Джонатан Свифт - Путешествие в Лилипутию
Однако пока дни шли своим чередом. Фармацевтическое предприятие, чью работу я мог наблюдать в часы досуга (коих было у меня предостаточно), действовали и днем и ночью. Но в глубине души я провидчески знал, что с каждой лишней порцией действенность когда-то чудодейственного средства уменьшается, а его репутация в глазах жителей Лилипутии катастрофически падает. Знал я также, что страдает и моя личная репутация. Я это чувствовал и по косым взглядам, которые бросали на меня министр и его прихлебатели, когда трижды в день являлись ко мне («Куинбус Флестрин, к вечернему взятию молок приготовиться!»), и по тому настроению, которое возобладало даже среди тех избранных, кто был допущен ко мне во исполнение указа Его Императорского Величества и для получения удовольствия. Сей чуткий инструмент чувствовал веяния времени и даже, вероятно, скорое окончание своего неожиданного счастия, а потому глаза у моих дам в последнее время были на мокром месте, и оживлялись они лишь только во время наших скачек, которые по-прежнему доставляли всем сторонам желанное удовольствие.
Время, однако, шло, подталкивая меня к решительным действиям. Мой скакун временами впадал в отчаяние. Удручал и вид фармацевтического заведения, не прерывавшего работы ни днем ни ночью. Эти труды пробуждали во мне грустные мысли, поскольку я догадывался, что пользы от них, вероятно, больше казне, чем народу Лилипутии. Я даже, как это ни странно, с благодарностью вспоминал Хаззера, который, хотя прежде и вызывал у меня неприязнь, но умел поставить дело так, чтобы и польза была, и самому оставаться не внакладе. Я тогда еще не знал, что скоро снова встречу этого господина в новых обстоятельствах.
Я никак не мог принять решение – говорить ли мне Кульбюль о моих намерениях или поставить ее перед свершившимся фактом. Сомнения терзали меня. С одной стороны, мне казалось невозможным расстаться с ней, не простившись, с другой – я опасался, как бы она невольно не выдала меня и тем самым не затруднила осуществление моих планов.
Я колебался до самого последнего дня. И только после «вечернего взятия молок» в день намеченного мною побега, я попросил ее остаться, а когда все ушли, посадил к себе на ладонь. Кульбюль поглядывала на меня своими глазками-бусинками, по лицу ее гуляла рассеянная улыбка, которая, как я уже успел заметить, всегда появлялась у нее после наших соитий.
Мне не хватило духу открыться ей. Я лишь погладил ее щечку кончиком мизинца и сказал, что просто хотел побыть с ней немного наедине. Потом я подарил ей еще несколько лилипутских золотых и простился до завтра. Сердце у меня разрывалось, когда я произнес эти слова. Я знал, что не будет у нас никакого «завтра».
Ближе к рассвету я, рассовав по карманам свои пожитки и свернув тюком одеяло и прочие спальные принадлежности, отправился к гавани, где стоял на якорях умноженный моими стараниями лилипутский флот. Корабли никак не охранялись, поскольку теперь можно было не опасаться атаки блефускуанского флота, а других врагов у Лилипутии не было. Ножом перерезал я якорные канаты на двух десятках кораблей, на один из них уложил увязанный мною ранее тюк и, таща за собой корабли, взял курс на Блефуску. Через полчаса я почувствовал у себя под ногами дно и оставшиеся до берега четверть мили прошел пешком. С восходом солнца я уже привязывал корабельные канаты к специально для этого вбитым в землю крюкам, простаивавшим без дела с тех пор, как Блефуску лишилась флота. Теперь я возвращал этой могучей державе то, что из-за моего вмешательства перешло в другие руки, но по праву должно было ей принадлежать.
Мое прибытие на соседний остров произвело далеко не такой фурор, причиной какового я был в свое время в Лилипутии – ведь о моем существовании обитатели Блефуску уже знали, как знали и о моем мирном нраве. Оказалось также, что дознались они и о моем женолюбии, но об этом – отдельный разговор. Что касается последнего, то я вскоре узнал, кто распространял в Блефуску эти слухи и в чьих это было интересах. «А не было ли это и в моих интересах?» – спросит слишком проницательный читатель. Нет, – отвечу я. Последние недели моего пребывания в гостеприимной Лилипутии привели к полному истощению моих сил – как физических, так и нравственных. А потому моего перемещения в соседнюю державу ждал я, как ждут манны небесной, как ждут отдохновения после трудов праведных, как ждут света маяка в ночной тьме.
Читатель поймет мои чувства, если представит себя в моем положении – дойная корова лилипутского двора в прямом и переносном смысле. Не удивительно, что на следующий же день после моего бегства император Лилипутии прислал послов к правителю Блефуску, требуя моей немедленной выдачи. Блефускуанцы отвечали уклончиво – окончательно портить отношения с могущественным монархом соседней державы они отнюдь не желали, по крайней мере, пока им не будут ясны мои дальнейшие намерения и цели, которые они желали обратить к своей пользе, о коей – как они ее понимали – я и намереваюсь вскорости поведать читателю.
А пока лишь скажу, что в первые два дня, отдав дань вежливости и почтения правителю Блефуску, я провел в безделье и ничегонеделании. И хотя здесь у меня не было крыши над головой (во всем Блефуску не нашлось сооружения, которое могло бы вместить Человека-Гору), мягкий местный климат да привезенное мною одеяло позволяли мне чувствовать себя вполне уютно по ночам.
Но вот наступил третий день, который вернул меня к реальности, напомнив не только о событиях минувших, но и о необходимости позаботиться о днях будущих. Утром этого дня меня разбудил знакомый голос, который я спросонок попытался было отогнать рукой, как отгоняют надоедливого комара. Но мои пальцы только ухватили пустоту, а назойливый писк не прекратился. Я сделал еще одно такое же движение – тщетно. Пришлось открыть глаза.
Да, это был он, мой знакомый и партнер по столь многообещавшему поначалу предприятию – фармацевтической мануфактуре, которая должна была обогатить вашего покорного слугу и снабдить народ Лилипутии панацеей. Хаззер ничуть не изменился. Все тот же напор и нагловатая уверенность. Необходимость побега из Лилипутии ради спасения собственной шкуры и капиталов ничуть не сбила с него спесь. Он и в Блефуску чувствовал себя как дома и был полон планов, которые с моим прибытием стали приобретать в его мозгу вполне реальные очертания. Он начал было расписывать мне перспективы, но я резко оборвал его, сказав, что не только в его предприятиях больше участвовать не намереваюсь, но горю единственным желанием – изыскать способ переместиться в родное отечество свое, где обитают люди моей породы, где ждет меня семья и дом. Хаззер от такого поворота несколько опешил, но потом, поразмыслив немного, видимо, пришел к заключению, что можно попытаться заработать и на моем желании отбыть в отечество (слава Богу, я обошелся собственными средствами и мне не пришлось прибегать к его услугам), и поспешил отправиться по своим лилипутским делам. А я погрузился в свои тяжкие размышления. Окажись я не в стране крошечных людей, думал я, а в стране великанов, соорудить какую-никакую лодчонку для меня не составило бы труда. А здесь, где самое большое дерево едва достигает мне до плеча, а в обхват укладывается между большим и указательным пальцами, морские путешествия приходилось ограничивать купаниями вблизи берега. Я клялся себе, что если Провидение сподобится каким-либо чудом доставить меня домой, нога моя больше не ступит на палубу корабля. Конечно же, я лукавил. Кто из нас в отчаянную минуту не дает пустых зароков? Видно, такова уж человеческая природа, которая, поддаваясь насущным нуждам, готова прибегать к лживым обещаниям. Я знавал моряков, которые, сходя на берег в порту без гроша в кармане, готовы были посулить представителям дамского сословия чуть не луну с небес, но, получив свое, мигом забывали о своих обещаниях.
К вечеру того дня, когда я окончательно – как я тогда полагал – избавился от Хаззера, у моего блефускуанского обиталища, которое, в отличие от моего лилипутского жилья, было похоже скорее на логово дикого зверя (и в самом деле, трудно назвать жилищем подобие шалаша, сооруженного наскоро из десятка чахлых деревьев, подстилку – пожертвованный мне правителем Блефуску занавес бывшего императорского театра – и одеяло, которое я предусмотрительно захватил с собой из Лилипутии), послышались какие-то шорохи, приглушенное щебетание, как если бы стайка птиц прилетела на новое место и, переговариваясь между собой, решала: стоит здесь остановиться или лучше поискать что-либо иное – более удобное и безопасное. Я прислушался, повертел головой и наконец определил источник сего шороха. Он находился в кустах футах в тридцати от меня. Но когда я поднялся, чтобы исследовать это явление, из куста врассыпную бросились десятка два лилипуток, которые, как вскоре выяснилось, оказались, конечно же, блефускуанками. Однако мое заблуждение было отнюдь не случайным – ведь я столько времени провел в Лилипутии и к тому же лилипутки были похожи на блефускуанок в той же мере, в какой блефускуанки были похожи на лилипуток, а потому отличить одних от других было невозможно.
