровь бросалась мне в голову и, благодаря изрядному количеству принятого вина, безумно колотилась в висках. От любого треска, любого легкого стука или удара, производимого, несомненно, стулом в их спаленке, я судорожно втягивал носом, и дыхание мое учащалось. Не могло же быть… Фредди ведь не станет… не позволит своему тугоухому унизителю и приставале… дойти до крайности… меж золотистых холмиков его Нижних Альп…? Ведь он же не допустит, он же ведь никогда, нет, ни за что, он же ведь никогда не позволит, мой Фредди, мой милый Фредди, чтобы этот «Альберт» — даже в мыслях я заключал его имя в иронические кавычки — своим восковым, гнусным, обросшим слежавшимся седым срамным волосом чайным носиком в его, Фреддину священную, темнорусую, бархатистую, запретную, теплую…? От этой мысли у меня перехватило дыхание и я подскочил в постели. Мы с Тигром лежали рядом, однако на отдельных односпальных раскладных кроватях. И все же Тигр, хотя уже и засыпал, заметил мое беспокойство.
— Что-то не так?
— Тигр?
— Да?
— Что с нами будет, Тигр?
— Ты сейчас все видишь в черном свете, зверюга. Завтра все будет по-другому.
— Правда?
— Ну конечно.
— Я больше не пишу. Я совершенно не могу больше писать. Я больше никогда не смогу писать.
— Какая чушь, Зверище. Ты и раньше этого боялся. А ведь между первой и второй книгой всегда должен пройти год-другой, когда ты ищешь, пробуешь, и думаешь, что никогда не найдешь. Но стоит лишь начать — и пошло-поехало, верно?
— Я уж не знаю как давно не писал.
— Ты добрых три года ничего не писал. Твоя книга очень хороша, потрясающая книга, и всего год назад вышла.
— Я пью все больше и больше. Может, придумаешь что-нибудь? Я имею в виду весь этот бардак, бутылки, все — опять под замок, ключ — у тебя?
— Да, тоже можно. Если бы ты только перестал пить в одиночку, когда меня нет, и не скрывал бы от меня. Нельзя тебе пить тайком.
— Я мог бы спросить у…
— А?
— Нет, ничего. Я имею в виду.
Из другой комнаты раздался негромкий, но вполне различимый удар.
— Чем они там занимаются, Тигр?
— Не знаю. — В голосе Тигра слышалась заметная усталость.
— Может, тешатся там друг с другом?
— Да, вполне возможно.
— Ты думаешь, Фредди допустит?.. чтобы этот старый паскудник своим гнусным, мерзким бабоебом — ему, в его крепенькую, сладкую… У Фредди ведь такая сладкая, крепенькая попочка, правда?
— Да, вполне.
— Тебе он не кажется таким уж потрясным, а?
— Ну почему же, я думаю, он действительно прелесть, знаешь, — сказал Тигр с заметным напряжением.
— Ты считаешь, что он чересчур изнеженный и очень уж на задок слаб. Ты, в сущности, считаешь, что он давалка.
— Да нет же, вовсе нет.
— Но ведь это же правда, Тигра-зверь? Ведь такого дурачка ничего не стоит приспособить под служаночку, верно? Ну, какой из него мужик? Разве позволил бы он тогда оседлать себя этому тугоухому компостеру? Какой мужик дал бы этому золотушному старсобесу, этому членистому кактусу к себе в жопу влезть? Уж не ты ли?..
— Да нет, конечно.
— Можно к тебе в постель?
— Ну, давай, — с плохо скрываемой усталостью в голосе сказал Тигр.
— Да, час поздний, Тигр, ночь на дворе, я понимаю. — Не дожидаясь ответа, я вскочил с постели и забрался к нему под одеяло. — Ты не думаешь, что у него вполне для тебя задок, о изысканный, стройный, хищный мужезверь мой? Сначала ты его накажешь. Я хочу отдать его тебе, Тигр. Да, я мямлю, и стелюсь перед ним, и несу всякую хуйню, весь день напролет, и лишь вздыхаю о любви к нему, но только, только оттого, что он — твой и должен быть твоим и принадлежит тебе, Тигр. Ведь ты же мужик?
— Ну а как же.
— Я иногда так паршиво с тобой обхожусь, Тигр.
