Владимир Круковер - Старая собака
… Он все еще без сопротивления принимал наказание, даже побои, но едва все кончалось, как он встряхивался, дружески вилял мне хвостом и убегал, приглашая меня погоняться за ним. Иными словами, наказание никак не влияло на его настроение и не производило на него ни малейшего действия, вплоть до того, что он мог тут же повторить преступление, за которое только что понес справедливую кару, например, вновь покуситься на жизнь одной из самых ценных моих уток. В том же возрасте (полтора года) он утратил всякое желание сопровождать меня во время прогулок и просто убегал, куда хотел, не обращая внимания на мои команды.
Тем не менее я должен подчеркнуть, что пользовался самым теплым его расположением и, когда бы мы не встречались, он приветствовал меня с соблюдением полного собачьего церемониала. Не следует ждать, что дикое животное будет обходится с человеком иначе, чем особями своего вида. Мой динго совершенно несомненно питал ко мне самые горячие чувства, какие вообще способен питать один взрослый динго к другому, но покорность и послушание тут просто не при чем».
Я привел эту длинную выдержку уже потому, что в ней исчерпывающе сказано о всех аспектах содержания диких представителей собачьих. Лично я еще в Иркутске держал степную волчицу Джерри: она за пять лет не доставила мне не малейших трудностей.
Держал я ее в вольере, во дворе, но большую часть времени она по этому двору свободно бегала. Через забор находился детский сад, куда она часто отправлялась в гости, поиграть с детишками. К счастью, никто из соседей не знал, что она волк, все думали, что она лайка нечистопородная. Интересно, что в лесу, Где мы с ней, хоть редко, но бывали, она ночью старалась не отходить от костра, и вообще вела себя там как–то неуверенно, ходила за мной по пятам, осторожничала.
С динго из Ростовского зоопарка работал мой товарищ, Г. Олешня, кинолог МВД. Собака запомнилась ему тем, что от нее практически не было запаха в квартире, тем, что она сгрызла здоровенный подоконник, и тем, что в годовалом возрасте убежала безвозвратно.
Что волчица, что динго из Ростова отличала коллосальная реакция. Моя волчица Джерри лизала меня в лицо в прыжке и я никогда не успевал увернуться. Динго, по рассказам, в игре успевал отобрать мячик или куснуть. А ведь, играя с собакой, особенно молодой, мы зачастую опережали ее в движении.
Очень утонченная психика у собак охотничьих. И, общаясь с ними, мы способны на ошибку, которую потом исправить почти невозможно.
Н а й д а
Найда и в самом деле нашлась.
Скромно поскреблась вечером в зимовье и явилась перед Граниным во всем великолепии черной, как смоль, сибирской лайки. На вид ей было года два. Она была худая, подушечки лап кровоточили.
Гранин недоверчиво относился к приблудным псам. «Хорошего пса хозяин не бросит», — резонно рассуждал он. Но первая же охота развеяла всякие колебания относительно Найды. Два соболя и шесть белок за утро! Работала Найда с напускным равнодушием, за которым крылись изящество и разборчивый собачий ум. Белку она облаивала, как бы нехотя, не громко, редким «гавом». И почти не смотрела вверх, где среди зеленой хвои, чуть припорошенной ранним снегом, металось каштановое тельце рассерженного зверька.
По соболю шла с азартом, взлаивала часто, на визге. А потом осторожно брала в пасть еще теплую тушку и укладывала соболя у ног охотника, вовсе не хвастаясь, а по–хозяйски, по–деловому. И снова шла на поиск, хватая верхним чутьем нужные запахи.
И все–таки Гранина где–то в глубине души мучил вопрос — почему бросил старый охотник такую рабочую собаку?
Версия о том, что Найда просто потерялась была несостоятельна. Гранин слишком хорошо знал тайгу с ее суровым кодексом, чтобы не понять, что означали стертые в кровь подушечки лап. За какую–то серьезную провинность ушел старый хозяин от своей псины по не замерзшей еще реке. Пожалел убивать, как принято среди добытчиков, включил подвеной мотор и умчал по течению …
Гранин гнал сомнения, но вечерами, когда шкурки были вывернуты чулком и сохли в простенке, вновь возвращался к ним. А спустя время в зимовье зашел кряжистый промысловик Иван Золин и с размаху бросил в снег, в стайку Гранинских собак голову бурого медведя с чуть подсохшей кровью. Буран и Тайга сразу бросились на голову, страшной хваткой взяли ее в клещи своих клыков. А Найда с истошным визгом понеслась вокруг зимовья. «А–а–ах», — кричала она в истерике страха.
— Где ты эту шлюху взял? — сплюнул Иван.
Гранин покраснел и, заминая разговор, выставил на стол фляжку спирта и сковороду жареной печени. Он недавно завалил изюбра и вдоволь отъедался свежатиной.
По утру, когда Гранин ходко шел на камусных лыжах, удобных, широких лыжах, подбитых шкурой сохатого, у небольшого ручья его догнала Найда, заранее принюхиваясь, стараясь подключиться к раскающим впереди Бурану и Тайге.
Гранин подозвал ее и врезал сучковатым посохом, который заменял ему лыжные палки, по спине собаки. Найда коротко взвизгнула и посмотрела на него недоуменно, не отбегая. И тогда он, теряясь от стыда и беспричинной жалости, ударил ее еще.
У тайги свои законы. Опасен зимой медведь–шатун, но еще опасней он, если надеешься на собаку, а она надежд не оправдывает. Со зла и стыда Гранин забрел от зимовья непривычно далеко. Охота не клеилась. Кроме своих, он взял двух собак Ивана (Иван отсыпался в зимовье): крупного серого кобеля и крохотную рыжую суку, в которой от лайки был только хвост–кренделек. Иван вчера долго описывал цепкость и универсальность своих псов.
Но или собаки не хотели работать с незнакомым, или еще почему, но охота не клеилась. А так, как забрел он достаточно далеко и смеркалось, Гранин решил не возвращаться, переночевать в лесу и по первой зорьке продолжить поиск.
Наломав сушняка про запас, он запалил костер, отгреб снег по кругу поляны и уютно устроился на мелких кедровых лапах, подстелив суконное одеяло. Варить похлебку он не стал, а только попил из котелка крепкого чая, да пожевал вяленного мяса.
Спал он тревожно. Ивановы лайки шарили по кустам, хрустели ветками — мышковали, а потом из полудремы его вырвала черная тень, метнувшаяся к костру. Он схватился было за ружье, но узнал Найду. «Вот, стерва!» — подумал Гранин, но вылазить из угретого одеяла поленился.
Когда он проснулся снова, костер почти не горел. В кустах, что–то хрустело, а собак нигде не было видно. Только Найда скулила и жалась к прогорающему костру.
Гранин быстро взял ружье. Жекан был в левом стволе, а в правом — крупная дробь на глухаря. По пушному зверю Гранин стрелял из третьего, малокалиберного ствола, сейчас он был не заряжен. В кустах снова зашуршало, Гранин выстрелил туда дробью, вставая на колени, а потом и в полный рост. Лес откликнулся раскатистым эхом и сосна осыпала снег прямо в костер.
И тотчас совсем с другой стороны на охотника покатилось громадное черное тело, а навстречу ему с задавленным стоном–плачем метнулась Найда.
Гранин действовал механически, руки опережали мозг. Он выстрелил жеканом, прыгнул от костра вправо, за дерево, мгновенно перезарядил ружье и выстрелил дуплетом.
Медведь лежал смирно. Гранин отдышался, сглатывая судорожно, посмотрел в бок, противоположную от медведя сторону. Там корчился на снегу серый Иванов кобель, которому заряд дроби попал прямо в морду. Совершенно растерянный, подавленный, Гранин подошел к костру.
Медведь был недвижим.
«А ведь мог и не успеть…» — подумал Гранин. И повел глазами вокруг в поисках Найды, подарившей своим отчаянным, через страх броском, то щедрое мгновение для выстрела. Он хотел сесть с ней рядом, трепать ее за густую шкуру, а она чтоб лизала его шершавые щеки огненным языком. Но Найды не было. Он же прогнал ее утром. Лайка–добытчица, лайка умелая и по белке, и по соболю, не прощает обид. Кстати охотники никогда и не бьют своих собак. Собака без гордости — не собака, так… шакал. Найда была собакой.
Порой из–за элементарной неграмотности мы совершаем ошибки, которые мучают нас потом всю жизнь… Особенно обидно, если эти ошибки были легко устранимы, не будь мы в молодости так самонадеянны. Приведенная ниже история до сих пор тяжелым камнем лежит в моей душе, как грех, который не отмолить.
Натка
Натку утопили в помойной яме. Утопили, сами того не желая, жестоко. Она появилась на питомнике год назад, получила кличку Натка и первое время все стремилась удрать. Казалось, жирный мясной суп, крыша над головой, хорошее обращение должны были убедить приблудившуюся дворнягу. Но Натка настойчиво убегала. Убежать она могла только из вольера.
Трезметровый забор питомника и часового в калитке она одолеть не могла. И бежать ей было бессмысленно: она уже была оприходована, поставлена на довольствие, занесена в бухгалтерские ведомости, закреплена за конкретным кинологом.
