Ульяна Соболева - Игра со смертью
Я зажмурилась, кусая губы, готовая ко всему, стараясь оградить себя от эмоций, на которые он пытался меня вызвать. Воспоминания о том самом первом разе, где я отдавалась любимому, где он был нежен и неистов, где слова любви смешивались со слезами счастья окончательно сломали мою силу воли. Но нет! Не дать зверю то самое мясо, которого он так жаждет.
Ничего не произошло, Рино развернул меня лицом к себе, и я увидела, как он усмехнулся. А потом мне показалось, что меня снова ударили. Я не успела закрыться, не успела понять, что сейчас ударят. Этот издевательский тон и брезгливость, искривившая чувственный рот, который когда-то жадно целовал каждый миллиметр моего тела. Я задохнулась от его слов, мне кажется, даже кровь отхлынула от лица. Но я выдержала, насколько смогла:
— Если бы могла, то сама бы изуродовала себя, чтобы ты всегда испытывал ко мне отвращение и никогда не прикасался ко мне. Никогда.
У меня почти не осталось сил. Я хотела, чтоб Рино ушел и оставил меня. Небольшая передышка, когда физическая боль от голода и моральная от его унижений не станут чуть слабее. Когда я смогу поплакать. Не при нем. Не для него.
* * *Стиснул зубы, сжимая кулаки и испытывая желание оторвать голову зарвавшейся сучке.
Её слова, как лезвия кинжалов, вонзились в сердце, выворачивая его, как напоминания о её предательстве. Молча ударил её по щеке, а затем по другой, срывая свою злость, намеренно причиняя физическую боль.
— Что, мразь, считаешь себя слишком хорошей для того, чтобы переспать со мной? А когда-то, — усмехнулся, — ты сама умоляла трахнуть тебя. Невзирая на время и место. Или с тех пор, — схватил за волосы и оттянул голову вбок, — твоя цена возросла? Считаешь, что ублюдок Носферату не сможет заплатить её?
Идея пришла неожиданно.
— Тебе же легче изуродовать себя, Викки? — достал кинжал, висевший на поясе. — Чем лечь под меня? Так вот, девочка, — поморщился, понимая, что все еще называю ее девочкой, вложил кинжал в холодную руку и отошел назад, — я предоставлю тебе такую возможность. Изуродуй себя. Я хочу, чтобы ты порезала своё лицо. В противном случае, — пожал плечами, — я тебя отымею, куколка. И, поверь, на этот раз ты будешь кричать не от наслаждения.
Её зрачки расширились. Она медленно перевела взгляд на оружие в своей руке и сглотнула. Улыбнулся, предвкушая, зная заранее, какое решение примет эта упрямая женщина.
Опустил глаза, и едва не задохнулся, увидев на животе Виктории старый побелевший шрам. Пальцы начало покалывать от желания прикоснуться к нему, почувствовать его на ощупь. Твою мать, она, наверняка, получила его, будучи человеком. Но как? Когда? Сердце снова зашлось в ярости. Я узнаю, кто и когда сделал это с моей девочкой. И тогда ублюдку не жить.
* * *Лицо горело от пощечин, я трогала языком разбитые изнутри щеки, окровавленные губы. Нет, мне не было больно, точнее, я не чувствовала ее, измученная голодом, его близостью. Измученная воспоминаниями. Это оказалось более жестокой пыткой, чем все, что произошло со мной до этого. Его холодный, равнодушный взгляд по моему обнаженному, покрытому мурашками телу, по старому шраму и кинжал в его пальцах. Мой взгляд зацепился за него как за якорь, как за спасение, как за мой ответный удар. Пусть ни одно мое слово не причинит столько боли, сколько он причинил мне, но его огорчит то, что я сделаю. Очень огорчит. Этого достаточно. Жалкая месть, но, все же, месть. Потому что зря сюда пришла. Я просто попалась в капкан, добровольно и напрасно. Сжала рукоятку ножа, тяжело дыша, глядя ему в глаза, вспоминая, как другое лезвие касалось моего тела, вырезая из меня жизнь, надежду, любовь, вырезая из меня все, что мне было дорого на живую. Что может сравниться с ТОЙ болью? Разве я живая? С того момента я просто дышу и двигаюсь по инерции.
Не сводя с него взгляда, полоснула себя по щеке, вспарывая кожу, кровь потекла по подбородку и шее, мне казалось, что она ледяная. Дышу все чаще и чаще. Каждый вздох как последний. Потому что может стать последним. Один взмах руки, только сильно, уверенно, и я оставлю его ни с чем. Только бы не промахнуться….
* * *Девочка приняла именно то решение, на которое я и рассчитывал. Рассчитывал, и в то же время надеялся совершенно на иное.
Как будто не себя — меня полоснула, холодной сталью прошлась по краю души, оставив на ней неизгладимые шрамы. Вот так просто всё-таки признав, насколько я ей противен. Будь проклята эта её долбанная гордость. Гордость, приносящая столько боли, но, несмотря на это, до сих пор вызывающая совершенно ненужное чувство восхищения этой хрупкой женщиной.
Рука непроизвольно дёрнулась к собственной щеке, когда Викки вспорола себе лицо. Какого хрена? Почему она режет себя, а эту чёртовую боль чувствую я?
От злости на свою слабость руки сжались в кулаки.
А ещё… Ещё я смотрел, как кровь заливает подбородок, стекая на шею, на грудь и плоский живот, и чувствовал нараставшее заново возбуждение. Да, я хотел её! Именно сейчас. Вот такую покорную и залитую собственной кровью, вашу мать!
Перевёл взгляд на её глаза, и увидел, как в них блеснуло мрачное торжество. Всего на миг, но мне хватило этого, чтобы понять, почему взметнулась вверх её рука. Подлетел к ней и выбил из рук кинжал, перехватывая запястье, не давая вырваться из моих рук.
Оскалился, когда она, уже не скрывая слёз, заплакала громко, истерично.
— Ты умрёшь тогда, когда я тебе позволю, Викки. Запомни это! Запомни! Когда я позволю, не на секунду раньше! И от МОЕЙ руки!
Глава 10
Он ушел, швырнул мне порванное платье и шваркнул дверью с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Я даже не вздрогнула. Так и стояла посреди этой проклятой комнаты, прижимая к себе обрывки ткани и смотрела на отражение в зеркале. Рана на щеке затянулась. Даже царапины не осталось. А на сердце стало одним шрамом больше. Когда-то мне казалось, что для шрамов там уже не осталось места, но как для любви, так и для боли, оно безразмерно. Это нам кажется, что сердце может разорваться…а, точнее, нам бы так хотелось, но оно бьется. Разбивается на осколки и не умирает. Истекает кровью, покрывается льдом, трескается от засухи и все равно бьется. Я машинально натянула на себя разодранное платье, продолжая смотреть в зеркало. Рваные края расходились на груди и животе, обнажая тонкий шрам. Я провела по нему пальцами. Шрамы на теле не болят. Они заживают, оставляя только следы и воспоминания. Посмотрела на свои руки, повернув их запястьями вверх. На прозрачной коже уродливые узловатые белые полосы. Когда-то их закрывали перчатки, браслеты, часы. Потом я все продала…остались только перчатки. Сейчас не было и их. Мне казалось, что сегодня он обнажил не мое тело, он оголил мою душу и выставил себе на потеху. Возможно, наслаждаясь уже причиненной когда-то болью…смакуя ее и предвкушая новую.
18***г.Он вернется… обязательно вернется. Иначе и быть не может. Он заберет меня отсюда. Рино. Мой Рино. Я повторяла эти слова каждый день с тех пор, как его увезли. С того дня, как все изменилось в нашем доме, и отец готовился к отъезду из усадьбы. Клинику закрыли, заколотили досками окна. Двери в подвалы замуровали. Только тогда я начала понимать, что отец словно боится, словно скрывает следы преступления. Сейчас-то я уже точно знаю — да, скрывал и боялся. Он чудом избежал кары собратьев за те опыты, которые проводил в своих лабораториях и пытался спрятать более ужасающие тайны, чем те, которые всплыли наружу после того, что я сделала.
Да, это я была виновницей его краха, я написала письмо Королю Братства. Тогда он был для меня всего лишь покровителем отца, другом нашей семьи. Но что-то мне подсказывало, что Влад Воронов имеет огромное влияние на Альберта Эйбеля и поможет мне освободить Рино. К нам нагрянули несколько человек (тогда я еще считала их людьми) в черных плащах в сопровождении Воронова. Отец заикался и нервничал — Влад увел его в кабинет, а когда они оттуда вышли, папа был бледнее полотна. Рино и других пленников освободили в тот же день. Я не понимала, что чувствую. Да, у меня получилось, да, я это сделала, но внутри поднималась волна панического, эгоистичного ужаса, что больше никогда его не увижу. Когда пленных увозили, я забыла обо всем, о том, что нужно скрывать свои чувства, о том, что это постыдно, запретно, грязно — я бросилась Рино на шею и умоляла вернуться за мной. При отце, при этих странных людях в плащах, при бледной матери и прислуге, которые потом косились на меня и шептались за спиной. «Шлюшка Носферату» — так они называли меня между собой спустя время и после всего, что произошло потом. Тогда отец впервые надавал мне пощечин. Хлесткий, болезненных, он даже сплюнул в мою сторону и сказал, что скоро мы уедем из усадьбы и я выйду замуж за Армана. Тогда я не восприняла эту угрозу всерьез.
![Ульяна Соболева - Любовь - яд [СИ]](/uploads/posts/books/16715/16715.jpg)
