Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых
Пока он проделывал все это, из ниоткуда появилась очень толстая дама, которая протолкнула себя в кассу. Шоу могло начинаться.
Мы стали заходить внутрь. Мальчишки опускали свои монетки и толкались, проходя перед занавесом в партер, а остальные покупали билет за полтора шиллинга и торжественно проходили на балкон. Директор в белой манишке и смокинге с блестящими шелковыми отворотами улыбался и грациозно кланялся нам.
Мы остановились у гардероба на верхней площадке лестницы, и кто-то из зрителей повесил свои пальто на плечики. Я с удивлением увидел здесь в качестве контролера Мэгги Робинсон, дочь кузнеца, а она, в свою очередь, заинтригованно посмотрела на нас. Она ухмылялась и хихикала, бросала на Хелен взгляды, а под конец ткнула меня под ребра. Наконец она раздвинула портьеры, и мы вошли внутрь.
Меня сразу поразила очевидная мысль о том, что работники кинотеатра исполнились решимости не допустить, чтобы их начальство простудилось, потому что, если бы не запах старых диванов, мы могли бы подумать, что нас забросили в тропические джунгли. В удушающей жаре Мэгги проводила нас на наши места, и я сел, заметив, что между нами не было подлокотника.
— Это места для обниманий, — выдавила Мэгги и убежала, закрывая рот ладошкой.
Свет еще не выключили, и я обвел взглядом балкон. Здесь — то тут, то там — сидело не более полутора десятков человек, в терпеливом молчании рассматривавших некрашеные стены. Рядом с экраном висели часы, и их стрелки решительно указывали на двадцать минут пятого.
А мне нравилось сидеть там с Хелен. Я чувствовал себя прекрасно, хотя в душной атмосфере зала и должен был разевать рот, как золотая рыбка. Я устраивался поудобнее, когда человек, сидевший с женой перед нами, обернулся и пристально посмотрел мне в глаза. Рот на хмуром лице был плотно сжат. Мы несколько секунд разглядывали друг друга в молчании, а затем он заговорил.
— Она умерла.
Меня охватил ужас.
— Умерла?
— Да-да. Она умерла. — Он медленно произносил каждое слово, словно пытаясь найти удовлетворение в своем трауре, а его глаза неподвижно уставились на меня.
Я пару раз сглотнул.
— Что ж, мне жаль это слышать. Действительно жаль.
Он хмуро кивнул и продолжал не сводить с меня взгляда, как будто в ожидании моих дальнейших речей. Потом он с видимым недовольством отвернулся и начал устраиваться в кресле.
Я беспомощно посмотрел на его неподвижную спину, на квадратные узкие плечи, закутанные в тяжелое пальто. Боже правый, кто это? И о чем он говорил? Лицо мне почему-то было знакомо, это, должно быть, старый клиент. А кто умер? Корова? Овца? Свиноматка? Я начал перебирать в уме вызовы, на которые ездил на прошлой неделе, но его лицо не напоминало мне ни о чем.
Хелен вопросительно смотрела на меня, и я попытался слабо улыбнуться. Но обстановка была испорчена. Я начал что-то говорить ей, когда человек вновь обернулся с угрожающей настойчивостью.
Он опять посмотрел на меня враждебным взглядом.
— И я не думаю, что дело было в ее желудке, — заявил он.
— Вы не думаете?
— Нет, молодой человек, нет.
Он с неохотой оторвал глаза от моего лица и опять повернулся к экрану.
Эффект от второго нападения был усилен еще и тем, что внезапно в зале погас свет, и мои барабанные перепонки едва не лопнули под напором звукового взрыва. Сначала пошли новости. Звуковая система, как и отопление, видимо, были настроены на залы размером с «Альберт-холл», и на мгновение я согнулся, как от удара. Пока голос рассказывал о событиях двухнедельной давности, я закрыл глаза и попытался представить себе человека, сидящего передо мной.
У меня всегда проблемы с узнаванием людей вне их обычной обстановки, и я даже однажды обсуждал эту проблему с Зигфридом.
Он был в благодушном настроении.
— Это же так просто, Джеймс. Просите их называть свои имена по буквам. У вас не будет больше никаких проблем.
Я попытался применить этот прием однажды; фермер окинул меня непонимающим взглядом, сказал: «С-М-И-Т», — и поспешил прочь. Так что не оставалось иного выхода, как обливаться потом, вперясь глазами в недоброжелательную спину, и шарить в памяти. Когда с оглушительным звуковым взрывом новости закончились, я перебрал все визиты за три недели, но безрезультатно.
На несколько благостных секунд звук остановился, но затем грохот начался снова. Это был главный фильм сеанса, фильм о Шотландии должен был начаться позже, а про этот в афише было написано, что он — об истории нежной любви. Я не помню названия, но герои постоянно обнимались, что, наверное, было бы правильно, если бы каждый поцелуй не сопровождался хором громких чмоканий, которые испускали мальчишки в партере. Менее романтичные громко портили воздух.
Помимо этого, становилось все жарче. Я расстегнул пиджак и воротник рубашки и едва не терял сознание. А человек, сидевший впереди, все кутался в свое толстое пальто, и казалось, ему нет никакого дела до жары. Проектор дважды останавливался, и мы несколько минут сидели перед пустым экраном, а мальчишки в партере громко свистели и топали ногами.
Мэгги Робинсон стояла у портьеры, все еще завороженная видом нашей с Хелен компании. Когда бы я ни смотрел на нее, она не сводила с нас косящего взгляда. Примерно на середине фильма ее внимание было отвлечено суматохой по ту сторону портьеры: ее внезапно отодвинули, и в проходе появилась огромная фигура.
Я с удивлением узнал в ней Гоббера Ньюхауса. Я уже был в курсе, во что ему обошлось неуважение к закону о лицензировании, и теперь было очевидно, что он опять взялся за старое. Основную часть дня он проводил в задних комнатах местных пабов, а сюда пришел, чтобы расслабиться после очередной тяжелой пьянки.
Он, раскачиваясь, пошел по проходу между креслами, свернул — к моему ужасу, — в наш ряд, присел ненадолго на колени к Хелен, оттоптал мне ноги и наконец разместил свой огромный скелет в кресле слева от меня. К счастью, это было очередное место для обниманий — без центрального подлокотника, и ему ничто не мешало, однако он никак не мог устроиться достаточно удобно. Он ерзал и так и этак, а звуки ворчания, сопения и хрипения мог бы издавать крупный боров. Но вот, наконец, он нашел свое место и, рыгнув на весь зал в последний раз, заснул.
История нежной любви и без этого не могла пользоваться успехом, но звуки, издаваемые Гоббером, стали ее погребальным звоном. В моих ушах стоял его мощный храп, запах несвежего пива плыл надо мной, — все это не способствовало проникновению в душевные движения героев.
Но вот закончился последний крупный план, и в зале зажегся свет. Я озабоченно посмотрел на Хелен: я заметил, что по мере того, как вечер медленно тянулся, ее губы время от времени поджимались, а бровь поднималась от удивления. Я подумал, не расстроена ли она. Но тут появилась Богом посланная Мэгги с подносом. Она понимающе улыбалась, пока я покупал две порции шоколадного мороженого.
Едва я откусил, как заметил шевеление под пальто в кресле передо мной. Человечек начинал новую атаку. Его глаза на хмуром лице смотрели все так же враждебно.
— Я знал, — сказал он, — с самого начала, что вы на неверном пути.
— Ах, вот как?
— Да, я занимаюсь животными пятьдесят лет, и с ними никогда так не бывает, если дело в желудке.
— Разве? Возможно, вы правы.
Человечек вскарабкался на кресло, и на секунду мне показалось, что он полезет на меня. Он поднял указательный палец.
— Если у животного неладно с желудком, у него всегда твердый стул.
— А-а, понятно.
— А, если вы вспомните, из того выходил жидкий навоз.
— Да, да, конечно, — сказал я поспешно, глядя на Хелен. Как же все это кстати, это именно то, о чем я мечтал, чтобы довершить романтическую атмосферу.
Человечек фыркнул и отвернулся, и мы снова — как будто это все было запланировано заранее, — погрузились в темноту и грохот. Я откинулся на спинку в испуге, когда понял, что что-то не так. Зачем эта резкая западная музыка? И вот на экране появилось название: «Пушки Аризоны».
Я с тревогой повернулся к Хелен.
— Что происходит? Сейчас же должен начаться фильм о Шотландии! Мы же специально пришли на него!
— Должен, — сказала Хелен и с улыбкой поглядела на меня, — но, видимо, не пойдет. Дело в том, что они часто меняют сопутствующие фильмы без предупреждения. Похоже, никто не возражает.
Я устало упал в свое кресло. Что ж, я опять попал в то же положение. В «Ренистоне» не было танцев, сегодня пошел не тот фильм. Я был гением в своем роде.
— Мне жаль, — сказал я. — Надеюсь, ты не будешь возражать.
Она замотала головой.
— Нисколько. Как бы то ни было, давай дадим фильму шанс. Может быть, он не так плох.
Но по мере того, как в древнем ковбойском фильме стали все отчетливее проступать вечные клише фильмов этого рода, моя надежда испарилась. Вечер будет точно таким же, как и ему подобные. Я безучастно смотрел, как шериф в четвертый раз скачет мимо все той же скалы, и оказался совершенно неготовым к грохоту ружейной перестрелки, от которой проснулся даже Гоббер.
