Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии
– Здравствуйте, поручик. Вот неожиданная встреча. Она дает мне приятную возможность еще раз поблагодарить вас за спасение...
– Полноте, ваше высокоблагородие, какое там «спасение»... Мне довольно, чтобы вы не серчали на мою смелость.
«Ну, при такой решительности, любезный, крепости тебе не взять», – подумала про себя Анна и протянула руку к цветам.
– Это мне?
– Да, конечно. Только я хотел еще... – он вынул сложенный листок бумаги. – Еще вот, письмо вам. Коли вы сделаете милость и прочтете...
– Письмо мне?.. Но раз уж мы встретились, то не проще ли вам передать все на словах?
Подпоручик покраснел, опустил глаза и смешался...
– Annete! – раздался голос Екатерины со стороны мраморных терм. – Annete, где вы! Мы уже заждалися.
– Впрочем, ладно, давайте. И не взыщите. Сегодня не очень удачный день для свидания, меня ждут.
Она взяла записку, помахала подпоручику рукой и побежала по дорожке, раздумывая, куда бы пристроить до конца бани неуместный букет...
Воротившись, она поставила цветы в вазочку на камине рядом с часами, разыскала среди белья записку и, пока горничная расчесывала ей волосы, углубилась в чтение. Закончив читать, она посмеялась, но записку не выбросила, рассудив, что теперь, по крайней мере, знает имя своего спасителя – Александр Васильчиков. Она решила рассказать государыне о смешном молодом офицере и напомнить о разрешении представить его. Анна прикинула: рост подходящий, повыше среднего, лицо чистое, с простодушным выражением, все остальное узнается потом... Взгляд ее упал на трогательный букетик на каминной полке, и вдруг на какое-то мгновение ей стали противны ее мысли. Анна мотнула головой, скомкала письмо и швырнула в угол, решив не отвечать.
Однако выбросить из головы подпоручика ей уже не удавалось. Тем более что через день Серж Наскоков, юный камер-паж малого двора [46] , подкараулил ее у фрейлинского флигеля и вручил еще одно письмо. На этот раз записка была написана по-французски и состояла всего из трех строк: «Вы не ответили, не пожелали встретиться. Я это понимаю так, что вам неинтересен. Значит, такова моя судьба. Но я все равно вас люблю. А.»
Анна улыбнулась, представив, каких трудностей стоило подпоручику составить это нехитрое послание на языке, которым он владел весьма слабо, и решила подшутить, – написать длинный ответ по-французски со сложными оборотами и туманным смыслом. Но передумала.
В Царском пошли дожди, певица итальянской труппы, которая должна была давать оперу в Эрмитаже, простудилась и была не в голосе, императрица скучала, проводя много времени в манеже. Скучали и приближенные. Несколько вечеров спустя Анна нашла у себя под дверью третье послание. Подпоручик писал: «Я все решил и клянусь, что более вы никогда не увидите меня и не услышите ни слова. Но прежде чем сие произойдет, я вас умоляю, сделайте для меня такую милость, дайте возможность увидеть и поговорить с вами. Видит бог, я не прошу и не надеюсь на большее. Искренне почитающий вас, Александр Васильчиков».
«Так, значит, он уже знает, где я живу. Что ж, тем лучше. Но что ему ответить? Завтра, кажется, день занят, послезавтра тоже... Нет, зачем тянуть? Завтра – перед Эрмитажем и, будь что будет!»
Она набросала несколько слов на листке без подписи. Позвала горничную и велела передать записку подпоручику Васильчикову.
На следующий день вечером бледный Александр Семенович Васильчиков стоял на пороге ее комнаты. Анна пригласила войти, ласково поздоровалась и спросила, чем могла бы ему служить.
– Я хочу только спросить, почему вы меня избегаете?
Анна улыбнулась и отвела глаза.
– Как видите, нет.
– Но вы что-то скрываете? – продолжал допытываться подпоручик.
– Я полагаю, что даже вам должно быть известно, что у каждой женщины есть свои маленькие тайны, которые касаются только ее.
Васильчиков опустил голову.
– Ну вот опять: «даже вам»... Конечно, я простой офицер и не так образован, как вы – фрейлина просвещенной государыни, но разве это благородно – постоянно напоминать о том человеку, который вас боготворит.
– Простите, Александр, простите, пожалуйста, je n’ai pas voulu vous vexer <Я не хотела вас обидеть (франц.).>. – Она увидела, как молодой человек напрягся, чтобы уловить точный смысл фразы. Он даже невольно пошевелил губами, повторяя про себя забытые правила. Анна тут же перешла на русский язык. – Я прошу прощения, и не сердитесь на меня. Это не со зла. Просто при дворе приходится постоянно быть начеку, чтобы отличить шутку от злословия и вовремя парировать. Это входит в привычку. Начинаешь сама говорить язвительно, даже с теми, кто того вовсе не заслуживает.
– А я не заслуживаю?
– Нет. Раз я согласилась встретиться с вами после вашего письма.
– Трех писем.
– Ну, неважно. Я хочу сказать, что и вы мне небезразличны.
– Боже, значит, я могу надеяться...
– На что?
– Заслужить вашу любовь.
– Это будет зависеть от вас.
– Ах, Анна Степановна, если бы вы меня научили... Почему одних любят, а других нет?
– Вы задаете мне вопрос, на который не ответил никто со времен Овидия. Тысячи лет философы бьются над разрешением этой загадки. И потому никогда не спрашивайте женщину, за что она вас любит. Довольствуйтесь ответом на вопрос: «Любите ли вы меня?».
– Мне, наверное, никогда не заслужить право задать этот вопрос вам.
– Кто предскажет полет стрелы Амура? Дерзайте... – Она хотела добавить: «Просите и дастся вам, толцети и отверзется», но не стала, ибо Васильчиков мог ее не так понять. Он уже и так, осмелев, положил руку на ее локоть и, тихонько поглаживая теплую атласную кожу, потянулся к ней губами. Господи, как ей хотелось, чтобы он проявил себя чуточку более решительно, чтобы остался у нее на ночь и она отдалась ему не по службе, а по своему желанию, которое горячило ей кровь, заставляло сильнее биться сердце и стесняло дыхание. Но тогда, она это прекрасно понимала, все будет как обычно... А этого Анна не хотела. Она взглянула на каминные часы и высвободила руку.
– Разве вы нынче не в карауле, поручик?
Васильчиков поднял на нее затуманенный взор.
– В карауле, а что?
– Но тогда вам давно пора пойти проверить посты.
– Вы меня гоните?
– Я забочусь о вашей карьере. Да и мне пора переодеться, чтобы идти в Эрмитаж.
– Аннушка, Анна Степановна, я вас умоляю, окажите мне милость и позвольте присутствовать при вашем переодевании.
Анна встала. Она чувствовала, что еще немного и она сдастся, и тогда не будет продолжения чистой любви, о которой мечталось, а все покатится по наезженной дорожке. Сдерживая себя, она сказала с иронией:
– У меня осталось десять минут. Если вам этого достаточно, то оставайтесь. Но я была бы очень разочарована... – Она подошла к молодому офицеру, положила ему руки на плечи и, прижавшись на мгновение, шепнула: – Мы встретимся, когда у меня будет свободный вечер.
– Могу ли я надеяться, что вы известите меня заранее, чтобы я мог поменяться дежурством, ежели вдруг выпадет?..
– Конечно!
Губы их слились. От Васильчикова вкусно пахло свежестью, мужчиной, желанием и еще бог знает какой смесью запахов, но все они были удивительно приятные. Тем не менее, Анна легонько подтолкнула его к двери:
– Adieu, поручик, adieu. Поверьте, мне тоже не просто наше расставание. Но – служба...
Она затворила за ним дверь и на мгновение прислонилась к ней головой. Потом встряхнула волосами и кликнула Дуняшу.
Глава четвертая
Август в Северной Пальмире едва ли не самое приятное время года. Июльская жара спадает, но до осени еще далеко, а наступившие темные ночи, как нельзя лучше содействуют нежным любовным свиданиям с простыми ласками и тихими поцелуями. Роман Анны Протасовой и подпоручика Александра Васильчикова протекал ровно. Встречались тайно в парке, гуляли. Говорили о пустяках. На прощанье обменивались скромными поцелуями. И поскольку отношения дальше не заходили, можно было надеяться, что до поры ни он, ни она не попадут в круг дворцовых пересудов. Тем более что в конце сезона каждый был занят своею судьбой, стремясь наверстать упущенное за лето... Правда, Анна понимала, что такое духовное общение долго продолжаться не может, однако хотела дождаться общего отъезда в Петербург.
Между тем ее величеству вконец прискучили беседы о коннозаводском деле, о породах лошадей и их достоинствах.
– Вы понимайт, милочка, – жаловалась она фрейлине. – In meine Schlafzimmer <В моей спальне (нем.).> от эти разговоры уже начинайт пахнет der Stall – конюшен... Я не хочу сказать ничего худого, господин секунд-майор служба несет исправно, aber, mein Gott <Но, боже мой... (нем.).>, если бы у него в голова был бы хоть что-нибудь еще кроме лошадь...
– Ваше величество, может быть, если бы у него была возможность осуществить свои мечтания, мысли о конном заводе меньше бы занимали места в голове господина секунд-майора...
