Жанна Берг - Женские церемонии
Поскольку мне не требовалось «репетировать» мои действия на прислужнике — я их уже знала — то я ограничилась лишь тем, что, прислонившись к стене, наблюдала за его работой и оценивала результаты. Но время от времени я выходила из неподвижного состояния — в написанной им хронике этого вечера, которую он прислал мне несколькими днями позже, были следующие слова: «В ожидании других приглашенных она уделила немного внимания мне: она попросила меня поцеловать ее… очень нежно… потом вдруг сильно укусила меня в губы… Она сделает это еще множество раз за вечер, чередуя великую нежность и боль, находя удовольствие в том, чтобы предупреждать меня заранее („Сейчас я тебя укушу…“, „Сейчас я дам тебе пощечину…“), чтобы я знал, что должен подчиниться». (Замечу кстати: я уверена, что не называла его на «ты»!)
Когда все было готово, я ушла, чтобы переодеться в костюм распорядительницы действа, который уже описывала (длинное черное платье из переливчатого шелка с открытыми плечами, длинные черные шелковые перчатки до самых подмышек, туфли на каблуках-шпильках, ожерелье и серьги из черного янтаря). Нет смысла к этому возвращаться… Прислужник, увидев меня, сказал: «Вы прекрасны…», и я велела ему налить мне виски. Как я уже говорила, что все действия и их последовательность должны быть расписаны поминутно.
Когда я открыла дверь, молодая женщина неподвижно стояла на лестничной площадке. На ней, как мы и договорились, была черная полумаска, прорези в которой были затянуты прозрачной тканью с блестками. Я взяла ее за руку, чтобы провести по квартире, в которой она прежде не была. Женщина была, как почти всегда, искусно задрапирована в какие-то восточные одеяния красных оттенков. Но это не имело значения, поскольку я почти сразу же раздела ее и оставила стоящей на коленях на полу «подсобной» комнаты. Я объяснила ей, что так она должна будет стоять, не шевелясь и не пытаясь ничего увидеть, до того момента, пока не прибудут остальные приглашенные (число и состав которых были ей неизвестны). Также ей было запрещено разговаривать на протяжении всего вечера, если только кто-то из присутствующих не обратится к ней с вопросом. Затем я в шутку опутала ее тонкой сетью, которую нашла здесь в кладовке. Ячейки сети были крупными, так что все тело оставалось на виду, а соски выглядывали наружу. Разумеется, я воспользовалась случаем, чтобы немного поласкать их. Ей не пришлось долго страдать от неудобной позы, поскольку остальные участники прибыли вскоре, в назначенное время. Оставалось лишь послать моего прислужника за Себастьяном в соседнее кафе, где он по уговору должен был находиться. Ему тоже было приказано появиться в черной полумаске с затянутыми легкой тканью прорезями — не для того, чтобы он не смог увидеть обстановку (уже знакомую), но чтобы не смог разглядеть других партнеров.
— Он что-нибудь знал, о том, что должно было произойти?
— И да и нет. Я не люблю ничего рассказывать заранее: рассказать — значит уже отчасти сделать, а после этого желание сделать что-то в реальности заметно убывает. Себастьян, конечно же, не отважился расспрашивать меня напрямую (да и как посмел бы «раб» задавать вопросы?), но он явно пытался обходными путями получить… скажем так, хоть какие-то крохи в пищу своему воображению; я сказала ему одно: что будет присутствовать молодая женщина. Я знала, что быть привязанным к женщине — это один из его фантазмов (слово очень расхожее, но довольно удобное…). Он также догадался, что я буду вновь использовать яйца, поскольку я неосторожно употребила выражение «вариация на прежнюю тему». Тогда это стало очевидным…
Его я тоже отвела в отдельную комнату — третью, где оставила стоять на коленях с завязанными глазами в ожидании своего выхода на сцену. Это была самая дальняя комната, и оттуда было не слышно — или едва слышно, — что происходит в остальных. Он вскоре почувствовал себя исключенным из игры; по крайней мере, так он написал мне позже…
— Вы потребовали от него, чтобы он написал вам письмо?
— Я требую только того, что наверняка могу получить! Но я и в самом деле люблю получать подобные «хроники». Идеальный вариант — когда каждый участник пишет свою собственную версию происходящего. Насколько же отличается один рассказ от другого! Конечно, наиболее яркие моменты являются ключевыми в каждом описании, но порой бывают удивительные и показательные упущения — или, напротив, явно незначительные и мимолетные события заставляют сердца биться сильней и приобретают преувеличенную важность по отношению к остальным. Кстати, Северен, Себастьян и моя горничная, разумеется, почувствовали бы значительную разницу между тем, что пережили они сами, и тем, что я вам рассказываю. Именно это и интересно — разные точки зрения. Возможно, стоило бы опубликовать их рассказы в качестве приложений к моему.
— Итак, все участники собрались?
— Да, теперь все актеры были на месте. Но от первых сцен в моей памяти остались лишь отрывочные воспоминания: новые приглашенные, мужчина и женщина (назовем их для простоты Н. и F.) возле обнаженной девушки… сеть на ее нежной горячей матовой коже… едва заметные следы на каждом плече от букв L и А — очень тонкие белые линии на фоне загара… ее напряженная грудь, когда они начали ласкать ее соски… прерывистые вздохи… несколько отданных ей приказов — например, подняться и пойти (с нашей помощью, поскольку она почти ничего не видела) в комнату, подготовленную для церемонии. Потом я на короткий миг приподняла ее маску, чтобы она увидела огромное зеркало, возле которого ее поставили. Ей было велено встать на колени, лицом к нам и спиной к зеркалу, скрестить руки на груди, наклониться вперед так, чтобы плечи коснулись пола, и раздвинуть бедра — такая приглашающая поза была одновременно прекрасна и бесстыдна, поскольку в зеркальном отражении ее влагалище оказалось на переднем плане. Мы сказали ей, что в этой позе она очаровательна и должна сохранять ее, пока нам не надоест…
— Почему вы замолчали?
— Не знаю… Я опять не могу точно вспомнить… Когда я описывала вам эту картину, я «увидела», что тело девушки больше не было опутано сетью. Но когда я ее сняла? Не помню… Затем я пошла в ту комнату, где Себастьян ждал, когда наконец соблаговолят заняться им. Должно быть, я велела ему раздеться, потому что он стоял на коленях, обнаженный, с завязанными глазами, в той комнате, где прежде находилась девушка. Повинуясь моему жесту, прислужник подошел к нему и принялся целовать, едва прикасаясь губами — как я и приказала это делать.
Потом мы в свою очередь приблизились, в полном молчании. Наши ласки добавились к ласкам прислужника — анонимные и не связанные с сексуальными помыслами в этой прекрасной голове. Я начала царапать ему соски своими острыми ногтями, и он моментально возбудился. Было само по себе возбуждающе удостовериться в том, что он полностью доведен до кондиции, коснувшись кончиком пальца, если можно так выразиться, живого тому подтверждения. Время от времени кто-то из нас выходил в соседнюю комнату, чтобы убедиться, что молодая женщина (мне все время хотелось назвать ее Юдифью или Саломеей) все еще остается в той позе, которую ей предписали.
— Но, кажется, вы говорили о «связывании»?
— Да, я как раз собираюсь к этому перейти… Эту картину можно было бы назвать «Связанные рабы». Итак, мы перешли в «ритуальную» комнату и заняли позиции, о которых договорились заранее. Вы помните: лицом к зеркалу, мои помощники — по бокам от меня, прислужник — слева, возле скамеечки.
Девушка наконец поднялась, Себастьян стоял перед нами. Я объявила им, что их сейчас свяжут спиной к спине, так, чтобы они не могли друг друга видеть, с помощью ремней и цепей, за руки, запястья, бедра и лодыжки, что потом их будут хлестать кнутом — просто так, без всякого повода, ради удовольствия моего и моих друзей (и для их собственного тоже, но этого я не сказала).
— Они были одного роста? Какие у них были лица?
— Они оба были высокими, она, правда, немного пониже, но это не создавало проблем, поскольку на ней остались туфли на высоких каблуках, так что она оказалась вровень с ним, и их неподвижные тела соединились друг с другом, как нужно. Их поставили напротив зеркала, одним боком к нему, другим — к зрителям. Я дала Н. кожаную плетку, и он тут же начал хлестать ею девушку. Она не сопротивлялась, но ее инстинктивные подергивания натягивали путы и заставляли Себастьяна пошатываться — из-за этого они оба могли потерять равновесие. Я начала хлестать его лишь тогда, когда увидела, что дрожь и стоны девушки настолько его распалили, что он и сам начал стонать. Чем сильнее я хлестала его — по груди, животу, бедрам, — тем громче он стонал; казалось бы, это должно было заставить меня хлестать с еще большей яростью, но нет: я остановилась. Обернувшись, я увидела, что F. привязала прислужника к трубе отопления в темном углу и мучает его, глядя на нас.
