Эдуард Лимонов - Великая мать любви
Неподалеку от отеля у женщины, стоящей в сосисочной на колесах, я купил горячий вурст. Проглотил его, жирный. Купил еще один. И третий.
В Альфатиатэротель черноволосая в цвету сообщила мне, что поезд в Париж отправляется только в шесть вечера, но увы, она вынужден" попросить меня исчезнуть из номера, ибо book-fair оплатил его лишь до полудня, а посмотрите, мсье, уже два часа дня. Она извиняется, но мэйд должна успеть приготовить комнату. Разумеется мсье может оставить свои вещи в багажной комнате, рядом с рэсэпсьен. Я сказа что ОК, я так и поступлю. Я проявил слабость. Мне хотелось спать, и намеревался, приняв горячую ванну и выпив все виски из мини-бар спать до пяти тридцати. Я не был уверен, что "book-fair" оплатил мою комнату лишь до полудня, Мириамм знала, что я собираюсь оставаться в городе все воскресенье. Черноволосая в цвету, ожидая миллиардерра с большим членом не тратила времени даром, но жульничала. В мелких жизненных операциях людям порой удается обмануть меня: бороться за сидячее место в автобусе, - не мой стиль.
Я все же принял относительно долгую и достаточно горячую ванну. Виски в наличии оказалась лишь одна пятидесятиграммовая бутылочка, содержимое мини-бара не успели или не захотели пополнить. Я сложил несколько книг и бутыль местной водки (подарок издателя) в сумку, взял бушлат и спустился в лобби. Заплатил черноволосой за услуги (мини-бар) и оставив сумку и бушлат в "багажной", вышел в город.
Было все так же серо. Редкие прохожие, загипнотизированные серостью, сонно двигались по АРЕНБЕРГСТРААТ. Я решил устремиться по АРЕНБЕРГ... в иную, нежели обычно, сторону. Полиэстеровая дорожная пара, рубашка, свитер Супермена, руки в карманах брюк, пошел. На углу оживленной, с трамвайными рельсами ЛЕОПОЛЬДСТРААТ, остановился раздумывая. Решил свернуть к островку зелени в отдалении между домами...
Войдя в ворота (зеленый островок был огражден от ЛЕОПОЛЬДСТРААТ забором), я сбавил скорость до минимума. Растений оказалось много, различных растительных рас, наций и племен. Меж растений я увидел, повсюду имелись указующие таблички с латинскими именами. Северный народ, обстоятельный и серьезный, желал, чтобы блуждая по тропинкам его скверов, граждане одновременно познавали бы основы ботаники. Несколько старых знакомых улыбнулись мне с обочин тропинок. Майоры! Их бархатистые на ощупь красно-охровые цветы я не видел со времен детства на далекой Украине. Вполне нормальные советские ромашки, полевая и садовая, были там. Вербена. Цветок, называемый на Украине мальва, рос там. Даже крошечные, как брызги краски, но с каким сильным удушливым запахом метеолы были там. Я вынул клок бумаги, ручку и, присев на корточки, стал записывать латинские имена моих старых друзей. (К сожалению я в тот же день потерял этот клок бумаги, и остался по-прежнему лишь с их украинскими именами. Простите, старые приятели!)
Бамбук китайский сумел вырасти в северном городе всего на три метра, однако мексиканский лопух-гигант (каждым листом возможно было обернуть торс взрослого человека) впечатлял. Ель вполне обыкновенная соседствовала на том же пригорке с елью, на ветвях которой из чешуйчатых бутонов распустились алые толстые цветы. Я набрел на гниющее (бедное!) африканское растение ice-plant (я видел целые поля его, здоровые, в Монтерее, Калифорния). Следует сказать, что многие растения по причине осеннего времени были поражены всяческими язвами и имели жалкий вид. Допустить, что граждане города довели их до такого состояния, я не желал.
Быстро выяснилось, что зеленый остров принадлежит Ботаническому Музею. Музей был закрыт по случаю уикэнда и лишь случайные граждане бродили по тропинкам зеленого острова. Старое здание музея молча глядело на случайных граждан. К старому, к нему была прислонена старая же, очевидно еще в стиле даже не прошлого, но восемнадцатого века, теплица-замок. Круглые башни и галереи теплицы состояли из отдельных листов толстого стекла, запаянных в свинцовые рамы. Пробравшись сквозь кусты к ближайшей галерее, пытливый исследователь, я увидел за стеклом на различной высоты ярусах-стендах самые разнообразные формы растительного мира жарких стран. Всяческие зеленые вздутия, именующие себя растениями, орхидеи - пожиратели насекомых, цветы-вампиры, сосущие кровь растения, к которому они прилипли... великолепная компания собралась, защищенная свинцовыми рамами. Медный термометр (я прилип носом к стеклу чтобы разглядеть температуру) отмечал 110 градусов Фаренгейта. Совсем близко к стеклу из жирно унавоженной почвы (были видны даже непереваренные полностью зерна. Может быть навоз прибывал в Ботанический Музей из Зоологического Сада?) выпрастывался толстый слабозеленый росток, а из него, без листьев, голая жирная лиловая кисть цветов. Влажные и таинственные растения жили в замке, не узники, но привилегированные аристократы-обитатели, а я - пролетарий животного мира, спотыкаясь и цепляясь за стену пытался заглянуть в недоступную мне жизнь.
В башне, меж корней пышных волокнистых пальм бежал ручей. Кроны пальм воздымались высоко, упираясь в лучистую крышу. (Однажды они выдавят крышу, Эдвард, и в замок-теплицу ворвутся холод и снег!) В самом нижнем, широком, уходящем в землю отсеке башни обитали тропические папоротники, жирные и сильные. (Стать бы гардиен этой старой, времен Жюль Верна, теплицы, Эдвард... В послеобеденные часы сидеть в жилете и чистой белой рубашке, покуривая, трубку, глядеть в холодный парк, где блуждают замерзшие прохожие. И неопределимый тип в полиэстеровой синей паре, крашеных очках, растрескавшимися красным "S" на груди, попался бы тебе на глаза.)
Заслоненный от досужих взглядов кустами, угол схождения стекол теплицы со стеной Музея показался мне удобным для того, чтобы отлить. Мне давно уже хотелось это сделать. Я поспешно, холодными руками, извлек член. Направил струю на ствол толстого, в гуще кустов дерева. Отливал долго. Уже отряхивая член от капель я почувствовал на себе взгляд. Из кустов немолодая женщина с длинными белыми волосами глядела на мои руки и член. Серьезно и пристально. Я спрятал член и задернул молнию. Сунув руки в карманы вышел под тянущуюся вдоль крыши здания музея крытую террасу. Там стояли шесть больших скамей таким образом, что три скамьи глядели на три скамьи. Я уселся на ближнюю. Потянулся, вытягивая ноги. Выдавил из себя несколько калорий холода. Выделение сопровождалось дрожью (Нерасчетливо покинув отель без бушлата ты окоченел, не сознавав того, Эдвард.,.)
На террасу вошла женщина "из кустов". Высокая, в сером пальто Села на скамью напротив. Нас разделяло три-четыре метра не более. Улыбнулась мне. Я отвел взгляд, стесняясь того, что она видела меня за интимным занятием. Поглядел опять. Женщине было около сорока лет, шерстистое пальто достигало ей ниже колен, на шее повязана черная косынка. Черные туфли без каблуков...
Я просидел некоторое время глядя на носки своих сапог, не подымая глаз выше. Однако в моем положении я мог видеть ее туфли и щиколотки. А они вели себя вовсе не так, как подобает вести себя туфлям и щиколоткам приличной северной женщины со спокойным лицом и приличной прической. На некоторое время они вдруг исчезли, чтобы появиться не парой, как следует туфлям достойной дамы, но отдельно, на большом расстоянии друг от друга. Прошуршав по асфальту, они замерли. Подозревая неладное, я поднял взгляд. Взгляд мой уперся в клок светлых волос между ног неизвестной мне особы.
Я испытал ощущение похожее на мое утреннее ошеломление русским текстом "Все для моряков". Обыкновенно мир не представляет нам сюрпризов, предметы находятся в нем на своих пространственно-временных местах. "Все для моряков" спокойно помещается над магазином в Клайпеде, Владивостоке, Находке и прочих советских портах, не удивляя народ, а обнаженный пах дамы возбуждает, но не удивляет в спальне. Появление обнаженного секса дамы в холодный октябрьский день на скамье во дворе Ботанического Музея ошеломило меня. К тому же я только что разглядывал так же неуместные в этом ровном сером холоде орхидеи и цветущие резкими цветами кактусы.
Я опустил глаза. За моей спиной, в отдалении, были слышны детские голоса. Я давно заметил бродящую по тропинкам группу мальчиков с учителем в сером костюме, белый целлулоидный воротник (прист или кюре, Эдвард?) под горлом. Учитель указывал мальчикам на то или иное растении объяснял каждое слабым голосом. Мальчики послушно записывали в блокноты. У пары мальчиков между теплым носком и короткими штанишками белели абсолютно голые ноги.
Я поднял глаза. Северная дама глядела на меня, не улыбаясь. Одну ногу она, согнув в колене, поставила на скамью, туфель остался на асфальте; другая, каблук продолжал поскребывать асфальт, подергивалась, отставленная в сторону. Близорукость (очки отставали от моего зрения на две диоптрии) не помешала мне увидеть разошедшиеся половинки ее секса. (Не четко, как в "Пэнтхаузе", но размыто, как в "Плэйбое", Эдвард...). Одна рука дамы вцепилась в платье, удерживая его на животе. Аспиринно-белая рука на черном платье.
