Анри де Кок - Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Лавочник поднялся.
– Я ревную? я? к этому господину? вскричал он. – Полноте, моя милая! за кого вы меня принимаете?.. Я не так смешон,
– Разве ревнивец смешон?
– Конечно, потому что доказывает своей ревностью, что мало уважает свое достоинство, и слишком много приписывает другим. Почему я буду ревновать к Гуа, спрашиваю я вас? моложе он, или лучше меня? умнее? нет!.. Следовательно…
– Но если бы я его любила?
– Что вы сказали!
– Если бы я находила его моложе, красивее и умнее вас? Вы не походили бы на булочника из улицы Тампль – Клода Миро, про которого еще сочинили песню…. Вы знаете эту историю? Клод Миро позволял своей жене делать… ха! ха! ха!.. И Габриэль хохотала до упаду…
Делакруа почувствовал холод в спине, услыхав этот смех; ее ненавистный вопрос звучал в его ушах и достигал до самого сердца. А между тем вместо того, чтобы рассердиться, он рассмялся тоже.
Габриэль шутила, он шутил в свою очередь…
– Боже мой! Если, моя милая, сказал он развязным тоном, – ты перестанешь любить меня, я, без сомнения, сделаю тоже, что и Клод Миро; я позволю любить тебе другого, десять других… столько других, сколько тебе захочется…
Габриэль выразила недоверчивость.
– Эти вещи только говорятся, сказала она.
– И доказываются, продолжал Делакруа. – С той минуты, как женщина перестает желать вас, к чему я буду желать ее? Хочешь я подпишу тебе уполномочивание изменить мне… в твое удовольствие, как говорит песня, – в тот самый день, как ты разлюбишь меня?
– Пари, что нет!
– Пари, что да!
На мебели лежал лист белой бумаги; Делакруа взял его и написал на нем следующие слова:
«Я позволяю моей жене с кем она хочешь… Вы меня понимаете?»
И обозначил:
«25 марта 1691 года.»
И подписал:
«Лудовик Семмит Делакруа.»
Едва он кончил писать, как Габриэль, смеясь, схватила бумагу и убежала в свою комнату. Делакруа бросился за нею.
Едва только шутка была кончена, как он пожалел, что она зашла слишком далеко.
Молодая женщина заперлась. Он постучал в ее дверь.
– Габриэль!
– Мой друг?
– Отдайте мне эту бумагу! Понимаете, все это была только шутка. Отдайте эту бумагу!
– Нет! нет! нет! я ее берегу!
– А я приказываю вам отдать мне ее!.. Поспешите! откройте, или я выломаю дверь, черт побери!..
Габриэль отперла; Делакруа бросился к ней. Но жестом она показала ему на камин, в котором уже сгорело три четверти бумаги.
– Э! Боже мой! – сказала она. – Не выходите из себя; вот ваша бумага, я сожгла ее. Неужели вы подумали, что я на нее рассчитывала?.. Какой ужас! я была честной девушкой, я честная женщина и останусь честной женщиной, слышите ли вы? Если бы мои карманы были наполнены позволениями на дурное, я ни на йоту не отступила бы от прямой дороги. Но так как вы, без сомнения способны на то, чтобы обмануть меня, то и меряете всех на свой аршин. Ха! ха! ха!.. какое несчастье! Через год… нет, не через год, а через десять месяцев супружеской жизни, – быть до такой степени презираемой… О! о! о!.. я могу вернуться к папаше… отправьте меня к нему!..
Она плакала горячими слезами, Делакруа в отчаянии бросился на колени перед Габриэлью, вымаливая прощение. Да, он ошибся, полагая что останется равнодушным если Габриэль сделает то же, что жена булочника Миро… он тем более ошибался, что должен бы быть убежден, что его милая половина не воспользуется данным ей позволением, которое он с такими ругательствами требовал обратно.
– Габриэль, прошу тебя, – обними меня и забудем все. Она оттолкнула его.
– Я дам тебе все, чего ты захочешь. Она взглянула на него сквозь слезы.
– Что вы мне дадите?
– Повторяю, что ты только захочешь.
– Я хочу двух маленьких собачек, как у г-жи Буадоре, нашей соседки.
– Но, дитя мое, у г-жи Буадоре есть время заниматься собачками, а ты что будешь с ними делать в конторе? Они тебя затруднят.
– Это вас не касается. Я хочу двух маленьких собачек. У всех есть, и я хочу иметь, а то я вернусь к папаше.
– Не плачь; будут у тебя собачонки.
– Пойдемте сейчас покупать.
– Пойдем.
Наконец Делакруа заключил мир со своей Габриэлью. Эта ночь для лавочника прошла так спокойно, как он давно уже не проводил ни одной ночи.
На другой день, в девять часов утра, как он имел несчастье объяснить заранее, Делакруа отправился в улицу Сен Оноре к одному из своих доверителей. В четверть десятого Гуа на цыпочках пробрался через коридор в комнату Габриэли; она была одна; старая Маргарита была услана.
– Вот ваши серьги, дитя мое.
– Благодарю!.. о, как он прекрасны!.
– Вы довольны? Так вы не откажете мне?..
– О! я ни в чем не откажу вам. Притом же у меня есть позволение мужа отдавать все…
– Позволение? Что это значит?
– Прочтите.
Габриэль подала банкиру записку, которую она сберегла, сжегши в камине первую попавшуюся под руки бумажонку.
– Ха! ха! ха!.. Это превосходно! – вскричал Гуа, разражаясь хохотом. – С этим вы совершенно безопасны. Но расскажите же мне, как вы достали ее от вашего простофили мужа?
– Охотно. Я…
Прекрасная Лавочница остановилась, прерванная поцелуем. Гуа рассудил, что как бы там ни было, а жизнь коротка, и муж, который ушел, может вернуться.
Короче сказать, только через час молодая женщина рассказала любовнику, какую штуку сыграла она со своим простофилей мужем.
Через час! В эту минуту, выйдя от своего доверителя и возвращаясь в улицу Ломбард, лавочник припоминал вчерашнее происшествие и говорил самому себе: «Вчера я был несправедлив относительно моей милой Габриэли!.. И за прощение она попросила у меня только двух собачонок. Этого недостаточно…»
Он проходил мимо магазина бриллиантщика в окне у которого висели коралловые серьги, показавшиеся ему восхитительными. – «Сколько стоят эти серьги! – Семьдесят пять ливров. – Он их купил.
Увы! когда он вернулся домой, лаская рукой коробочку, в которой находился его подарок, что сталось с ним при виде бриллиантов, сверкавших в ушах его жены.
– Кто тебе подарил эти серьги?..
– Г. Гуа, мой друг. Он только что ушел. О! он не оставался и пяти минуть. Вчера вечером он покончил великолепное дело… Ну, и с радости купил эти серьги и принес мне сегодня утром. Он даже опечалился, что тебя не было дома. Разве я не должна была принимать подарка, мой друг?
– Конечно, конечно!..
– Ты говоришь это так, как будто думаешь противное.
– Нет… только… и мне пришла идея купить тебе серьги…
– Ба! где они? Покажи.
– Но рядом с серьгами Гуа…
– Что за дело!.. покажи, покажи скорей!.. Лавочник со вздохом, подал жене коробочку.
– О! он тоже прелестны!.. вскричала она, и в одну секунду заменив бриллианты кораллами, она посмотрелась в зеркало. – Я даже предпочитаю их, продолжала она, – подарку Гуа!
Делакруа развеселился. Мужья, словно дети, – с ними можно все сделать одним добрым словом. При том, когда прошло первое ревнивое чувство, купец сменил человека и Делакруа сказал самому себе: « – Ведь не я подарил эти бриллианты Габриэли… Они стоят по крайней мере шестьсот ливров… Они уже у нее, к чему же я буду злиться?..»
А лукавица закончила, кладя бриллианты в ящик.
– Ты знаешь, мой друг, если тебе неприятно, что я приняла этот подарок, скажи мне откровенно, я их отдам назад.
Делакруа не выдержал и бросился жене на шею.
– Нет! нет, моя душечка!.. вскричал он. – Оставь их у себя. Гуа кое чем нам обязан и расквитывается по своему… для нас же лучше.
– Ведь ты не ревнуешь к нему? Ты ведь знаешь, что я чувствую к нему только дружбу?
– Конечно!
– Что я люблю только тебя!..
– Милочка ты моя!..
Женщина никогда не бывает так любезна, как в то время, когда она обманывает в первый раз. При втором проступке, она стесняется уже менее. Доказательство – Прекрасная Лавочница. Пока у нее любовником был только Гуа, все еще шло довольно честно. Если Делакруа и был обманут, по крайней мере все было сделано для того, чтобы скрыть от него этот обман. При том же Габриэль не по склонности, а из кокетства отдалась банкиру. Она не чувствовала к нему ни малейшего влечения.
Но месяца через три, когда любовный пламень Гуа немного поуспокоился, он представил молодой женщине некоего Ожера, тоже банкира. Другими словами, он доставил ей заместителя!
Огюст Ожер был высокий красивый брюнет тридцати трех лет. Габриэль тотчас же почувствовала, что она полюбит его не за подарки.
На самом деле, в тот день, когда молодая женщина отдалась Ожеру, она, как говорится, пустилась во вся тяжкие. Делакруа довольно холодно принимал этого друга своего приятеля; Габриэль рассердилась. Ожер ей нравился: она хотела принимать его. Делакруа рассердился в свою очередь, она захохотала ему в лицо, он угрожал; она послала его прогуляться.
А когда он прогуливался, – несчастный! Бог знает, что происходило в доме!.. Едва он выходил, как Ожер, уведомленный коммиссионером; являлся к своей любовнице. Тогда, не заботясь о покупателях, они разговаривали; хохотали, целовались в самой конторе. Или же, не заботясь о прислуге, запирались на целые часы в спальне. Один только Делакруа во всем Париже не знал о своем несчастье.
