Стюарт Хоум - 69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой
Алан повез меня в аэропорт, мы успели на самолет в Лондон. Без задержек миновали паспортный контроль, но, когда мы проходили таможню, нас затормозил Дадли. Манекен уверенно держался, имел военную выправку и проявил огромный интерес к книгам, лежавшим в небольшом плоском чемодане Алана. Наружу был вытащен экземпляр “Изобилия виски” Комптона Маккензи, и кукла громким голосом потребовала объяснить, почему этот труд не был задекларирован. Алан объяснил, что он только использовал эту книгу как противовес его интересам на востоке, и что Маккензи был маячком из прошлого, чьи вещицы, написанные на Хайлэндз и Островах, обеспечили отличный контрапункт современным писателям Восточного побережья, типа Дункана Маклина. Конечно, повествования Маккензи были сентиментальными и беспорядочными, но всё же несли в себе определенную утонченность. Алан сказал, что его давно интересовало, почему Гебридские острова оставались бастионами основанного на Библии фундаментализма, тогда как люди на Оркнейских и Шетландских островах становились все более беспечными относительно религиозных обрядов. Маккензи дал ему ключ к этой загадке. Соперничество между католическими и протестантскими островами заправляло горючим религиозный импульс на западе.
Пока Алан стоял и спорил с куклой относительно невнесения в декларацию “Изобилия виски”, сквозь мое сознание пронеслись видения. Скорее всего не я, а ни кто иной как сам Алан вернулся в Будапешт. Он бродил по Гозсду удвар, ряду связанных между собой внутренних двориков, расположенных между Добуца и Киралиуца. Архитектура пришла в упадок, однако эти внутренние дворики обладали подлинной атмосферой старого еврейского квартала. Первые этажи зданий все еще использовались как магазины и мастерские, но квартиры выше были пустынны, их окна разбиты. В занятых домах с прилегающими постройками были закрыты ставни. Сгущались сумерки и шел дождь. Алан двигался неторопливым шагом в запахе протухшего масла. Он изучал старые кирпичи, всматривался в закрытые окна. Из будки ночного сторожа появился манекен, одетый в черный пиджак летчика, сторожевая собака рвалась с поводка, который он держал в своей пластиковой руке. Алан расстегнул ширинку на своих черных Левайсах и помочился на морду пса. Когда струя мочи ударила в собаку, она растворилась. Я вернулась на таможню, где Алан оспаривал заявление куклы, что Маккензи был анти-модернистом, указывая на то, что автор был ранним энтузиастом граммофона. Дадли конфисковал его книги, но позволил нам пройти.
Сон окончился явлением тела Дадли, безжизненно качающегося в водах Дуная. Алан скрывался в тени, и, когда я попыталась сбежать от него, улицы превратились в каменный лабиринт. Алан преследовал меня по продуваемым ветром коридорам и, куда бы я не забегала, дальнейшему движению препятствовала вода со взболтанной пеной, в которой плавал раскинувший руки Дадли.
8
Я НЕ ПОМНЮ, когда проснулась, сколько чашек кофе выпила за завтраком, и занимались ли мы с Аланом любовью перед тем, как мы встали. Тем не менее, я твердо знаю, что он довез меня до университета и ждал в столовой, пока я ходила на консультацию. Сначала мой профессор злился на меня за пропуск занятий, но беседы с Аланом о литературе не прошли даром, так что мне удалось убедить профессора, что я не теряла времени зря. Я представила себе, что он кладет руку на мою ногу и ведет ее вверх под моей юбкой. Такие грезы помогли мне убить время, хотя на самом деле мой научный руководитель был настолько положительным, чтобы даже подумать не мог о возможности изменить своей жене. Наконец я выбралась из офиса моего профессора, и Алан повез меня в супермаркет “Донсайд Теско”. Мы заказали в кафе яичницу с беконом и сосиской. Между нами безмолвно сидел Дадли. Мы прошлись по магазину, Алан прихватил пакет с пончиками.
Исчерпав в машине тему моей консультации, в “Теско” мы беседовали о совершенно других вещах. Я предложила посетить все супермаркеты в Абердине и рассматривать эти экскурсии во многом так же, как наши поездки к каменным кругам. Алан утверждал, что будет трудно заниматься сексом в этих магазинах, не имеющих туалетов для покупателей. Я сказала ему, что он не улавливает сути моего предложения, которое было весьма поэтичным, и что он должен был представить себя живущим три тысячи лет спустя и делать вид, что посещает древние руины. Мой спутник сказал, увы, это невозможно, так как материально-техническое обеспечение конструкции супермаркетов не подразумевало такой долговечности. Его ответ был более чем уныл и неубедителен, так что мне, в конце концов, удалось склонить его к поездке в “Норко” в Киттибрюстере после того, как мы покинем “Теско”. Тем временем, пока мы стояли в очереди, чтобы заплатить за пончики, разговор снова пошел о книгах.
Алан настаивал, что если я хочу продолжить читать современную литературу, от которой он быстро избавлялся, я должна самым серьезным образом рассмотреть “Биографию Томаса Лэнга: Роман” Джонатана Бакли. Этот текст, добавил лукаво Алан, просто взывает к тому, чтобы быть охарактеризованным как прекрасное литературное произведение. Облеченный в форму серии писем, роман демонстрировал — в манере отдаленно напоминающей некоторые из эссе из “Письма и различия” Деррида или определенные работы Уиндхэма Льюиса, такие как “Враг звезд” — что человек, желающий достичь истины, должен одновременно вести себя так, будто он отказывается от нее. Не подлежит обсуждению, что язык — сложная и запутанная штука, и честность всегда прячет себя во лжи. Алан превозносил Бакли за сохранение представлений 19 века о литературной глубине, сказав, что, как и в случае с многими знаменитыми модернистами и постмодернистами, проза этого автора была возвратом к более высокому уровню домодернистской формы.
Книга Бакли — это роман, если только можно дать это неадекватное определение прозаическому произведению, главный герой которого из всех сил старается не быть таковым, и не только потому, что Томас Лэнг, фигурирующий в заголовке, мертв. Как я уже сказала, книга состоит из посланий, в основном это переписка между Майклом Дессауэром и Кристофером Лэнгом. Первый — предполагаемый биограф пианиста по имени Томас Лэнг, второй — брат умершего героя. С самого начала книга имеет диалектическую структуру, но это диалектика полного отсутствия. Майкл Дессауэр не в состоянии свести воедино противоречащие друг другу свидетельства, которые он получает о своем герое. Разумеется, достоверность даже этого материала ставится под вопрос, так как в какой-то момент Кристофер Лэнг признает, что дурачил своего корреспондента, фабрикуя письма, написанные рукой его брата.
Время от времени, игра Бакли в прятки с читателем становится утомительной, и, по мнению Алана, писатель явно намеревался изнурить свою аудиторию с помощью определённых приемов, таких как описание заурядных фотографий, якобы сделанных Томасом Лэнгом. Эти прозаические дубликаты весьма напоминали технику французского “нового романа”, поэтому Алан без колебаний заявил, что это его любимые пассажи. Алан был предрасположен находить элементы подражания в любом произведении. По моему подозрению, роман Бакли сильно выигрывал на фоне прочих литературных биографий, поэтому Алан и хвалил “Томаса Лэнга”. Мишенями Алана в этой связи немедленно стали “Поиски Корво: биографический эксперимент” А.Дж. А. Саймонса и “Фрэнк Харрис” Хью Кингсмилла.
Барон Корво, он же Фредерик Рольф, был завзятым шелкопёром и бесстыдным педофилом. Хотя Рольф и получал похвалы от таких авторов, как Д.Х. Лоуренс, с продажами у него долгое время дела шли туго. Алану понравились первые семь глав биографии Корво, предоставляющие ряд противоречащих друг другу портретов от разных писателей. Корво — блестящий, но непризнанный автор, Рольф — обманщик и мошенник, который сфабриковал и присвоил себе аристократический титул, Корво — развратный педераст и сводник, Рольф — благородный выдумщик, перешедший в католическую веру. После прекрасного начального раздела Саймонс пытается разрешить противоречия, которые он так самозабвенно выстраивал. Для Алана это было хуже, чем просто скука, это была капитуляция перед буржуазным представлением о главном герое. С “Фрэнком Харрисом” Хью Кингсмилла у него были проблемы такого же рода. Алану понравились первые части книги, где Кингсмилл полагается на Харрисовские ненадежные и часто даже противоречивые отчеты о его жизни. Он особенно наслаждался отчетами о путешествии Харриса домой в Европу из Америки — как на запад через Тихий океан, так и на восток через Атлантику — для того, чтобы встретиться самому с собой в Париже. Но как только Харрис достиг славы и появились надежные источники о жизни этого лжеца, хвастуна, шарлатана и волокиты, Алан стал находить чувство определенности, прокравшееся в работу Кингсмилла, до одури скучным.