Жанна Берг - Женские церемонии
Потом я увидела, как молодой человек закрыл глаза и его ладони вяло распростерлись на полу. Тогда, понемногу вытягивая ногу вперед, я с помощью другого каблука начала расстегивать пуговицы его рубашки, одну за другой, вплоть до растущего вздутия под ширинкой голубых джинсов, затем просунула каблук между кожей и тканью и, с силой вдавливая острие в кожу, прочертила красный след между разошедшимися полами рубашки. На его безволосом загорелом теле пунктиром выступили капельки крови, превратившиеся в тонкие горячие струйки. Да, конечно, они должны были быть горячими, даже обжигающими… Я вылила на него содержимое недопитой бутылки пива, которую все еще держала в руке. Капли этого желтого теплого дождя стекали ему на грудь, на искаженное лицо, впитывались в одежду. Я опустилась на колени, чтобы поцеловать его увлажненные губы.
Все, что меня окружало, исчезло за пределами моей вселенной, которая свелась к одному-единственному, отрезанному от всего остального, самодостаточному зрелищу: американец лет двадцати, с короткими белокурыми вьющимися волосами, без имени, без прошлого, распростертый у моих ног, одетый в рубашку в мелкую клетку, джинсы и кроссовки; ничто не могло бы выделить его из толпы ему подобных, даже браслет из белого металла, который он носил на правом запястье, если бы не одно: сейчас он был для меня единственным, кто находился в центре окруженного пустотой пространства, в котором существовали только он и я. Как будто бы мы были одни, я соскользнула с банкетки и присела на корточки у него над головой. Как будто бы мы были одни… Однако я крест-накрест закрыла ладонями лицо, чтобы не было слышно моего прерывистого дыхания, участившегося в тот момент, когда я почувствовала под своей расстеленной по полу юбкой, как его язык ласкает кожу моих бедер сквозь эластичную ткань сетчатых колготок. Мне показалось, что я сейчас кончу, прямо здесь, на публике…
Когда, гораздо позже, я очнулась и отняла руки от лица, то, разумеется, увидела, что мы окружены отнюдь не пустотой, а многочисленными зрителями, чьи взгляды были прикованы к нам. Часть собравшихся, включая мою подругу и ее итальянца, сидела на банкетках позади нас, на некотором расстоянии, словно для того, чтобы освободить пространство, где мы были бы одни и видны со всех сторон. Другая часть была перед нами: человек двадцать мужчин стояли полукругом, вплотную друг к другу. Сколько времени они уже наблюдали за нами, неподвижные, молчаливые? И кто бы мне сказал, еще совсем недавно, что я вовсе этого не испугаюсь, и даже более того — что, окрыленная собственной смелостью, все еще стоя на коленях, я сама начну разглядывать их по очереди, одного за другим? Один из них отвернулся и ушел. Другие выдержали мой взгляд, и я понимала, что они останутся на месте, что бы ни случилось — пока я буду предоставлять изысканные блюда для утоления их терпеливой страсти.
Но момент был упущен, и юный блондин понял это по моей недвусмысленной улыбке. Он поднялся с пола, встал передо мной на колени, поцеловал мне руку и сказал «Спасибо» по-французски. Я погладила его по волосам, жестким от засохших пивных капель. «Спасибо»… Это единственное слово, которое свяжет нас в будущем.
Он поднялся и исчез, пройдя между стоявшими полукругом зрителями, которые почти сразу же разошлись. Несколько мужчин приблизились, чтобы получше разглядеть меня и заговорить со мной. Один из них, лет тридцати, очень утонченный, выглядевший настоящим денди в своем костюме-тройке и саржевом галстуке, произнес: «It was wonderful». И я почувствовала себя польщенной, как актриса, сошедшая со сцены, которую взволнованно уверяют, что она была «абсолютно неподражаема». Еще и сейчас я не перестаю этому поражаться[1].
Как бы то ни было, эти мужчины со своими бесхитростными восторгами убедили меня, что я в самом деле устроила им роскошный спектакль, и что сами они были примерными статистами (восторженными и немыми) в этом спектакле, который я разыгрывала лишь для себя одной.
Позже я снова заметила этого молодого человека — он смотрел на меня издалека, в одиночестве сидя на маленькой лестнице, ведущей в бар. Я подошла и тоже села на ступеньки рядом с ним. Когда я сказала, что живу в Париже, он воскликнул: «Как бы я хотел побывать там с вами!» Потом добавил: «Your slave». На его рубашке кое-где виднелись засохшие пятнышки крови.
Вечеринка была уже в разгаре, когда один из зрителей принес мне цепочку, найденную под «моей» банкеткой. Я вспомнила медаль, раскачиваемую золоченым носком босоножки. Заинтригованная находкой, я принялась изучать ее, держа на ладони маленький овальный золотой медальон. Я рассматривала прилипшие к нему ворсинки ковра. Как выяснилось, напрасно — тем временем мой спутник исчез.
Для очистки совести я поискала его среди остальных посетителей: я хотела узнать его имя, адрес, способ с ним связаться. Но он как в воду канул. Я поспешно направилась к выходу. Прямая улица была пуста, насколько хватало глаз. Ночь — нема. Недавний ливень смыл разбухший мусор в сточные канавы. На неровных тротуарах поблескивали лужи.
Через несколько дней я уехала из Нью-Йорка. Я больше никогда не видела этого мальчика с васильковыми глазами. «Forget me not…» Я не забыла.
Размышления 1
Без сомнения, мне бы и в голову не пришло рассказывать историю своей жизни, если бы не случай. Случай заключался в том, что Жан-Люк Энниг начал расспрашивать меня о «стратегиях вуайера». Беседа на эту тему, едва завязавшись, пошла дальше в совершенно другом направлении, где изначальная тема вуайеризма совершенно затерялась. Вместо этого возникла тема рассказа, построенного в форме долгого диалога — с того момента такая форма стала моей любимой — «Мученичество Себастьяна».
Поскольку в журнале «Tel quel» должен был появиться важный отрывок из этого рассказа, я попросила, чтобы мне прислали текст для предварительного просмотра — по крайней мере, текст моих пояснений.
При чтении дактилографических оттисков я почувствовала, как на меня нахлынула волна разочарования: «Это не то!» Конечно, все слова были мои, я их узнавала. Ничего не вырезано, не переврано, не искажено… Разочарование я испытывала лишь по отношению к себе самой. Я не могла избавиться от мысли: «Это не то». Или, еще хуже, — «Да, это оно и есть». Тогда я переделала некоторые фразы и почти полностью переписала последние абзацы. Конечный результат понравился мне больше, но все же не удовлетворил окончательно. Итак, продолжать было бесполезно, поскольку я наконец поняла: «то» не получится никогда. Но кое-что я все-таки сделала: переписала некоторые эпизоды, следующие за вечеринками, прозванными «в память мученичества Себастьяна», а потом, по инерции — два других, предшествующих им и происходящих в Нью-Йорке.
Отчего такое упорство? Хотя отныне я полностью сознаю, что не смогла бы перекрыть сообщение между рассказом и образами, по-прежнему теснящимися у меня в голове, я хотела бы зафиксировать для себя, своих друзей и нескольких рассеянных мечтателей пусть даже только след тех эфемерных событий, хрупких, шатких мгновений, перед тем как они полностью рассыплются в прах.
Мученичество Себастьяна
— Расскажите мне историю о Себастьяне.
— Как я уже говорила, эта вечеринка была для меня одной из самых впечатляющих. Еще много ночей спустя я не могла заснуть. А днем не могла есть. В первые два-три дня я была как выжатая… Несомненно, по причине страсти, которую я там испытала…
Мне хотелось перепачкать мужчину разбитыми яйцами. Эта идея у меня была уже давно. Помните фильм «Нарастающее удовольствие»[2]? Там есть сцена, где одна женщина разбивает яйца на теле другой. Но она делает это очень осторожно, лишь слегка перемещая и встряхивая их так, что они трескаются, а не раскалываются. Мне же хотелось, напротив, разбить их вдребезги. Я всегда мечтала воссоздать наяву картину «Мученичество святого Себастьяна», где вместо стрел были бы яйца. Эта мизансцена требовала специальной обстановки (голая стена, пол, которому ничего не страшно) и исключительного актера. И то и другое я нашла в течение всего одной недели: прекрасного раба, который, как мне казалось, должен был быть идеальным святым Себастьяном, и пустую комнату с зеркальной стеной и крепким полом — в доме одного моего друга.
Кроме этого человека, которого я отныне буду называть Себастьяном, я решила привлечь двух других участников: мою подругу (разделявшую мои вкусы) — на роль «горничной», и еще одного мужчину — на роль «прислужника», чтобы он помог мне создать нужную обстановку.
В назначенный день я приехала на место первой, в одиночестве. Ключи у меня были. Я осмотрела комнату и стала думать, как все устроить. Потом перенесла в нее все предметы, которые казались мне необходимыми. К семи часам вечера прибыл первый участник, «прислужник».
