Кристофер Николь - Рыцарь золотого веера
Было видно, что тот не понял его слов, но, что тоже было очевидным, догадался об их смысле. Более того, он осознал, что в тесном пространстве каюты он не сможет продемонстрировать своё умение владеть мечом. Он попятился, и Уилл торопливо схватил полотняный мешок, сунул туда чистое бельё, рубашку, астролябию, а также судовой журнал, карты и пергамент, на котором он делал ежедневные заметки. Большего он не смог собрать в такой спешке; по крайней мере, орудия его профессии были с ним. Может, удастся вновь воспользоваться ими.
Он поднялся на палубу, где ждали Мельхиор и Тадатуне. Офицер кивнул и перебрался через борт в ожидавшую лодку, жестом пригласив их за собой. Он выкрикнул команду, и весла вонзились в воду. Сидя на корме, Уилл оглянулся через плечо на «Лифде». Впервые за четыре месяца он покинул его палубу. Долгие, ужасные четыре месяца, завершившие долгий, ужасный год. И всё же «Лифде» ни разу не подвёл их. А если его чуть-чуть подремонтировать, он вполне мог бы вернуть их обратно, в Европу. Боже, пришло ему в голову, я впервые подумал о более далёком будущем, чем завтрашний день, – с тех пор, как мы покинули Пингвиньи острова. И снова – Европа, Мэри, маленькая Деливеранс. На этом его приятные размышления закончились. Даже если он вернётся, он окажется беднее, чем до похода, – как в деньгах, так и в репутации.
– Странный корабль, – заметил Тадатуне. – Португальские корабли большие. – Он вытянул руку. – И высокие.
– И неуклюжие при небольшом ветре, – добавил Уилл. – А какие корабли у вас, господин Тадатуне?
Юноша улыбнулся. – Эти.
– Эти скорлупки? Это очень странно, господин Тадатуне. Народ, живущий у моря и не имеющий желания плавать по нему? И в то же время вы должны быть хорошо знакомы с заморскими странами – как христианин.
– Да, я – христианин, – сказал Тадатуне. – Но мой народ – нет.
– А как же флаг? Тадатуне взглянул вверх.
– Это герб моей семьи, Симадзу из Сацумы. Мы – величайший род южного острова. Герб обозначает уздечку и удила лошади, а не крест. – Снова улыбка возникла на его лице. – Священники-христиане тоже заблуждались на этот счёт.
Лодка, летевшая птицей, выскочила на мелководье и остановилась. Тадатуне, перепрыгнув через борт, обернулся и развёл руки в стороны.
– Добро пожаловать в Японию!
Медленно, превозмогая боль, Уилл перебрался через планшир.
– А где она находится, господин Тадатуне?
– Вы знаете её как «Кипангу». Это по-китайски от слова «Ниппон», что, в свою очередь, искажённая форма от «Япония». Слово означает «Страна восходящего солнца». Здесь, Уилл Адамс, на берегах океана, в котором живёт великая богиня солнца, начало всей жизни. От имени моего дяди Сацумы, от имени квамбаку – Тоетоми Хидеери, сына великого Хидееси, и от имени самого микадо – добро пожаловать.
Они шли по дороге, тянувшейся вдоль побережья, к видневшимся вдали домам. На берегу лежало много лодок, но не было и намёка на какой-нибудь волнолом или хотя бы зачатки гавани. Слабость становилась невыносимой. И всё же он не мог позволить себе шататься или спотыкаться, потому что теперь вокруг были люди – мужчины, бедно одетые, босые, с огромными шляпами на головах, похожими на перевёрнутые блюда; женщины в похожей одежде – все они торжественно падали на колени и касались земли лбом при приближении процессии.
– Это рабы? – спросил он Тадатуне.
– Это крестьяне.
– И они такого низкого мнения о себе? В моей стране йомен вряд ли станет преклонять колени даже перед Её Величеством.
– Очень странная у вас страна, Уилл Адамс, – сказал Тадатуне. – Я – самурай, племянник даймио. Я настолько же выше этих людей, насколько солнце над нашей головой выше нас. У них своё место в жизни. Без сомнения, они значительно выше любого артисана, то есть купца, и бесконечно выше любого ита или хонина.
– Кто это? – Ита – это несчастные существа, вынужденные умерщвлять животных.
– Этого я никак не пойму, – признался Уилл, – а как же иначе можно питаться?
– Отнять жизнь у любого живого существа – смертный грех, Уилл Адамс, – заметил Тадатуне. – Во всяком случае, у любого животного. Иногда мы стараемся разнообразить наш стол птицей или рыбой – человек слаб; и всё же те, кому приходится убивать этих существ, не будут прощены богами, и таким образом они считаются низшими из низших.
– Тем не менее я вижу у вас два меча, господин Тадатуне. И, похоже, вы, не задумываясь, можете пустить их в ход.
– Я, друг мой, никогда не отниму чужую жизнь иначе, кроме как в бою. Там это почётное дело. Потому что как ещё может умереть самурай? Как собака, в своей постели? Так умирают хонины, о которых я тебе говорил. Они ещё презреннее, чем ита, – им суждено отправлять в последний путь людей: либо казнить преступников, либо хоронить умерших.
Уилл почесал в затылке.
– А где же моё место в этой иерархии, сэр? Я всего лишь простой корабельщик. Может, я должен ползти на четвереньках рядом с вами?
Тадатуне улыбнулся.
– Этой проблемой нам ещё предстоит заняться, Уилл Адамс. Она решится в своё время. Но каждый должен иметь своё место в обществе и должен знать это место.
– Значит, есть люди, перед которыми склоняете голову даже вы?
– А как же. Я выше простого самурая – я имею право носить герб. Я – хатамото, что буквально означает «знаменосец». Я командую отрядом воинов, сражающихся под флагом моего дяди Сацумы.
– Даймио?
– Правильно. Это слово означает господина, владеющего феодом. Каждый даймио, в свою очередь, признает превосходство квамбаку, которые правят от имени сегунов. Последние, в свою очередь, подчиняются императору – микадо. По рангу и размеру владений я ниже даймио, точно так же как любой даймио, в том числе и квамбаку, по рангу стоит ниже куге.
– Ну, это, наверное, что-то вроде Бога.
Тадатуне покачал головой, и на этот раз улыбки на лице его не было. – Не шути над теми, кто выше тебя, Уилл Адамс. Куге – это знать, окружающая микадо в его дворце в Киото. У них нет земель, но, происходя из древнейших родов Империи, они подчиняются только одному микадо.
– А микадо?
Тадатуне поклонился в сторону солнца.
– Микадо происходит от бога и считается его наместником на земле. Он, соответственно, владеет Империей. Ну вот, мы и приехали.
Они вошли в деревню, которую Уилл видел с корабля. Если только это можно было назвать деревней – ничего менее похожего на улицу Лондона или Джиллингема он не встречал. Сама дорога была широкой, без какого-либо покрытия и, соответственно, очень пыльной. В то же время дома вокруг не походили на хибарки, как можно было ожидать. Вокруг собралась толпа зевак, теснившихся по обе стороны дороги у домов. Все они были одеты в свободные одежды, замеченные им раньше, и широкополые шляпы, так что отличить женщин от мужчин с первого взгляда было трудно. А что за дома! – если только это были дома. Большие покатые крыши покоились на стенах из тончайшего дерева, слегка отлакированного – это придавало им вид нарядный и одновременно даже надёжный; но он нисколько не усомнился в том, что мог бы одним ударом своего кулака проделать вход в любой из этих домов.
– Здесь о тебе позаботятся, Уилл Адамс, – сказал Тадатуне. Конечно же, самый большой дом. Но построен ничуть не солиднее остальных. А какой узкий! Дверь занимала почти всю стену дома, выходившую на улицу. Можно было предположить, что в передней больше четырёх человек не поместилось бы.
– Это ваш дом, господин Тадатуне? Молодой человек улыбнулся.
– Я не живу в этой деревне. Это постоялый двор. В каждой деревне есть постоялый двор, где могут остановиться усталые путники. Я думаю, самому усталому из них далеко до вашего состояния. Идёмте же, Магоме Кагею ждёт вас с нетерпением.
Он провёл двух европейцев вверх по короткой лестнице, остановился и снял сандалии.
– Сними обувь, Уилл Адамс. И скажи своему товарищу сделать то же самое. – Что? – переспросил Уилл, оглядываясь на толпу, собравшуюся сзади.
– Обувь, особенно такого размера и веса, как у тебя, нельзя носить в наших домах, Уилл Адамс. Поторопись, девушка хочет помочь тебе.
Уилл вдруг осознал, что дверь в дом открыта и на пороге стоит на коленях девушка. В руках у неё было что-то вроде открытых тапочек. Всё, что он увидел, – это голову с копной блестящих чёрных волос, длиннее которых он никогда не встречал. Они стекали необъятным водопадом по её плечам и спине и только у самого пола были перехвачены лентой и заплетены в косу. Видневшееся из-под этого водопада тёмно-синее кимоно напоминало полуночное море. Картина была такой красоты и изящества, что он почувствовал, как усталость оставляет его, точно облако. Он торопливо сбросил башмаки, поставил их, в точности как Тадатуне – свои сандалии, и жестом пригласил Мельхиора Зандвоорта сделать то же самое.
Девушка уже надела мягкие тапочки на Тадатуне и теперь проделала то же самое с Уиллом, коснувшись его ног самыми нежными и чудесными руками, какие он мог только вообразить. Ни одним движением она не показала, насколько это было неприятно – во всяком случае, для обоняния, – ведь башмаки не покидали его ног уже недели три.
