Эрмес Леал - Я - грозный любовник. История Сида и Алисы
Когда мне совсем уж невмоготу, я беру эти чертовы книжки, чтобы насытить любопытство. Когда меня выпустят, найду себе девку и засажу ей. Серьезно. И с Алисой отношения выясню. Серьезно.
Алиса не отвечает на мои письма. Оно, может и к лучшему – мало ли чепухи я там накарябал! Мальро клялся и божился, что передал ей все письма лично в руки. Она их получила, спросила, как у меня дела – а больше ни слова из нее не вытянуть. Вид у нее, уверял Мальро, очень грустный – жалеет, наверно, меня. А я до сих пор не знаю, прочла она мои письма или нет. Может быть, порвала, не читая. Хотя вряд ли. Наверняка помешало женское любопытство и тщеславие. Женщина обязательно прочтет любовное послание, даже если оно пришло из тюрьмы. Для них это вроде как отрывок из слезного любовного романа. Я написал еще несколько писем и скоро передам их Мальро. Потом стану ждать – вдруг она все-таки смягчится и напишет ответ. Мне это нужно. Очень нужно. А еще нужно, чтобы она сама пришла меня навестить. Если не придет – тут уж я точно наложу на себя руки. Мне уже некуда деваться.
Наступление ночи представлялось мне невыносимым. Никто меня пока не трогает, но мало ли что может случиться? С таким парнем, как я, им дела иметь не приходилось. Я им не дамся. Ни живым ни мертвым.
У Алисы две альтернативы. Либо она останется со мной, либо станет преследовать меня, как призрак, всю оставшуюся жизнь. Об этом я напишу в следующем письме. Если не придет – убью себя, пока этого не сделает кто-нибудь другой. Мне уже невтерпеж. В последнем письме я написал, что она мне все еще нравится. Может, хоть на этот раз ответит? Уже восемь часов утра. Покемарить, что ли?
– Сука!
19
Сегодня мне повезло. Сейчас узнаете, почему. Я и помыслить не мог, что мое письмо будет использовано для моего же освобождения! Его даже в газете напечатали, где рассказали мою сенсационную историю. Благодаря стараниям моего опытного и умелого адвоката, сегодня же я навсегда выйду из этой дыры. Дело в том, что Мальро все-таки не выдержал и рассказал о письме моей сестре, а сестра – матери, а мать – дяде. Дядя прочел письмо, где я просил Алису стать моей женой. Это было нечто вроде послания страстно влюбленного жениха, написанного в минуту отчаяния. Кабы я его перечитал, то не поверил бы, что написал его сам. Факт тот, что из-за письма судья оправдал меня, полагая, что в них изложены честные намерения, ввиду чего претензии отца потерпевшей лишаются смысла. Если я женюсь, дело будет прекращено. Меня выпускают. Алиса не сказала, согласна ли она выйти за меня замуж. Если не согласится, меня снова посадят. Чтобы не посадили, нужно жениться. Оно и к лучшему. Я уже не думаю о смерти.
А вот об убийстве – думаю.
Целый месяц я провел в заключении. Похудел, оброс. Вот я шагаю по коридору, где вовсю работают вентиляторы, по направлению к выходу, и ощущаю привилегированность своего положения – бывшие товарищи по несчастью глядят на меня с завистью. Все я забуду, словно страшный сон, как только вернусь домой, приму душ, переменю одежду, а вместе с ней – и шкуру. Одна мысль об этом наполняет меня радостью, и я улыбаюсь, словно во сне, когда мне привиделось, будто я ступаю по теплому снегу. Никогда уже снова мне не ступать по этому бесконечному коридору. Столько народу перебывало в заключении, иногда по нескольку лет! Потом вышли – и вернулись к нормальной жизни. Так и я сделаю.
– Сид, ты свободен, – возгласил дядя.
Он ожидал меня у входа с какими-то бумагами в руке. Я подписал одну из них, а он вручил ее какому-то господину в пиджаке. Потом подхватил меня под руку, будто инвалида, и объявил, что отвезет меня домой задаром – из уважения к моему отцу. Стоило мне выйти из тюрьмы – и время понеслось, точно стрела. Вот я уже на улице и слышу шум машин, гомон людей, которые идут куда хотят и делают, что им вздумается.
Усевшись в такси, брат моего отца подробно объяснил, как меня освободили и как мне следует вести себя в дальнейшем. Я слушал, не соображая, какие обстоятельства адвокат возложил на меня. Думал только об Алисе. Невольно вспоминалось, как мы были близки – о чем я тысячу раз вспоминал в тюрьме: как мы целовались, как трахались в запертой комнате.
Я хочу быть с Алисой, но, обдумывая то, о чем дядя меня просит, нахожу затруднительным выполнить задание, то есть жениться, жить вместе, работать, обзавестись детьми, подсчитывать деньги в конце месяца, ходить за покупками – словом, все то, что приходится делать и дяде, и отцу. Так жить я не умею. Такой жизни я никогда для себя не представлял. Родители ни словом не обмолвились, что когда-нибудь мне придется жениться. По-моему, они и сестре не говорили, что надо ей подыскать жениха.
– Дядя, потом поговорим. Я выполню вашу волю.
– Вот и хорошо. Кстати, Жоржи очень зол на тебя.
Я смотрел на улицу, на людей, на солнце, на машины – словно надолго отлучался с планеты Земля. Я уже чувствовал возбуждение – и мне хотелось потрахаться во всеми девками, какие попадались на пути. Придется Алисе немного подождать.
Таков уж я – ничего не поделаешь.
Дядя думает иначе, чем я. Для него главное – закон. А для меня – собственный член, потому что он определяет все мои желания. Девчонки, которым я нравлюсь, остаются со мной, потому что я никогда не думаю так же, как они. И думаю, и веду себя я не так, как другие. Не знаю никого, кто хоть в чем-нибудь походил бы на меня. Я всегда остаюсь самим собой и поэтому часто попадаю впросак. Это для меня не секрет. Но поделать с собой я ничего не могу.
Мне хочется увидеть Алису и сделать то, что велел дядя – но только попозже. Жениться сразу, прямо сейчас – для меня ровно нож козлу. Мне ведь всего восемнадцать лет. А дядя повторяет, точно испорченный граммофон: если, мол, женюсь – дело прекратят.
– В тюрьме много людей, покушавшихся на чью-то невинность. Им дают по пятнадцать, а то и по двадцать лет за изнасилование. Многие не доживают до освобождения. А кто и доживет, у того вся жизнь сломана. Подумай об этом, – твердит дядя.
А мне не страшно.
Я думаю о своем. Родители Мальро будут моими адвокатами. Их мировоззрение меня восхищает. Они жили в шестидесятые–семидесятые годы, занимались свободной любовью, о чем рассказывали тысячу раз, придерживались левых взглядов, не раз попадали в тюрьму, употребляли ЛСД. Они и теперь плюют на реакционных политических деятелей. Это классно. С реакционерами мириться нельзя. Не надо подлаживаться под послушное большинство. Правильно они живут и мыслят – дай Бог всякому.
Не знаю, как стать такими, как они, но думать так же, как они – уже хорошо.
20
Мы вышли из такси у моего дома. Дядя попросил таксиста подождать, потому что ему надо было ехать на Форум. Я ощущал себя солдатом, вернувшимся с фронта к невесте, как в одном фильме про Вторую мировую войну. Теперь-то я наверстаю упущенное!
Придерживая одной рукой дверцу такси, а другой поднося сигарету ко рту, дядя говорил с Жоржи обо мне. Старик благодарил его за то, что тот сделал. Его непутевый сын был гораздо лучше его самого – добрее, человечнее. Я молча стоял в дверях с узелком в руке, не вслушиваясь в их разговор. На улице не было ни души. Я закинул узелок в дом, повернулся и ушел. Жоржи позвал меня, но я не откликнулся. Есть люди, которых приходится терпеть всю оставшуюся жизнь – например, родители, родственники, близкие. А моя семья ни к черту не годная. Отца я убил бы, будь у меня на то право. Жоржи я точно когда-нибудь убью.
В лучах палящего солнца все сверкало – даже припаркованное в тенечке такси.
Я пересек улицу и направился к Мальро, который жил через два квартала. Постучав в дверь, я позвал его. Тот появился и, увидев меня сверху, – жилые помещения у них наверху, потому что внизу гараж, – спустился и стал прогуливаться со мной, почесывая голову. Он был очень рад меня видеть.
– Ну, вот ты и вольняшка. Глазам своим не верю! Надо бы отметить.
Мы обнялись прямо на улице. И даже незнакомые люди, глядя на меня, догадывались, что я снова пущусь во все тяжкие. Поднявшись в комнату и оказавшись сами себе господами, мы покурили травки для настроения.
– Мне обалденно хотелось травки в тюряге! Нам пару раз передавали из-под полы, но лишь на одну затяжку. Там это на вес золота.
– На, это все тебе, – сказал Мальро, вручая мне такую ценность.
– Я насилу живой, Мальро. Целый месяц моей жизни брошен коту под хвост. Каково мне приходилось среди стольких придурков! Каждый готов замочить из-за косого взгляда. А пидоров сколько! Так и норовят новичку засадить!
– Да, брат, – произнес Мальро.
– Это точно. А ты как, никого за это время не натянул? – спросил я сдавленным голосом, выпуская дым изо рта.
– Нет. Гляди, что я тебе припас. Сюрприз! Сейчас увидишь.
Мальро приподнял подушку и показал новенький револьвер.
– Охренеть! Ни фига себе!
– А ты думал! Все, как ты просил. Заряжен. Шесть маслин. Масиел дал на время. Так что можно пользоваться – бояться нечего.
