Дайана Джессап - Пес, который говорил с богами
— Ну, она ушла от отца, когда мне было шесть лет.
— Ох. Несчастливый брак?
— Наверное. Я вообще-то не знаю — то есть я не могла говорить об этом с отцом. Но дедушка немного рассказывал. — Элизабет смотрела в землю.
— Она не звонит тебе?
— Нет, никогда. Тебе не кажется, что это как-то странно? — Девушка невольно пожала плечами. — У меня нет матери, она просто ушла.
Барбара задумалась.
— Ты же не знаешь, как она ушла, подруга. Не знаешь, было ли это для нее просто.
Они замолчали. Кобра спугнула в пруду дикого селезня, тот стремительно взмыл в воздух, и собаки ошалело таращились в заросли тростника, пытаясь понять, куда делась их добыча.
— Я думаю, Лиз, она была в отчаянии. Что-то было настолько не так, что ей пришлось разорвать сильнейшие узы на земле и уйти. Она оставила своего ребенка — в природе даже крысы не делают этого без серьезных оснований.
Элизабет вскинулась, услышав, как ее мать сравнивают с грызунами.
— Нет, подожди, она… Барбара повернулась к ней. — Что?
— Я хочу сказать, возможно, что-то и было не так, но все же почему бы не взять меня с собой? Так ведь поступают большинство матерей?
— У твоего отца есть деньги, он богат. Вполне приличный человек, то есть не приходит домой пьяным и не бьет тебя, верно? Он мог о тебе позаботиться. Заплатить стоматологу, послать тебя в хорошую школу. А она не могла этого для тебя сделать и запаниковала. Она была молода?
— Да, вообще-то. Очень.
— Твоего возраста?
— Может, на пару лет старше.
— Хм. — Австралийка откинулась назад, а Элизабет стало неуютно. Она ждала.
— Хотела бы я знать, в чем была проблема.
— Ты имеешь в виду, почему она меня бросила?
— Проблема между ней и твоим отцом. Интересно, что это было? Понимаешь, она же ушла от него, а не от тебя.
С той стороны пруда Дамиан смотрел на Элизабет, пытаясь поймать ее взгляд. Она кивнула, мол, видит его, и пес махнул хвостом и медленно поплелся за жизнерадостными приятельницами сквозь заросли.
Элизабет молчала, и австралийка продолжила:
— Ты думала об этом?
— Не очень-то.
— Возможно, стоило бы. Мне кажется, ты должна ей хотя бы это. Я не говорю, что она была права, нет, но ты должна знать. И думаю, она хотела бы, чтобы ты знала.
— Но почему она даже не звонит мне? Ей плевать, это очевидно.
— Тебе и мне это видится странным, непростительным. Мы не можем понять, что ее побудило, мы не можем понять, почему она решила, что должна так поступить. Это тебе не напоминает кое-кого?
— Кое-кого… Не знаю. Нет.
— Твой отец, Лиз, задает те же самые вопросы о тебе. Прямо сейчас.
Заметив интерес, с которым Элизабет разглядывала фотографии ее мужа и дочери, Барбара на обратном пути ответила на незаданный вопрос:
— Моя семья погибла в автокатастрофе четыре года назад. Муж и маленькая дочь.
— Ох, господи, мне очень жаль. Я не…
Элизабет заметила, что женщина смотрит прямо перед собой — напряженно-бесстрастно, — и замолчала.
— Пьяный водитель, — сказала Барбара сухо и прозаично. — Они собирались на урок верховой езды.
— Как ты смогла это пережить, как ты справляешься?
— Это просто жизнь, подруга. — Глаза Барбары наполнились слезами, и она подняла голову, притворяясь, что смотрит вверх. — Их чертова машина просто оказалась на дороге в тот же момент, что и этот пьяница. Они не мучались. Просить тут больше не о чем, я думаю. Все рождаются, все умирают. Я только хотела бы…
— Что?
Барбара пожала плечами, отвернулась, и Элизабет поняла, что женщина все-таки не смогла сдержать слез.
— Я просто хотела бы, чтобы она ушла… ты понимаешь… чтобы это случилось по пути домой. Она так любила этого пони. По крайней мере, моя девочка была счастлива. И вместе с отцом — она просто обожала его. — Барбара нетерпеливо смахнула слезы.
— Извини.
Элизабет не могла пошевелиться от ужаса. Она знала, что Барбара не ищет ее сочувствия, поэтому сказала:
— Мой дедушка переехал к нам, когда мама ушла, и они с Дэйвом — вся моя семья. Я никогда не теряла никого действительно близкого. Я просто не могу представить…
Она замолчала.
— Знаешь, — сказала австралийка, — нам было хорошо вместе. Я влюбилась в него еще в детстве, а вернувшись из университета, он женился на мне. Мы живем лишь однажды, и мы втроем — он, я и наш ребенок, — мы немного, но прожили вместе. Мне остались воспоминания, мне приятно знать, что ни один из наших дней не прошел зря. Это меня успокаивает. — Барбара обвела рукой окрестности. — Он был юн, но сумел обеспечить меня и ребенка. Он оставил мне эту землю, и его прах здесь, со мной. Ее прах тоже. Так что мы по-прежнему вместе.
В воскресенье вечером, когда солнце уступило место сумеркам и ели протянули тени до края двора, женщины разожгли костер. Не сговариваясь, они решили, что этот вечер — особенный. Последний мирный вечер перед новым столкновением с властным и грозным врагом. Без помощи Барбары Дамиан умер бы. Сельский дом идеально подходил для беглецов, но Элизабет знала, что Севилл не прекращает поиски и дольше здесь оставаться опасно. Он непременно доберется сюда, а девушка не хотела, чтобы у ее покровительницы были проблемы. Лучший способ отблагодарить Барбару за ее доброту — уехать. Элизабет не знала, куда поедет и что ей делать, но решила это окончательно.
Вечерний воздух дышал прохладой, и было здорово сидеть у костра, согревая лицо и руки, а спиной чувствуя приятный холод. Речь как-то зашла о вере Барбары — она называла ее «старой религией» — и о том, как вера ее предков, кельтских язычников, уцелела и процветала по сей день. Австралийка говорила о могуществе символов солнца и луны, деревьев, камней и оленя, которые для язычников знаменовали важнейшие добродетели. Барбара говорила о христианских праздниках — на самом деле слегка замаскированных языческих празднествах, что существовали задолго до христианства и даже тогда уже были древними. Эти празднества были очень важны, они отмечали каждую смену времени года.
Девушке нравилось разговаривать с этой женщиной. Элизабет едва помнила мать, но ей казалось, говорить с Барбарой — все равно что говорить с мамой, женщиной старше и мудрее. Она поймала себя на том, что застенчиво рассказывает ей о своем детстве и юности, о том, как стремилась доставить радость отцу и дедушке, готовясь к медицинской карьере. Но никогда ни к чему она не испытывала страстного влечения, пока в ее жизни не появился Дамиан. Это он научил ее восхищаться природой — миром, о котором она до сих пор словно и не подозревала. Дружба с псом пробудила что-то давно уснувшее в ее сердце. Как это хорошо, говорила она, чувствовать глубоко и сильно, — и Барбара улыбалась в ответ.
За темной линией деревьев Элизабет заметила странное оранжевое свечение и спросила Барбару, что это. Язычница этот свет уже увидела и не сводила с него глаз, когда отвечала.
— Не торопись. Нужно наблюдать, ждать, чувствовать ответ. Не позволяй другим думать за тебя, не ищи у других решений. Природа — не сноб, тебе не нужен ни священник, ни проповедник, чтобы прикоснуться к ее тайнам. Она открывает себя всем в равной степени.
Очевидно, австралийка пытается ее чему-то научить, подумала девушка и сразу успокоилась. Ответ явился через несколько минут: над верхушками деревьев — полная, огромная, оранжевая — поднялась луна. Наверное, прекраснее этого зрелища Элизабет не видела ничего. Она и не предполагала, что луна может восходить так быстро. Когда оранжевый, шар осветил деревья, Барбара встала и подошла к кустику боярышника. Там она сорвала что-то с ветки и вернулась к огню. Перегнувшись через костер, она протянула Элизабет кожаный мешочек на ремешке.
— Если хочешь, повесь себе на шею. Я сделала такой же для Дамиана.
Элизабет взяла мешочек и стала рассматривать его, держа перед огнем.
— Это языческая вещь?
— Да.
— Что это такое?
— То, что поможет тебе помнить. Будет напоминать о связи с миром, который существовал до тебя и останется после. Может, тебе станет легче от мысли, что ничто не ново под солнцем. И знаешь, я завидую, что вы с Дамианом отправляетесь странствовать. Я тоже так хотела бы.
— Так что в нем?
— Для язычника — очень могущественная вещь. Для христианина, — она пожала плечами, — ничего особенного.
— Но что это такое, ты можешь мне сказать? Или это секрет?
— Секрет? — В голосе Барбары послышалось раздражение. — Никакого секрета. Секретность и догматизм — первые и важнейшие признаки обмана. Там внутри — желудь. Если хочешь, могу объяснить, что это значит.
— Пожалуйста.
— Христиане носят распятие, которое напоминает им о смерти и воскресении их Царя. Как я это понимаю — только не надо меня цитировать, — они верят, что их Бог-вседержитель устроил все так, чтобы смертная женщина смогла от него зачать, а затем послал своего сына на землю, и там его подвергли мукам и смерти, чтобы этот грех — которым он сам наделил каждого человека с рождения — был затем прощен. Все это выглядит довольно запутанно… — Она повела плечами и скривилась. — Орудие пыток и смерти, с помощью которого убили сына божьего, крест — такой же могущественный символ для христиан, как для нас, язычников, желудь. На самом деле, символизм креста основан на гораздо более древнем символизме желудя, который суть воскресение. Цикл перерождений, кажется, лежит в основе почти всех мировых религий. Возможно, потому, что это действительно похоже на волшебство. Семя, знаешь ли… Подумай о желуде. Зимой дерево как бы умирает: маленький желудь падает и лежит мертвый, засыпанный землей, как в могиле. Распятый Христос, лежащий в пещере, символизирует то же самое. Затем, весной, из толщи этой холодной, твердой как камень, мертвой на вид материи появляется тонкий, мягкий, нежный зеленый росток. И этот маленький дуб знает, когда выходить наружу. Не слишком рано и не слишком поздно. Корни знают, что им нужно держаться за землю, листья знают, что должны стремиться вверх. Это происходит каждую весну. И началось задолго до христианства, задолго до любой религии или мифологии. А теперь ты можешь положить его в мешочек и забрать себе. Никакого фокуса, ничего сверхъестественного, «всего лишь» — чудо жизни. Природа и есть магия — она Мать нам всем… Для нас, язычников, материнская сила жизни реальна, осязаема. Нам не нужно ничего классифицировать, как некоторым, ну, знаешь, у кого вера основана на словах других людей или книг, где написано, как все должно быть. Мне не нужна религия, согласно которой я не могу видеть все своими глазами и должна полагаться на священников и проповедников, пресвитеров и ребе, пап и святых отцов, которые скажут мне, где истина. Людей, которые будут говорить, во что мне верить. Нет, подруга, и мне жаль бедных варваров, которые ищут свидетельств, очевидных доказательств. Ищут всю свою жизнь и зачастую — в страданиях, чтобы укрепить свою веру. Язычникам не нужна эта борьба, — она снова передернула плечами, — мы просто смотрим вокруг. — Барбара помолчала, глядя в огонь. — Ты понимаешь, я думаю, что разные религии — это попытки человека понять окружающий мир, правильно? Понимаешь, о чем я? Хорошо. Скажем, символизм распространен везде, и почти везде мифы одинаковы. Царь всегда умирает ради блага своего народа. Эта история была уже древней, когда распяли Христа. И для язычников ее каждый год олицетворяет красота смерти и возрождения солнца. Разумеется, солнце не умирает, но символы помогают нам отмечать то, во что мы верим, и сохранять об этом память. История о царе, умирающем за свой народ и оживающем весной, — одно из самых прекрасных языческих верований, и раннее христианство канонизировало этот миф, чтобы привлечь европейских язычников. Вот почему Пасха соединяет в себе черты как ближневосточного христианства, так и религий европейских язычников… Что же до твоего мешочка, его содержимое, конечно, символ. Он важен только для твоей памяти, но сам по себе не имеет никакой силы, естественно. Это желудь со склона Гластонбери — места, которое очень много значит для язычников, но я не хочу сегодня тебе наскучить, поэтому опустим подробности. Еще там лежит маленький кусочек оленьего рога, сильный и древний символ Зеленого человека[8], мужчины, зимы-смерти, Отца. Когда ты найдешь что-нибудь и поймешь, что оно должно быть в этом мешочке, положи его туда, понимаешь? — Барбара протянула еще один. — Это для Дамиана.
