Руперт Томсон - Книга откровений
Стефан откинулся на стуле, заложив руки за голову, и сказал, многозначительно улыбаясь:
- Знаешь, ты еще та штучка.
Я не понял, что он имеет в виду.
- То есть?
- Ты имеешь такой успех у женщин… - протянул он. -Каждый раз я вижу тебя с другой.
Я нахмурился. И правда, после возвращения в Амстердам я переспал со многими женщинами, но успех… Это последнее, что могло прийти мне в голову. Я-то считал, что потерпел неудачу.
- Ты прямо как плейбой, - сказал Стефан.
- Стефан… - протянул я.
- Я серьезно, - продолжал он, - это просто невероятно.
На его лице читалось выражение восхищения и одновременно недоверия, но я почувствовал еще и невольное замешательство, как будто только сейчас до него что-то дошло, и я не знал, что именно. До него дошло, что Бриджит, наверное, была права, когда подозревала меня. Его только сейчас осенило, что я мог действительно изменять ей. Впрочем, мне нечего было ему сказать. Я повернулся к окну и стал наблюдать, как дождь бежит по стеклу.
- Видишь ли, - тихо произнес я, - я ищу кое-кого. Стефан хмыкнул.
- Мы все ищем. -Стефан…
Он смотрел на меня, все еще ухмыляясь.
- Что?
- Это не то, что ты думаешь.
Я прожил в доме на Принсенграхт четырнадцать месяцев и за это время переспал со ста шестьюдесятью двумя женщинами. Почти все они работали в больницах и клиниках, но несколько из них не имели к медицине никакого отношения. Я, наверное, просто увидел их в определенном свете или в определенном ракурсе, а может, был в подходящем настроении. Так или иначе, в каждой из них угадывалась какая-то тайна или чувство вины. Они пытались что-то скрыть от меня, непостижимо загадочные и непознаваемые.
Теперь мой подход к задаче, которую я поставил перед собой, воспринимался мной как метод исключения. Чем с большим количеством женщин я пересплю, тем быстрее найду тех, которых ищу. Одним словом, чем дальше я продвигаюсь, тем ближе искомое. Это была не погоня за количеством, а отсчет пройденного. Три женщины представлялись мне солдатами, которых я постепенно и методично лишаю прикрытия. Со временем они предстанут передо мной. Я снова и снова повторял себе это. Что все упирается во время.
Сто шестьдесят две женщины за четырнадцать месяцев…
Я никого из них уже не помню. Нет, минуточку, это не так. Одну я запомнил.
Дафния.
Потому что, углядев шрам на моем члене в полумраке спальни, она повернулась ко мне и спросила: «У тебя ведь нет сифилиса?»
Ясным, холодным октябрьским днем я переехал в квартиру на улице Кинкербюрт, которая находилась недалеко от места, где я жил перед тем, как познакомился с Бриджит. Квартирка была маленькой, но располагалась на третьем этаже углового здания, была светлой и относительно дешевой, около восьмисот гульденов в месяц. Из окна гостиной были видны часть моста Якоба ван Леннепкаде и лениво проплывающие под ним тяжелые, неуклюжие баржи с грузом, закрытым брезентом и перетянутым веревками, от которого корпус баржи оседал глубоко в воду… В первое же утро, когда я искал, где бы купить свежего хлеба, мне попалось на глаза объявление о работе. Живя со Стефаном, я стал лучше говорить по-голландски и теперь вполне мог идти работать. Перед баром на площадке, выходящей на тихую заводь, стояло несколько столиков, а во дворе бара, где росла старая липа, была пивная с деревянными скамейками. Бар находился так близко от моего жилья, что я мог ходить сюда пешком. Вечером у меня было собеседование с хозяйкой бара, блондинкой пятидесяти с лишним лет. Ее звали Густа, она красила веки фиолетовыми тенями, и у нее были пухлые, как у младенца, запястья рук. Когда-то, в шестидесятых -семидесятых годах, она была джазовой певицей и даже водилась с Четом Бейкером. Они вместе курили гашиш всего лишь за несколько часов до того, как он выпал из окна отеля - отель «Принц Хендрик», да? - и умер. Я слушал, как она вспоминает минувшие дни, и к закрытию бара получил работу.
Через неделю, освоившись на новом месте, я позвонил Изабель, чтобы сообщить ей свой адрес и номер телефона. К моему удивлению, к телефону подошел Пол Бутала.
- Вам повезло, что вы застали меня здесь. Я просто зашел, чтобы взять кое-что из вещей для Изабель.
- Почему? - спросил я. - Где она?
- Она в больнице в Харлеме. У нее рак - он немного помолчал. - Вы разве не знали?
После разговора с Полом, я положил трубку и стал смотреть в окно гостиной. Светило солнце. В голубом небе белели неподвижные плоские облака. Они были похожи на мишени в ярмарочном тире. Под облаками тянулся ряд домов. Хозяйственный магазин. Дерево.
Все казалось неподвижным. Все казалось нереальным.
Только на следующий день, когда я приехал в больницу в Харлеме, я вдруг понял, насколько это напоминает злую пародию на мои посещения больниц под выдуманным предлогом.
И вот теперь такой предлог мне не нужен.
Я остановился у справочной. Глядя в пол, я почувствовал, как меня охватывает чувство стыда.
Когда я вошел в отдельную палату к Изабель, меня поразила перемена, произошедшая с ней. Ее лицо высохло и постарело. Кожа, ставшая почти прозрачной, обтягивала череп. Я положил цветы на постель у ее ног и сел. В горле стоял ком.
- Прекрасные цветы, - прошептала она. - Спасибо.
И улыбнулась - одними глазами. Казалось, ей больно шевелить губами.
Я не знал, что сказать. Взгляд мой упал на ее руки, лежавшие поверх одеяла. Левая рука невероятно тонкая, кожа да кости. Мышцы и сухожилия съедены химиотерапией. Правая рука по локоть в гипсе.
- Что случилось? - спросил я. Изабель поймала мой взгляд.
- Я просто оперлась о стену, и вот… рука сломалась, - сказала она, прерывисто дыша. - Ну надо же!
- Ох, Изабель.
- Я, должно быть, ужасно выгляжу. Как одна из тех усохших голов, которые показывают в Юго-Восточной Азии, - она сделала неудачную попытку рассмеяться. - Помнишь, ты прислал мне открытку?
Ее пальцы шевельнулись, потянувшись ко мне. Я взял ее руку в свои. Хрупкая, как вафля, кожа, тонкие, почти черные вены.
- Я чувствую в тебе силу, - прошептала она. - Странно, люди так сильны… - ее глаза закрылись на мгновение, потом широко распахнулись, и она огляделась вокруг, как будто не понимая, где находится.
- Все хорошо, Изабель, - сказал я. - Все хорошо.
Она улыбнулась мне. Я почувствовал, что она пытается сжать мне руку, но пожатие было едва заметным.
- Пол сказал, что ты переехал…
Я в подробностях описал ей свою новую квартиру. Рассказал, что хотя моя гостиная и маленькая, но в ней два окна, которые выходят на юг и на запад, а это значит, что летом комната будет наполнена солнцем; что из западного окна виден хозяйственный магазин, который, кажется, никогда не работает, а из южного окна можно видеть часть канала. Рассказал, что в кухне у меня зеленые стены и зеленый потолок, причем такого оттенка, который я никогда раньше не встречал - что-то среднее между салатовым и eau-de-Nil [16]. Этот цвет выглядит великолепно в два часа ночи, когда я сижу за простым деревянным столом, пью травяной чай и читаю газету. Рассказал о сантехнике, о том, как водопроводные трубы гудят и завывают под напором воды, так что иногда кажется, что стены пронизаны пустотами и в одной из них сидит собака и лает на кость. А вечерами, каждый раз в одно и то же время, слышно, как сосед играет на пианино. Довольно неприятно играет: очень технично и при этом совершенно бездушно. Потом я описал бар рядом с домом и его хозяйку с пухлыми, как у младенца, запястьями и шапкой жестких волос, и как она пьет мятный ликер в десять часов утра. Я только не упомянул, что работаю в этом баре.
Через некоторое время она закрыла глаза и на этот раз не открыла их. Я подумал, что она, наверное, уснула, хотя у тяжелобольных людей границы между сном и бодрствованием размываются и переход из одного состояния в другое почти незаметен для окружающих.
На улице уже стало смеркаться, хотя еще не пробило и четырех часов. С места, где я сидел, можно было смотреть в окно, за которым виднелась дорога, забитая машинами. Был час пик. Минуя больницу, дорога убегала вдаль, в неизвестность. У многих машин были включены фары, как будто они ехали откуда-то, где лил сильный дождь или уже совсем стемнело.
Выйдя из больницы, я поймал себя на полной невосприимчивости к окружающему миру. Холодный ветер. Стоянка машин. Здания. Все было прежнее, и в то же время все было по-другому. Все казалось не имеющим значения, отстраненным. То же ощущение возникло у меня и в такси, которое везло меня к вокзалу. Водитель увлеченно что-то говорил, одновременно следя за дорогой и поглядывая в зеркало заднего вида, а иногда в самозабвении отнимая руку от руля. У меня создалось впечатление, что он декламирует какие-то стихи и наслаждается тем, что прекрасно знает их наизусть.
Состояние отстраненности сохранилось у меня и в поезде до Амстердама, причем до такой степени, что когда ко мне обратилась чернокожая девушка, сидевшая наискосок через проход, я не отреагировал и ей пришлось коснуться моего плеча.
