Игорь Куберский - Америка-Ночки
– А где твой сын, Бесси?
– Сейчас у приятеля живет. Я их устроила в один дорогой клуб. По ночам работают. Отвозят машины на стоянку. Чаевые до ста долларов. Неплохой бизнес.
– Он знает про нас?
– Конечно. Я вас обязательно познакомлю. Ты ему должен понравиться. Кстати, мы сегодня по пути заедем к нему.
– Мы куда-то собираемся?
– Да, разве я тебе не сказала? В Хрустальный дворец. На рождественский спектакль.
– Надо будет одеться?
– Да, Пит. Хотя раздетый ты мне ближе.
Пит, это что-то новое. Из Питов я знаю только Сампраса, ракетку номер один в классификации Эй-Ти-Пи.
– Пит это не я, а ты.
– Почему?
– Потому что «пит» по-английски – впадинка.
– Хи-хи, верно!
– А я Питон.
– Змея, что ли?
– Нет, просто Большой Пит.
– Ну уж и большой...
– Тебе видней.
– Ха-ха. Иногда я забываю, что ты русский.
Напрасно, Лизабет.
Наконец елка – в невидимых путах проводков; вспыхнули и погасли малюсенькие, как булавочные уколы, огоньки.
– Мы потом их включим, Большой Пит, то есть Питон.
Потом – это когда? Есть ли у Питона потом?
– О’кей, Лиз.
– Это по-русски?
– Да.
А по-английски, между прочим, lease – сдача внаем.
Если чудеса могут быть рукотворны, то Хрустальный дворец, действительно похожий на друзу горного хрусталя, был восьмым чудом света. На сцене толпились волхвы, ослы и настоящие верблюды. На руках у девы Марии лежал кукольный Христосик. Мог бы быть и живой, если бы маленькие дети не плакали. В небе взошла Вифлеемская звезда. Над зрительным залом с ловкостью воздушных акробаток летали ангелы. У одного из ангелов заело тросик и он, бедняжка, полспектакля провисел у нас над головой, пока его наконец не утянули под шумок.
Этот незадачливый ангел, молча, стоически перетерпевший свой конфуз, привел меня в такое возбуждение, что я, не дожидаясь, прямо на стоянке, в нашем большом «меркурии» набросился на Бесси, видя вместо нее эту ангельскую девушку, висевшую над нами, с длинными распущенными волосами и стройными точеными ножками, беспомощно высовывавшимися из-под шелкового балахона, как у марионеточного Пьеро.
– Что ты делаешь, Большой Пит? У меня дрожат ноги, и я не могу вести машину.
Давай разобьемся, Лиза, и пусть белый американский орлан выклюет нам печень.
В ночной клуб к сыну мы так и не заехали.
* * *Уже на третий день возник разговор о женитьбе. Она считала дело почти решенным – ей никогда ни с кем не было так хорошо, как со мной, и, ясное дело, не будет – оставалось только согласовать это с родителями и братом. Я с долей меланхолической грусти по упущенной Кристине принимал ее вариант. Путь к мечте оказался настолько коротким и банально простым, что я почти не узнавал ее – свою мечту. И что я буду здесь делать, спрашивал я сам себя. Даже у Патриции я не задавался этим вопросом. Гулять с собаками, сметать в совочек их какашки, сторожить у двери да, поблескивая золотым ошейником, вылизывать на ночь собственное причинное место?
– Будешь, как я, риэлтером, – словно услышав мои сомнения, сказала Бесси. – У тебя получится, я знаю.
* * *В Лас-Вегас приехали еще засветло – всего три часа пути на летающей мыльнице Бесси через взрезанную горами пустыню Мохаве. Серые и сонные улицы, пустые игральни, где хмурые от недосыпа служительницы, устало предлагали нам попытать судьбу. Я остановился у «Колеса фортуны» и тут же продул пять долларов. Хохотнув, Бесси заплатила, но от меня не ускользнуло, что ей это неприятно. Возле игральных автоматов в чревах нижних этажей сидели прилично одетые американские старухи. У всех у них было одно выражение лица – пациентов психушки. Их старые сухие руки работали как на конвейере. На хозяина казино. Собирали ему птицу удачи. В одном месте можно было набить определенное количество очков, не потратив ни цента. Я сел, Бесси стояла рядом, проверяя, на что я способен. НАБИЛ! Счастливый, подошел к кассе. Оказалось, что я всего-навсего попал в список претендентов на вечерний розыгрыш. Мою фамилию написали мелом на черной доске почета. Где-то во втором десятке. Попросили обязательно подтянуться через четыре часа. Чума да и только. В другом месте – какие-то купоны вместе долларов – десять, двадцать, сто. Платить опять же ничего не надо. Начинаешь ставить на бесплатный купон. Я сдуру клюнул: «Бесплатно ведь, Бесси.» Бесси молча показала мне на пролетевшую мимо мусорного бачка пачку таких же купонов. Ей было совершенно непонятно, как я, такой наивный, дожил до своих тридцати восьми лет.
Разговорились со словоохотливым охранником в ювелирном магазине. Он здесь родился, здесь живет. Несмотря на дурную славу, Лас-Вегас на самом деле город тихий и пристойный. Преступления редки. Не сравнить с Нью-Йорком или тем же Эл-Эем. Опять же свобода. Ни в одном городе штатов нет такого. Делай, что хочешь. Каждый берет ответственность на себя. Потому и порядок, господа хорошие. Хочешь стриптиз и прочее – пожалуйста. Хочешь под венец – валяй. Церковь не спросит никаких документов – ни сколько тебе лет, ни какого ты вероисповедания. Потому сюда и съезжаются влюбленные со всех концов мира.
Я на всякий случай посмотрел на Бесси.
– А ты не знал? – сказала она. – Для чего, ты думаешь, я тебя сюда привезла.
Оказалось, это она так пошутила...
Наконец спустились сумерки, и вдруг началось. Как если бы я закрыл, а потом открыл глаза. Открыл и не узнал города. В одно мгновение Лас-Вегас стал другим. Вернее, он вовсе исчез, растворился, как в грандиозных фокусах Копперфильда, оставив на обозрение только свой стеклянный чертеж, неоновый муляж, макросхему огней и вспышек.
Мы отправились в самое роскошное место – в Палац Цезаря. Это был действительно дворец с арками, порталами и колоннами коринфского ордера. Не надо было ехать в Рим, чтобы сквозь жалкие остатки Римского форума пытаться восстановить мощь и величие той эпохи. Вот он – роскошный новодел, воскрешенное царство, мраморный сон! Все дороги вели сюда. И какие дороги! Ленты эстакад сами тебя везли, как на колеснице, подняв высоко над землей. Ты еще ничего не выиграл, а уже чувствовал себя царем, триумфатором.
В огромном холле дворца шла игра, вернее, тысячи разных игр. Гологрудые, лишь с позолоченными звездочками на сосках красотки разносили напитки. Мы с Бесси договорились попробовать в одиночку. Она все уверяла, что вообще-то не играет.
Я не решился на рулетку и за полчаса продул на автоматах пятнадцать из двадцати выданных мне долларов, как где-нибудь на станции метро «Гостиный двор».
– Я знаю автомат, который выигрывает, – подошла ко мне какая-то бесцветная женщина, все поняв по моему лицу. – Только что там один парень выиграл пятьдесят баксов. Нормально, да?
Она все спустила и, еще не остыв, желала участвовать хотя бы в чужой победе. К тому моменту у меня оставалось четыре доллара. Я пересел, куда она указала, прикидывая, буду ли ей должен в случае выигрыша. На четыре я выиграл семь, а на семь десять. Меня прошиб пот. К нам подошла Бесси. Я уверенно опустил все десять. Хотел побыть молодцом. И оставил их в стальной копилке.
– Fuck! – сквозь зубы сказала женщина и пошла между рядов дальше.
– Больше не дам, – сказала Бесси. – Ты меня разоряешь. Приходится дыры залатывать. – И показала две новеньких сотенных, зажатых в левой руке. – Видал?
– Неужели выиграла?
– Угу, – оттопырила она губу.
– Как?
– Очень просто. Сначала ставишь на чет, а потом на нечет, – и она небрежным жестом уронила банкноты в жерло сумочки.
Мы отправились дальше. Внезапно раздались театрально-воинственные крики, толпа расступилась и по красной дорожке в окруженнии вооруженных римских воинов проследовал к подиуму Гай Юлий Цезарь со своей женой, возможно – Помпеей. Оба были в белых тогах с золотой оторочкой. Цезарь раскрыл свиток и огласил указ. В том смысле, что благословляет нас на игру – сегодня, дескать, ты, а завтра я. Так что, ловите миг удачи, господа. Чтобы проигравшие подняли голову, а победившие не забывали, что в двери радости надо входить осторожно. Помпея молчала и была хороша собой.
Бесси вдруг притормозила и сказала:
– Подожди, я сейчас...
Я решил, что ей понадобился туалет, махнул, что буду возле входа, и пошел дальше.
Я стоял в углу холла, скрестив руки и криво улыбаясь, и смотрел на толпу. В одном углу моей улыбки была горечь от собственного проигрыша, в другом – мстительное торжество. Как никак моя подруга не дала меня в обиду.
Наконец Бесси вернулась.
– Выиграла, – сказала она и тихо рассмеялась. – Еще двести. На тебя ставила, на твой возраст.
В руке у нее было два жетона.
Мы встали в очередь – худенькую очередь счастливцев и получили положенное. Я почему-то подумал, что она подарит мне этот выигрыш. Что называется, погорячился.
Еще побродили по казино, поднимаясь куда-то на эскалаторах, где в залах, поменьше и поинтимнее, шла игра по-крупному, – нам улыбались и предлагали делать ставки.
