Януш Вишневский - 188 дней и ночей
С другой стороны, трудно винить журналистов, если сами лауреаты не могут (не только своим бабушкам) доступно объяснить, за что они получили свою премию. Несколько дней назад я смотрел по Би-би-си интервью с одним из нынешних лауреатов Нобелевской премии в области физики (за исследования в области сверхтекучести и сверхпроводимости). Я никогда не стану бабушкой, а кроме того, я пять лет изучал физику, но, несмотря на это, я не слишком много понял из его рассказа. Редактор, бравший интервью, делал умное лицо и вежливо поддакивал даже тогда, когда лауреат перешел на птичий язык и стал использовать терминологию, которой нет даже в самых новых изданиях специальных физических энциклопедий.
Лично я против присуждения Нобелевских премий. Работа комитета при Шведской академии наук напоминает мне вердикты судей, оценивающих выступления фигуристов. Я никогда не мог понять, как они различают выступление, получившее оценку 5.8, от выступления, оцененного в 6.00.
Кроме того, считаю, что в наше время при всеобщей доступности информации ни одно из фундаментальных открытий не является на сто процентов пионерским и всегда базируется на открытиях других ученых.
Никогда не забуду того разговора, который у меня состоялся на эту тему в декабре 1999 года в одном из шикарных ресторанов в лондонском Сохо во время моего пребывания на ежегодной конференции и информационной выставке «Online Meeting». Эта конференция хоть и не имеет высокого научного ранга, но постоянно притягивает в Лондон химиков-информационщиков из всех самых значительных научных центров мира. Циники, с которыми я в данном случае соглашусь, считают, что пребывание в Лондоне в районе двадцатых чисел декабря — хороший повод сделать рождественские покупки на Оксфорд-стрит или в изысканном магазине «Харродс». Что-то в этом есть, потому что редко на какой другой конференции я встречаю столько жен моих досточтимых ученых коллег.
Случилось так, что в 1999 году я был приглашен на ужин, на котором присутствовал тот самый Николас Террет, которого британская пресса окрестила «отцом виагры». В свое время он возглавлял коллектив ученых, которые в британском филиале американской фирмы «Пфайзер» синтезировали sildenafil citrate, вещество, присутствующее в виагре. Фирма «Пфайзер» была заинтересована в приобретении очередной версии написанной мной программы, что объясняет мое присутствие на этом ужине. После десерта и нескольких бокалов французского вина, которое любит Террет (очкарик лет сорока, в слишком узком, как у всех британцев, костюме), я спросил его, стал ли он богаче после того, как его виагра принесла фирме миллиарды долларов прибыли. Он спокойно ответил, что нет, и добавил то, что я помню по сей день:
«„Пфайзер“ открыл за последние двадцать лет три или четыре лекарства, вышедшие в массовом порядке на рынок. На фирме работает около двухсот химиков и столько же биологов, то есть более четырехсот ученых, из которых лишь некоторым посчастливилось принять участие в проектах, непосредственно приведших к открытию этих лекарств. В том числе и силденафила (Террет упорно избегал названия „виагра“ в разговоре). Остальные работали на этих нескольких, чтобы те не пошли ложным путем. Отрицательные результаты их исследований важны не менее, чем положительные результаты работы моей группы. Очень легко выбирать из ста дорог правильный путь, если девяносто семь из них были проверены другими, удостоверившимися, что эти дороги ведут в никуда. По какой же причине я должен получить больше, чем они?»
Каждый раз, когда мир будоражат сообщения прессы о ежегодных присуждениях Нобелевских премий, мне на память приходит этот разговор. Кроме того, весь этот ажиотаж претит мне в силу еще одного соображения, а именно: уважаемый Нобелевский комитет может просто ошибаться или оказаться не вполне объективным в своем выводе. Премия этого года по медицине за исследования по применимости магнитно-резонансной томографии (МРТ) для безопасного и неинвазивного «просвечивания» (сканирования) всего человеческого тела с целью поиска новообразований или других патологических изменений внутри тела — лучший тому пример. Мир науки и многочисленных откликах недвусмысленно попенял стокгольмскому жюри, что оно не вспомнило о заслугах в этом вопросе Раймонда Дамадиана, который первым предложил использовать МРТ в медицине. Лауреаты этого года, Лотербур и Мэнсфилд, по мнению решительного большинства серьезных ученых, лишь технически усовершенствовали метод обработки, предложенный Дамадианом.
За долгую историю присуждения Нобелевских премий наберется несколько примеров сознательного выбора или ошибочного умолчания. Два из них, к счастью неосуществившихся, касаются национальной гордости Польши, и оба примера — вода на мельницу феминисток. Едва не прошла мимо Нобелевской премии наша Мария Склодовская-Кюри.
Когда в 1903 году решался вопрос о премии по физике за открытие радия, стокгольмский комитет решил присудить эту награду Пьеру Кюри, мужу Склодовской, и Анри Беккерелю. Видимо, из-за своего пола она, по мнению уважаемого комитета, могла быть в этой работе лишь лаборанткой, помогавшей своему мужу. Но в конце концов ее вписали в число лауреатов после поставленного ее мужем ультиматума.
Через восемь лет кандидатура Склодовской появилась вновь, на этот раз в разделе химии, за измерение атомного веса радия и открытие полония. Существенным (!) препятствием в деле присуждения ей премии оказался для комитета тот факт, что Склодовская после смерти мужа в 1906 году якобы связала свою жизнь с женатым мужчиной, физиком Полем Ланжевеном.[28] На этот раз аргументация комитета опустилась если не до панели, то наверняка до уровня французских бульварных изданий того времени (1911 год), распускавших сплетни о романе Склодовской, пытаясь таким образом оказать давление на решение комитета.
Нас ожидают помпезные торжества по случаю вручения красочных дипломов и чеков в Стокгольме, и мы можем спокойно ждать следующего представления в будущем году…
Сердечный привет,
ЯЛВ
Варшава, понедельник
Пан Януш,
так случилось, что несколько лет назад меня увлекла биография Склодовской. Она была робкой, упрямой и плохо одевалась. У нее был муж и две дочери. Ее роман с женатым мужчиной вызвал в обществе ужасный скандал. Тогда она уже была вдовой, но ее любимый имел жену и четверых детей. Достижений Склодовской в изучении радиоактивности и открытия радия оказалось недостаточно, чтобы оградить ее от злых нападок моралистов. Иностранка-разлучница! И хотя она, как заметил Эйнштейн, старалась делать хорошую мину при плохой игре и на ее лице не отражались ни боль, ни радость, с той поры ее жизнь уже не была такой, как прежде. Ей было сорок три года, когда она познакомилась с Ланжевеном, женатым на Эмме-Жанне Дефоссе, дочери ремесленника, женщине красивой, но простоватой. Их брак оказался недоразумением. Разговоры Склодовской с Ланжевеном о его семейных проблемах привели их к более близким отношениям. Грустная вдова, как он называл Марию, притягивала его, «как лучик света в траурном святилище, в котором она закрылась». В середине 1910 года у них возник роман. Страстный, бурный, который, однако, имел мало общего с настоящей любовью. Вместо того чтобы дарить радость, он разрушал. В то самое время, по сообщениям газеты «Le Matin», в Париже каждый день регистрировалось тридцать девять измен. Было принято иметь не любовницу, а женщину, ради которой стоило оставить жену и детей. Какое-то время связь Марии с Ланжевеном была окутана тайной. «Мой дорогой Поль, весь вчерашний вечер и ночь я думала о тебе и тех часах, которые мы провели вместе и которые стали для меня таким прекрасным воспоминанием. Я все еще вижу твои добрые и полные нежности глаза, твою чудесную улыбку и мечтаю о мгновении, когда снова смогу ощутить сладость твоего присутствия». Еще немного, и уважаемая вдова Пьера Кюри будет напоминать загнанное животное, а угрозы со стороны жены любовника убить ее станут обыденностью. Ланжевен сомневается. Он не хочет скандала. Склодовская неожиданно начинает настаивать. «Когда тебя охватывает страх, что ты причинишь боль своим четверым детям, подумай о том, что две мои маленькие девочки со дня на день могут стать сиротами, если мы не придем к какому-нибудь основательному решению. Пожалуйста, не заставляй меня слишком долго ждать нашего соединения. Тогда я бы смогла с уверенностью смотреть в будущее». Но Ланжевен не может принять решение. Он мечется. «Мои ночи ужасны, я думаю о том, что ты с ней, не могу спать, с огромным трудом забываюсь на два-три часа, а потом просыпаюсь в бреду и не могу работать, сделай же что-нибудь», — умоляет его Склодовская. Ланжевен уходит из дому. Пройдет год, прежде чем его брак разрушится с катастрофическими для всех последствиями. Марии все время придется встречаться с осуждающими взглядами. Французская пресса подвергнет ее нападкам.
