Борис Рябинин - Твои верные друзья
Поезд приближался на большой скорости, — два паровоза сцепленных вместе, и длинный хвост платформ и вагонов. Пушки, танки, укрытые под брезентами; в вагонах — солдаты; в других закрытых наглухо, — боеприпасы.
Голова поезда достигла моста... Спешат, спешат гитлеровские вояки, даже на мосту не сбавляют хода. Видно, плохи дела на фронте. Это опять-таки автоматически отметил про себя сержант.
Но Динка, Динка!
И тут они увидели Динку. Легкая стремительная, она мчалась упругими прыжками, заложив уши и раскрыв пасть, жадно вбиравшую свежий воздух. Она даже не отряхнулась, как делают все собаки, выйдя из воды, и путь ее был отмечен сырой капельной дорожкой. Гитлеровец с ружьем, занятый созерцанием приближающегося поезда, не сразу заметил ее. На полном аллюре она поднялась по крутому высокому откосу насыпи... Поезд уже почти весь втянулся на мост; только несколько последних вагонов оставались за крайней опорой моста, а головной локомотив, шумно выпуская пары, приближался к этому берегу. Часовой около полосатой будки обернулся, — собака уже стояла между рельс. Железное шумно вздыхающее чудище мчалось прямо на нее. Издали донесся заливистый свист. Овчарка огляделась (как понимала!), сделала резкое движение головой, точно рвала что-го, — вьючок свалился со спины. Было видно, как побежал синеватый дымок бикфордова шнура. Солдат-часовой секунду медлил, растерянно соображая, стрелять ли в собаку или броситься к сброшенному ею грузу, затем вскинул винтовку к плечу; овчарка метнулась прочь; и в тот же миг, тяжелая, неудержимо стремящаяся навстречу своей гибели туша паровоза накрыла собой, то что лежало между рельс.
Выстрела часового не услышал никто, ибо он потонул в грохоте взрыва.
Будто разверзлась земля и пронесся огненный шквал. Стручков и Гуссейн со своего наблюдательного пункта видели, как внезапно подпрыгнул передний паровоз; столб огня вырвался у него из-под колес; громадная машина повалилась набок и рухнула под откос, увлекая за собой второй паровоз и вагоны. Громоздясь друг на друга и разламываясь на части, как будто они были сделаны из картона, посыпались вниз платформы с пушками и танками; катились вниз гитлеровцы, мешаясь с обломками дерева и металла. Грянул новый взрыв: взорвался вагон с боеприпасами. Ферма моста обрушилась в реку, а вместе с нею — и все то, что было на ней, что еще уцелело от этого страшного взрыва...
А Динка?
Воздушной волной ее сбило с ног, швырнуло, как мячик; она пролетела по воздуху добрых пятнадцать метров и упала в воду, в те самые камыши, сквозь которые каких-нибудь полторы-две минуты назад пробиралась сюда. Она погрузилась глубоко вводу, но вода тотчас вытолкнула ее на поверхность, и Динка, немного оглушенная своим падением, но не потерявшая ориентировки, потрясши головой, чтобы освободиться от залившейся в уши воды, поплыла.
Она плыла, усиленно работая лапами, выставив кверху черный кончик носа, а вокруг нее падали, всплескивая и окатывая ее брызгами, куски железа, тлеющие обломки дерева. К счастью, ни один не задел ее, хотя вода вокруг так и кипела.
Наконец, Динка добралась до островка. Но вожатого и его помощника не оказалось там. Тогда Динка пустилась вдогонку за ними, нюхая следы, и вскоре настигла Стручкова и Гуссейна в лесу.
Они спешили. Дорога была каждая секунда. Погоня была уже за спиной. Уже звонко щелкали о стволы деревьев пули, отбивая кусочки коры, тоненько взвизгивая, как рассерженные осы. Гитлеровцы, высыпавшие из блокгауза, стремились отомстить за подрыв моста и уничтожение эшелона.
Стручков и Гуссейн ускорили шаг, потом побежали. Динка вприпрыжку бежала впереди. Вероятно, она принимала это за игру; кто быстрее — она или люди?
Уже недалеко было место переправы через реку, за которой их с нетерпением ждали Марайко-Маралевич и Алик Лауретенас. Между деревьев блеснуло зеркало воды. И в эту минуту ранило Стручкова. Он упал, затем попытался подняться, с усилием встал на одно колено, на другое, хотел идти — и не мог, повалился вновь.
— Оставь меня... беги... — прохрипел он Гуссейну.
— Как оставь! Зачем оставь! Кто я тебе: не друг? не товарищ? не советский партизан? Ай-яй-яй, не знал, что ты так плохо думаешь обо мне! Чтобы я бросил своего брата?! Как можешь так говорить?! Давай, давай, дорогой, мы еще повоюем!..
Гуссейн сыпал словами, а сам не терял даром время. Он взвалил сержанта себе на спину и побежал, сгибаясь под тяжестью, ноши, став от этого еще более приземистым.
— Ай, какой тяжелый! Я думал, ты легче! Что ты кушаешь? Наверное, мясо много кушаешь? Потому и кости тяжелые... Да ничего! ничего! Лежи, дорогой, лежи, пожалуйста! Не беспокойся! Не смотри, что Гуссейн мал, у Гуссейна силы хватит!
Дыхание Гуссейна сделалось резким и прерывистым, лицо и шея побагровели, но он не умолкал, подбадривая тем самым и себя и товарища.
Так, не снимая ноши, он добежал до реки и погрузился в воду. Почти до середины ее он шел, но дальше начиналась глубина. Гуссейн поплыл. Он был хорошим пловцом (недаром вырос на Каспии) , но тяжелый сержант давил, тянул его на дно.
Хорошо, что прохлада воды вернула раненому силы, он отделился от своего спасителя и тоже поплыл, загребая саженками.
До берега оставалось метров десять, не больше, когда позади из леса высыпали гитлеровцы. Стрельба сразу сделалась частой и более прицельной. Пули барабанили по воде спереди, сзади, по бокам голов плывущих. Будто падал свинцовый дождь. Гуссейн вскрикнул и погрузился с головой, вода вокруг него окрасилась кровью. Теперь настал черед Стручкова спасать его. Сержант удержал тонущего, схватив его за ворот гимнастерки, затем, поднырнув, положил его на себя. Но у него не хватало силы, чтобы плыть и поддерживать того на поверхности. Динка беспокойно кружилась около них на воде. Стручков ухватился за хвост собаки; она сразу направилась к берегу. Она тянула, как буксир; свободной рукой Стручков греб, а Гуссейн лежал у него на спине, крепко охватив руками мускулистую шею сержанта.
Вот и берег. Донесся возглас:
— Эк, беда... Попало обоим!
Из прибрежных кустов выбежал Алик Лауретенас и, схватив Гуссейна в охапку, как котенка, потащил в укрытие. Ананий Каллистратович помог выйти из воды хромающему Стручкову.
Мешкать нельзя: надо было уходить. Алик вскинул Гуссейна на свою широкую спину. Этот юноша был истинным Геркулесом[39], и он легко понес сухого, жилистого Гуссейна. Стручков шел сам, припадая на раненую ногу и опираясь на плечо старика Маралевича.
Гуссейн, перевесившись и покачиваясь в такт шагам юноши-богатыря, бормотал в полузыбытьи:
— Вези, ишак, вези, дорогой! Спасай друга, бороду сбреешь!.. Вези, кунак будешь, брат мой...
Стручков, морщась от боли, старался не отставать от широкого шага юноши. Ананий Каллистратович подбодрял его:
— Держись, сынок! Да ты опирайся на меня покрепче, сдюжу...
Динка бежала впереди, узнавая старые следы. Выстрелы становились глуше, отдаленнее.
* * *Наш рассказ будет неполным, если мы не скажем о результатах диверсии.
При взрыве моста и крушении поезда погибло около тысячи гитлеровцев. Дорога надолго вышла из строя, движение по ней было парализовано. Вскоре был ликвидирован и весь «полоцкий рукав».
ВСТРЕЧА НА ПАРАДЕ ПОБЕДЫ
Эта встреча произошла в тот яркий июньский день, когда на Красной площади в столице великого Советского Союза происходил парад Победы.
Солнце сияло над Москвой, блистали рубиновые звезды на башнях. Под звуки оркестров, под ликующие крики народа, стройными рядами проходили мимо Ленинского мавзолея войска, приветствуя руководителей Коммунистической партии и советского правительства, находившихся на трибуне.
Все в этот день горело радостью победы, счастьем жизни, мира, восторжествовавшими над ужасами войны. Какой-то особенно нарядной, праздничной выглядела в этот день Москва. Праздничный вид был у всех людей. Гордость за свою страну, за свой народ светилась у всех в глазах, была написана на лицах.
Наивысшим моментом торжества явился тот, когда затянутые в полную парадную форму советские солдаты стали бросать к подножью мавзолея фашистские знамена разгромленных гитлеровских армий. Перед этим их пронесли по площади, волоча по камням; и вот с глухим стуком они бесславно падали одно на другое, а над ними гордо проплывали, в головах колонны, алые советские стяги.
Сколько жертв было принесено, чтобы наступил этот день. Сколько испытаний осталось позади. Наконец, он пришел, этот сияющий день Победы. Никогда черным силам фашизма и войны не сломить жизнеутверждающую мощь советской страны; всякий, кто посмеет посягнуть на мир и труд народа, строящего свободную, счастливую жизнь, жизнь в коммунизме, сам падет, сраженный насмерть.
Такие чувства волновали каждого, кто находился в эти часы на Красной площади; об этом думал каждый советский патриот. Эти чувства и мысли отражались и на лице моложавого, но уже седого полковника, стоявшего на краю одной из трибун для гостей. Два ряда боевых орденов и медалей украшали его грудь. Он держал на руках мальчика и высоко поднимал его, чтобы тот лучше мог разглядеть проходящие войска.
