Андрей Корф - Сто осколков одного чувства
...Он резко притормозил, съехал на обочину и спустил штаны. Терпеть дальше стало невмоготу. Сквозь помехи эфира и треск собственного сердца он плавал в Ее голосе, таком близком и таком далеком, который можно потрогать, но нельзя схватить. Он схватил то, что оказалось под рукой, и, закрыв глаза, отдался наивной мелодии с простыми словами, прерывающейся на каждом такте от Ее телодвижений.
...Далеко впереди другая машина, а за ней – третья, у самого горизонта, встали на якорь. Общее безумие охватило пустынное шоссе, горы поехали в обратную сторону, калифорнийские грифы стали кругами спускаться вниз. Истекающие потом Одиночества ласкали сами себя, не обращая никакого внимания на попутчиков, которые делали то же самое. Касаясь друг друга, люди вздрагивали и отодвигались в сторону. Последние мгновения прошли в сосредоточенном, хором пыхтящем молчании. Петь было некогда. Единственным звуком стал треск радиопомех. Потом Она закричала, и все закричали вместе с ней. И грифы, сорвав резьбу своих кругов, испуганно вывинтились обратно в небо...
...После долгого молчания в эфире вновь зазвучал Ее голос. Вернее, сначала дыхание. А потом – голос.
– Не знаю, как вам, а мне жара уже по барабану...
– Мне нечего сказать... – голос ди-джея заметно дрожал. – У меня тут все линии разрываются после твоего выступления... Такая светомузыка, в глазах рябит!
– Ладно, мальчики и девочки. Остыли – и в путь. Не знаю, как вам, а мне к вечеру нужно быть на месте. Всем пока!
...Из стоящих машин еще минуту неслись бессмысленные короткие гудки. Потом моторы заурчали, пыльные монстры стали выруливать на проезжую часть.
...Она бросила трубку в бардачок, посмотрела на Хозяина и отвернулась. Ей хотелось плакать. Она не любила человека, сидящего за рулем.
...Он ехал медленно, будто не хотел покидать место странного пикника. Он так и не посмотрел в сторону своей спутницы. Ему было неприятно ее присутствие.
...Он ехал на запад в своем серебряном «Линкольне».
...Она неслась на восток в чужом черном «Шевроле».
...Они разминулись, едва не столкнувшись, и поехали дальше, каждый – своей дорогой. И только клубы горькой пыли от двух машин, обнявшись, станцевали на обочине что-то вроде короткого, на пару тактов, вальса.
Эротический этюд # 50
– То есть, от нас с тобой.
– Закрыта, а то и вообще заколочена, – констатировал Он, подергав дверь на чердак. – От бомжей.
– Да уж, хороши бомжи. В твоей хате человек двадцать разложить – раз плюнуть. И в моей человек десять протусуется без проблем.
– А чего ж мы тогда в подъезде делаем?
– Да. Чего это мы в подъезде делаем? – Он улыбнулся и прижал Ее к себе.
– Прячемся.
– Ага.
– От мороза.
– И от мороза тоже, между прочим...
Подъезд, и впрямь, был удивительно теплым. И чистым. По крайней мере, запомнился именно таким. Правда, ковров на лестнице не обещаю, да и опрятная старуха вахтерша в амплуа: «Как здоровье вашего пуделя?» не предусмотрена штатным расписанием. И пальма не глядит из кадки на уличную ель-мамзель в воротнике из натурального снега.
Словом, подъезд не из тех, а из этих. Из обычных. В которые можно запросто зайти погреться – или с другим намерением. Например, обнять друг друга и тихонько поговорить о любви. Если дома у Него слишком давно ждут невесту, а у Нее – жениха. Если в гостях у друзей принято не любить, а любиться. Если на отель не хватает денег, а на гостиницу – любви к тараканам. Остается одно.
Подъезд.
Этот городской гармонист, растянувший было лестничную трехрядку, да так и застывший, не сыграв не звука. Этот мрачнейший писатель, разложивший пустые страницы аккуратно пронумерованных дверей. Этот факир, сыгравший на водосточной дуде «подъем» для беззубых и неядовитых перил...
Подъезд...
Они долго стояли, обнявшись. Потом расцепились, чтобы присесть, и обнялись снова. Им было хорошо и на морозе, а здесь, в тепле, стало совсем здорово. Они поцеловались, в тысячный раз за сегодняшний вечер.
– У тебя холодный нос, – сказал Он. – Но все равно красивый.
– Что значит, «все равно»! – возмутилась Она. – Он просто красивый! Не красна изба пирогами, а красна носами!
– И черна глазами... И мягка губами... И сладка ушами...
Надо ли говорить, что все упомянутые органы были перецелованы с великим тщанием...
– Кстати, об ушах. Где тут выключатель громкости?
– Ты о чем?
– Ну, например, за этой дверью слишком настырно звенит телефон. А вот за этой, извини, унитаз, который выгнали из духового оркестра за неуставную громкость.
– Давай постучимся и попросим включить музыку.
– Ага. В час ночи. Единственная музыка, которую они нам включат – это ментовская сирена.
– Логично. Тогда давай молчать и слушать.
– Давай.
Они обнялись покрепче и стали слушать. Блочный дом с его акустикой был прозрачен для ушей от первого до последнего этажа.
– Вставай, гандон! Опять нажрался! Сними хоть пальто, тварь!..
– Солнышко, кофе готов! Или ты уже спишь?...
– ...кандидат от фракции аграриев... бу-бу-бу...
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы... (детский рев).
– Алло! Алло! Что ты говоришь? Завтра? На Китай-городе? Завтра, на Китай-городе, в шесть... В семь? Нет, давай в шесть... Ну хорошо, в семь... Или в шесть? Хорошо, в семь, на Китай-городе, завтра...
– Джеки, отойди от двери! Никто с тобой не пойдет гулять в такой мороз!
– Мне-е-е малым-мало спало-о-о-ось... (хор).
– Душенька, где у нас капли Зеленина? Что ты говоришь? На полке? На которой? Над хлебницей? Что? Над хлебницей? Над хлебницей?... Кстати, ты хлеб купила? Где? Не вижу... Нет, хлеб вижу, капель нет... Хлеб где брала? Почем? Да ты что! А в магазине почем? Да ты что! Вот времена... А может, ты капли брала? Нет? Где же они?... Вот в шестнадцатой-то разорались...
– Ну почему у тебя всегда месячные!.. Нет, всегда... Тогда почему мы так редко... А я хочу сегодня, сейчас...
– У тебя совесть есть? Ну, тогда поищи ее в своем Интернете! Мне подруга должна позвонить, мы пять лет не виделись, а у тебя что-то там «качается»!..
– Смотри, смотри, опять голых телок по ящику показывают! Во кайф!
– Ты неудачник. Посмотри вокруг – люди обустраиваются, живут все лучше...
...Насмеявшись вдоволь над узниками, Он и Она вернулись к ласкам. Они были возбуждены чужими жизнями, впитали их каждый на свой лад и теперь искали выхода для эмоций. Откатав обязательную программу признаний, они приступили к произвольным выступлениям плоти и показали стенам все, что могут показать двое любовников на излете XX века, изрешетившего Купидона из кольтов Бонни и Клайда.
Доведя девчонку до состояния, в котором одно прикосновение ведет к взрыву, он спустился на лестничный пролет и уселся верхом на перила. Она, пошатываясь от головокружения, набросила на перила пальто и легла на них животом, свесив ножки по обе стороны. После чего с визгом съехала вниз, на призывно торчащий жертвенный кол. Снайперское попадание, несколько финальных судорог – и эхо Ее крика мячиком поскакало по ступенькам... Стоголосый подъезд вздрогнул, опасливо притих на полминуты, потом снова взялся за свое.
– Ну, хоть ботинки! Хрен с ним, с пальтом, ботинки хоть сними...
– Солнышко! Ну, где же ты? Кофе уже остыл!
– ...кандидат от фракции народовластия... бу-бу-бу...
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы... (детский рев, часть вторая).
– Алло! Алло! Что ты говоришь? Завтра? На Китай-городе? Хорошо. Завтра, на Китай-городе, в восемь... В семь? Нет, в семь у меня встреча... Ну, не могу я в семь! Ну, хорошо, в семь... Или в восемь? Хорошо, в семь, на Китай-городе, завтра...
– Джеки, бессовестная тварь! Ты что наделал! Прямо на паркет! Ты что, не мог до ванной дойти? Не смей рычать на мать!..
– Кле-о-о-о-н ты мой опавши-и-и-ий... (хор).
– Душенька, на полке только корвалол! Он мне не помогает, ты же знаешь... Нет, не помогает... Где посмотреть? На которой? Над хлебницей? Над хлебницей я уже смотрел. В ванной? На полке? Хорошо, иду... Милицию надо в шестнадцатую вызвать... Ни дня покоя от них... Вот, и бабы у них уже орут... Или это в парадном, не дай Бог...
– Я все понял. У тебя – любовник. И ты ему верна. Ты! Ему! Верна! А месячные – отговорка! Что ты мне покажешь? Что покажешь? Чтооо?! Нет, на это я не хочу смотреть. Хорошо, я тебе верю. Спокойной ночи...
– У тебя совесть есть или нет, я тебя спрашиваю?! Докачалось? Ну, слава Богу. Почему телефон не гудит? Чего подождать? Я уже три часа жду! Пять минут? Знаю я твои пять минут!..
– А жопа-то, жопа! Ну, иди, иди сюда, прыгай ко мне из ящика!..
– Вам, бабам, не угодишь. И так плохо, и эдак...
...Они сидели, обнявшись, и слушали, как засыпает огромный дом. Отжурчали умывальники, отшипели души, отгомонили унитазы. Стихли голоса, пение и крики. И тогда из наступившей тишины медленно, страшно выползли два незамеченных прежде звука. Оба шли из-за одной двери. Оба были монотонны. Первый – писк, на языке телевизоров означающий: «не забудьте меня выключить». Второй – хрип умирающего человека.
