Игорь Кон - СЕКСУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА В РОССИИ Клубничка на березке
Русское общество начала XX в. было не готово к дифференцированному восприятию этих явлений. В сознании многих интеллигентов они сливались в одну общую картину ужасающей "половой вакханалии", как назвал одну из своих статей 1908 г. Д.Н. Жбанков. Секс и эротика приобрели значение обобщенного политического символа, через отношение к которому люди выражали свои общие морально-политические взгляды. Но этот символ сам по себе был противоречив и многозначен.
Авторы консервативно-охранительного направления утверждали, что "одержимость сексом", подрывающая устои семьи и нравственности, порождена революционным движением и безбожием. Социал-демократы, наоборот, доказывали, что это - порождение наступившей вслед за поражением революции 1905 г. реакции, следствие разочарования интеллигенции в общественной жизни и ухода в личную жизнь.
В сущности, и те и другие были правы. Демократизация общества нетзбежно включала в себя критический пересмотр норм патриархальной морали и методов социального контроля за сексуальностью; "сексуальное освобождение" было составной частью программы обновления общества, предшествовавшей революции 1905 г. Вместе с тем поражение революции, подорвав интерес к политике, побуждало людей искать компенсации в сфере личного бытия и прежде всего - опять-таки секса. В зависимости от конкретного социально-политического контекста, самая сущность сексуальности при этом конструировалась по-разному.
У крайне-правых сексофобия сливалась с юдофобией и мизогинией. Теоретически этот синтез был осуществлен уже Вейнингером, согласно которому евреи и женщины в равной мере враждебны творческому мужскому началу, развращая его и подрывая необходимый рациональный самоконтроль. На кухонном, пропагандистском уровне массовой антисемитской прессы, вроде газеты "Земщина", это превращалось в утверждения, что евреи, будучи сами сексуально воздержанными и чадолюбивыми, сознательно развращают русский народ порнографическими сочинениями, проституцией и пропагандой абортов и контрацепции. Черносотенная печать уверяла, что евреи держат в своих руках все российские бордели, как и кабаки, добиваясь не только нравственного разложения русских, но и их физического истребления и сокращения их численности.
Напротив, народническая и социал-демократическая критика (Ю.М. Стеклов, Г.С. Новополин) выступает против "эротического индивидуализма" и порнографии как продуктов разложения буржуазной культуры, которыми та старается заразить духовно здоровый по своей природе рабочий класс. Для Григория Новополина литературные персонажи Кузмина и Зиновьевой-Аннибал просто "дегенераты, взращенные на тощей аристократической почве", "выродки, развращающиеся от безделья", "паразиты, высасывающие народную кровь и беснующиеся с жиру".
Логика правых и левых была одна и те же: секс - опасное оружие классового (национального) врага, с помощью которого он подрывает, и не без успеха, духовное и физическое здоровье "наших".
Политические страсти усугублялись эстетическими. Многие популярные произведения эротической литературы начала XX в. были художественно средними, а то и вовсе примитивными (например, романы Нагродской или Вербицкой). Критиковать их было очень легко, а бездарная форма дискредитировала и поставленные авторами проблемы: "Все это не литература, а какой-то словоблудный онанизм"..
Любая книга, так или иначе затрагивавшая "половой вопрос", кого-то оскорбляла и потому сразу же оказывалась в атмосфере скандала. Примитивное понимание литературы как учительницы жизни приводило к тому, что книги оценивались не по художественным, а по социально-педагогическим критериям, - годятся ли они как примеры для подражания всем и каждому. А поскольку сексуальность, даже самая обычная, казалась грязной, критика была особенно придирчивой, обвиняя авторов во всех смертных грехах.
У 17-летнего Павла Рыбакова, героя рассказа Леонида Андреева "В тумане" (1902) усы еще не растут, но слово "женщина" "было для Павла самое непонятное, самое фантастическое и страшное слово". Потеряв невинность в 15 лет и затем подцепив у проститутки "позорную болезнь", он считает себя морально и физически грязным. Эротические фантазии перемежаются планами самоубийства. Поговорить откровенно юноше не с кем. Отец чувствует, что с сыном что-то неладно, но не умеет подойти к нему. Найдя порнографический рисунок Павла, он чувствует себя оскорбленным и только усугубляет тревоги мальчика. Бессмысленно бродя по городу, Павел знакомится с жалкой проституткой, пьет с ней и оскорбляет ее. Женщина бьет его по лицу, начинается отвратительная драка, в результате которой Павел убивает проститутку кухонным ножом, а затем закалывается сам.
Как многие вещи Леонида Андреева, рассказ мелодраматичен. Но его моральный пафос очевиден: Андреев не подстрекает к сексуальной распущенности, он осуждает буржуазное ханжество, которое замалчивает жизненно-важные для подростков пробемы, оставляя их морально беспомощными. Эстетически требовательный и не любивший натурализма Чехов положительно оценил этот рассказ, особенно сцену беседы юноши с отцом: "За нее меньше не поставишь, как 5+".
Однако консервативный критик Н.Е. Буренин обозвал Андреева "эротоманом", а его рассказ - вредным, порнографическим произведением. Это мнение поддержала графиня С.А.Толстая: "Не читать, не раскупать, не прославлять надо сочинения господ Андреевых, а всему русскому обществу надо восстать с негодованием против той грязи, которую в тясячах экземпляров разносит по России дешевый журнал". Зинаида Гиппиус также упрекала Андреева в смаковании болезненных переживаний.
Прочитав первые страницы романа Александра Куприна "Яма", Толстой сказал пианисту А.Б.Гольденвейзеру: "Я знаю, что он как будто обличает. Но сам-то он, описывая это, наслаждается. И этого от человека с художественным чутьем нельзя скрыть". Отрицательной была и реакция Корнея Чуковского: "Если бы Куприну и вправду был отвратителен этот "древний уклад", он сумел бы и на читателя навеять свое отвращение. Но... он так все это смакует, так упивается мелочами... что и вы заражаетесь его аппетитом".
Новое эротическое, и даже не совсем эротическое искусство многими принималось в штыки. Страшный скандал вызвала, например,. художественная выставка Общества свободной эстетики в марте 1910 года. "Голос Москвы" писал, что это - "сплошной декадентский пошиб". Другая газета откликнулась стихотворным фельетоном:
Болтуны литературные, Полоумные поэтики, Нецензурные и бурные Провозвестники эстетики, Символисты-декламаторы, Декадентские художники, Хоть в искусстве реформаторы, Но в творениях сапожники... Голосят, как в трубы медные, И от бреда нецензурного Лишь краснеют стены бедные У кружка литературного.
Полиция даже арестовала две картины обнаженных женщин (без особых анатомических подробностей) кисти Наталии Гончаровой, которую обвиняли в совращении молодежи, но суд ее оправдал. Дело было не столько в наготе, к которой публика уже привыкла, и даже не в новой эстетике подачи обнаженного тела, сколько в том, что картины писала женщина. За такие же картины мужчин-художников к суду не привлекали.
Еще примитивнее рассуждали о вредном воздействии эротической литературы на молодежь педагоги и врачи. Выступая в 1910 г. на первом всероссийском съезде по борьбе с проституцией, педиатр Израиль Канкарович прямо говорил, что мальчики, читающие Жюля Верна, мечтают о путешествиях и иногда убегают из дома, уголовные романы создают преступников, а эротическое искусство возбуждает половые инстинкты и создает развратников.
Шокированная непривычно-откровенными сексуальными сценами, литературная критика сплошь и рядом не замечала, что на самом деле хочет сказать автор.
В арцыбашевском "Санине" сексуальность все время переплетается с насилием и смертью. В небольшой по объему книге происходят три самоубийства и одна неудачная попытка самоубийства. Самый секс выглядит грубым и безрадостным: мужчина берет женщину силой, унижает ее, она счастлива пережить это, а потом оба испытывают чувства вины и стыда.
Вот что чувствует профессиональный Дон Жуан и садист ротмистр Зарудин: "И к сладкому томительному чувству сладострастного ожидания тонко и бессознательно стал примешиваться оттенок злорадности, что эта гордая, умная, чистая и начитанная девушка будет лежать под ним, как и всякая другая и он так же будет делать с нею, что захочет, как и со всеми другими. И острая жестокая мысль стала смутно представлять ему вычурно унижающие сладострастные сцены, в которых голое тело, распущенные волосы и умные глаза Лиды сплетались в какую-то дикую вакханалию сладострастной жестокости. Он вдруг ясно увидел ее на полу, услышал свист хлыста, увидел розовую полосу на голом нежном покорном теле и, вздрогнув, пошатнулся от удара крови в голову".
Юный студент Юрий Сварожич - человек другого склада. Но стоит ему остаться наедине с привлекательной женщиной, как "... у него вдруг закружилась голова. Он искоса посмотрел на высокую грудь, едва прикрытую тонкой малороссийской рубашкой, и круглые покатые плечи. Мысль, что в сущности она у него в руках и никто не услышит, была так сильна и неожиданна, что на мгновение у него потемнело в глазах. Но сейчас же он овладел собою, потому что был искренне и непоколебимо убежден, что изнасиловать женщину - отвратительно, а для него, Юрия Сварожича, и совершенно немыслимо", хотя именно этого ему "захотелось больше жизни".
