Дмитрий Циликин - Вопрос ниже пояса. Она
После дефлорации остаются так называемые гименальные сосочки (carunculae hymenales). Сшить их невозможно — они не срастаются (тут Авиценна ошибался). Даже сейчас, при помощи микрохирургии, под микроскопом, тончайшими биологически индифферентными нитями. Поэтому операция по «восстановлению девственности», так называемая гименопластика (это условный термин, научного нет — наука эту процедуру игнорирует), представляет собой заужение Бульварного кольца. Суженный вход создает трудности при имиссии (введении), а кровь течет из трещин, возникающих в чувствительной слизистой (или вообще откуда угодно — см. Аретино). Если операция выполнена тщательно, умелыми руками, с применением современных синтетических растворяющихся нитей, то даже опытный гинеколог не найдет никаких ее следов. Иннервация же полового члена не позволяет ни ощутить наличие именно девственной плевы, ни зафиксировать ее разрыв.
Из-за чего же весь этот сыр-бор в истории человечества? Если девственная плева не нужна природе (не нужна настолько, что не срастаются только обрывки гимена, в отличие от — даже! — рук и ног), то очевидно, что значение ее только культуральное. Девственность женщины нужна мужчине. Пошлый страх сравнения себя с предшественником отшлифовался за тысячелетия в целую идеологию, в которой некая мифическая «честь» выводится из низачем не нужной соединительной перепонки, покрытой многослойным эпителием. А ведь какой хруст раздается в веках от ее разрыва! Вспомните библейское требование доказательства девственности. Так вот, «если не найдется девства у отроковицы, то отроковицу пусть приведут к дому отца ее, и жители города ее побьют камнями до смерти». Если же «найдется» — мужа следует оштрафовать в пользу отца «за то, он пустил худую молву о девице Израильской, она же пусть останется его женою; и он не может развестись с нею во всю жизнь свою». Вероятно, наказание совместной жизнью того, «кто возьмет жену, и войдет к ней, и возненавидит ее, и будет возводить на нее порочные дела», должно одновременно служить наградой девице, сумевшей доказать свою непорочность.
Воображая себе толпы гостей, соседей и доброжелателей всех национальностей, ожидающих выноса кровавой простыни, невольно задаешься вопросом: а что, так-таки ни у кого из дефлораторов не случалось осечки? Мне удалось разыскать регламент поведения в этой ситуации только в свадебных обрядах восточных славян. Если новобрачный окажется импотентом, невеста говорит: «Мой муж не может — приведите дружку!», и дефлорацию производит дружка, именуемый «старшим боярином». Сравните трудность разрешения «мужской проблемы» с побиванием камнями и вековечным позором, покрывающим «согрешившую» до свадьбы.
Оппозиция «честь—бесчестье» в отношении девственности во многом повторяет отношение к супружеской верности. Знаменитая Лукреция, жена Луция Тарквиния Коллатина, будучи обесчещена сыном Тарквиния Гордого Секстом, заставила отца, Спурия Лукреция Трицинитана, и мужа поклясться, что они отомстят преступнику, и закололась. Шекспир так живописует переживания добродетельной римлянки: «Утраченное жизни ей дороже... ограблена Невинность беспощадно» и т.д. Известно замечание Пушкина по этому поводу: «Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что, если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция не зарезалась бы, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те. Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде». Думая в свою очередь о миллионах драм, закрученных вокруг девственности, о грандиозном бизнесе, развернувшемся вокруг нее, вообще о роли этого понятия для рода человеческого, я невольно упираюсь в пушкинское же наблюдение: «Стихотворец отдал свою трагедию на рассмотрение известному критику. В рукописи находился стих:
Я человек и шла путями заблуждений.
Критик подчеркнул стих, усумнясь, может ли женщина называться человеком. Это напоминает славное решение, приписываемое Петру I: женщина не человек, курица не птица, прапорщик не офицер.
Дикие, по нашим понятиям, новогвинейцы по крайней мере полагали, что если «жилка» (так они называют гимен) будет разорвана до наступления первых месячных, то групп не разовьются и не будут падать «тяжелой роскошью». Это хоть какое-то объяснение. Мы же вполне здравую мысль о ненужности начинать половую жизнь до полового созревания подменяем ни на чем не основанном утверждением о ценности «девства до брака». Многие — от врачей до телевизионных проповедников — из утраты девственности впрямую выводят промискуитет и рост венерических болезней. В ответ расскажу чудную историю, случившуюся несколько лет назад. В одну из консультаций по вопросам брака и семьи обратилась молодая пара, полгода состоящая в браке, с жалобами на расстройство эякуляции. Обоих исследовали-переисследовали: все в норме. Тут только кто-то догадался спросить: «Ребята, а как вы это делаете?» Оказалось, что два девственника, абсолютных — не только «фактически», но и «информационно» — не знали, что половой акт, так сказать... процесс динамический. Первые полгода интроитус без фрикций так возбуждал, что его хватало для эякуляции. А потом случилось «расстройство». Легко представить, что, не обратись пара к специалистам, брак бы попросту распался. И это было бы торжеством идеи девственности.
Гуманистический путь развития человечества естественным образом привел к краху мифа о вреде онанизма. Точно так же следует расстаться и с мифом о ценности девственности. Если мы признаем, что «женщина — человек», усилия борьбы за девственность придется направить на борьбу за безопасный секс. Само бытовое название девственной плевы и ее носительницы происходит от понятия «целый», «целостный». В начале XXI века не приходится доказывать, что, если вычесть из жизни человека все связанное с любовными (и сексуальными — как их частью) переживаниями, жизнь эта будет как раз не полной. Не целой. Подлинная целостность, а значит, и ценность заключена в том числе и в равноправном партнерстве, но вовсе не в принесении слабой и глупой женщиной сильному и умному мужчине неких мифических даров.
«Тому, что безусловно, не надо родословной», — писал Пастернак. Если под нравственностью понимать духовную высоту, а не механическое следование «правилам», то она никак не следует из наличия девственной плевы, равно как и отсутствие ее не есть свидетельство «падения». Даже если принять весьма условные категории «невинности» и «порочности», нужно согласиться, что они — характеристики внутренней жизни человека, а не фактов его биографии. Очень точно это выразила Вирджиния Вулф, написав об одной своей героине: «Она не могла рассеять девства, выстоявшего роды и прилепившегося к телу, как простыня». Подлинные, по-настоящему глубокие человеческие связи прежде всего нелинейны, это слишком тонкая, изменчивая, трепещущая материя, чтобы подходить к ней с критериями «было — не было». Уж если на то пошло, взаимная привязанность и взаимопроникновение могут быть таковы, что на вопрос «А вы спали?» единственным точным ответом окажется: «Не знаю». Имеет ли это значение?
Неприменимость линейного подхода к человеческой чувственности прекрасно иллюстрирует история, рассказанная крупнейшим русским акушером Владимиром Федоровичем Снегиревым в работе «Новый способ образования искусственного влагалища» (Москва, 1892). Снегирев описывает богословский спор, разгоревшийся в Англии в середине XVIII века. Женщина с врожденной анатомической аномалией строения влагалища (оно у нее открывалось в прямую кишку) вступила в брак и родила ребенка, который был зачат, соответственно, через анальное отверстие. Некий акушер по фамилии Луи поставил вопрос в научной печати: можно ли заниматься сексом содомским способом, если это единственная возможность исполнить долг деторождения в браке? Разразился скандал, Луи был отлучен от церкви. История дошла до Папы Римского, который и снял отлучение, решив, что в исключительных случаях безусловный религиозный запрет на содомию может быть отменен.
Говоря об «оправдании, искуплении плоти, rehabilitation de la chair», умнейший Александр Иванович Герцен писал: «Великие слова, заключающие в себе целый мир новых отношений между людьми — мир здоровья, мир духа, мир красоты, мир естественно нравственный и потому нравственно чистый. Много издевались над свободой женщины, над признанием прав плоти, придавая этим словам смысл грязный и пошлый; наше монашески развратное воображение боится плоти, боится женщины. Добрые люди поняли, что очистительное крещение плоти — есть отходная христианству; религия жизни шла на смену религии смерти, религия красоты на смену религии бичевания и худобы от поста и молитвы. Распятое тело воскресало, в свою очередь, и не стыдилось больше себя; человек достигал созвучного единства, догадывался, что он существо целое...» Выделено мной.
