Владимир Круковер - Старая собака
У него прекрасно шли стихи, а Света была его музой. Она надолго уходила в лес, возвращалась румянная, рассказывала, тянула с собой. Как–то увидела белую ворону. Он не пошел смотреть, а написал стихи про синюю птицу:
Там, где кедры запудренны густо,
В том лесу, куда я не ходил,
Где истошно трещат трясогуски,
Кто–то синюю птицу ловил.
Кончалось стихотворение тем, что:
Все забыл он в азарте нечаянном
И прикладом толкнуло плечо…
Кедры тихо верхушки качали,
Иней розовый падал в лицо.
На первом этаже жил командир команды, над ним они со Светой и Антеем, а напротив молодожены из села, оба стрелки. Видимо, в особом случае сюда планировалось поставить воинскую часть. Поэтому полупустой дом жил, дышал. Столяр из соседней деревушки сделал им письменный стол. Кресло они соорудили из гиганского корня, а спальня представляла собой низкие нары в полкомнаты. Было удобно и экзо–тично. Пес бродил по трехкомнатной квартире и воровал сучки–палочки, Светину страсть. Была пишущая машинка, бумага, книги. Какой–то чудик в этой глуши узнал, что они любят читать и продал полного Киплинга за литр водки. За продуктами едзили раз в неделю. Окна заменяли холодильник. Жизнь по–прежнему состояла из них самих, собаки, стихов. Тайга, эта квартира с городскими удобствами, видимость работы — провести раз в неделю политчас, проверять посты, выдавать оружие — казались даром судьбы. Валентин не злоупотреблял. Было не с кем и не на что. Месяца через полтора этой идиллии он уехал в питомник за сторожевой собакой. Собаку он не привез, не было должности вожатого, а совместительство не разрешали. Он привез старого боксера, которого и собакой было назвать трудно. Но все таки боксер Дик был собакой и потому был честен. Когда Валентину в го–роде отказали, он все–таки пошел в питомник, поинтересоваться просто. И начальник питомника его спросил: «Собак любишь?» «Естественно!» «Слушай, возьми одного пенсионера, в тайге там у вас пусть поживет. Его, понимаешь, военный летчик оставил, привез из ФРГ девять лет назад, даже родословная есть, а сейчас перевели опять за границу и с собакой нельзя. Отдал нам, просил хозяина найти. А пес вторую неделю не ест, в клетку никого не пускает, миски и то не забрать. Пошли смотреть. В утепленном вольере для щенных сук лежал громадный пес. Мышцы скрадывали худобу, но, когда он встал, дуги ребер опоясали собаку. «Дик его зовут» — сказал начальник. Дик вяло ощерился. Валентину было тридцать лет, он был пьяница, журналист и собаковод. После долгих неудач к нему пришла любовь. Он начинал подумывать о восстановлении социального статуса; нынешняя работа, тайга, вся эта добровольная ссылка были явлением временным. И совсем ни к чему была ему старая, озлобленная собака. И когда он шел с Диком к вокзалу, он думал также. Или совсем не думал.
Мы продаем собак бездумно,
А потом
Они приходят в наши сновиденья,
Помахивая жалобно хвостом
И уши прижимая
В знак смиренья.
По дороге Валентин купил шприц, кофеин в ампулах, адреналин. Ему нужно было довести собаку до дому.
Дик вошел в квартиру, запнувшись о порог. Антея обошел, как предмет неодушевленный. Залез на белоснежное покрывало топчана, тускло полюбопытствовал, приподнимая на всякий случай верхнюю губу. Никто не заругался. Он слез, направился в угол. И находился в эдаком трансе довольно долго. Одно радовало — ел. Мало, нехотя, позволяя Антею оттеснять себя от миски, но ел. И потому жил. Жил как бы по–инерции. Если не выводили вовремя — оправлялся прямо в квартире. И, когда Света убирала, смотрел с тусклым любопытством, готовый на любой упрек зарычать. Потом Валентин уехал по службе, вернулся через три дня. Еще с высокой платформы заметил Свету с Диком на поводке. Рядом крутился Антей. Несмотря на равнодушную вялось, Дик был опасен без поводка. Делал попытки броситься, причем всегда молча. Его боялись. Боялись и новоявленные хозяева, но не поддавались на провокации, сохраняя тем видимость отношений. А Дик провоцировал: и первый его визит на постель, и неряшливость — все это были своеобразные провокации. Но повода броситься ему не давали, оберегая от этой напасти только окружающих. Вместе с Валентином приехал сменный наряд, они разговаривали, спускаясь, здоровались, когда заметили, что Дик вырвал поводок и летит к платформе. Среди всеобщего смятения Валентин обреченно выставил согнутую под прямым углом руку, собираясь принять клыки на нее. Дик поднырнул, обхватил Валентина лапами, лизнул в подбородок. Тот буквально упал на колени, а Дик, повизгивая, лизал лицо.
Первое, что сделал Дик, войдя в дом, — задал трепку Антею. Овчар орал, пытаясь вывернуться, удрал на улицу и вынужден был перейти на жилье в будку. Аппетит у Дика оказался замечательный. Пришлось даже ограничивать его в еде. Буквально за несколько дней шкура залоснилась, движения стали упругими, мощными. К Свете он отно–сился равнодушно, но Валентина даже ненадолго отпускал с воем. И каждый раз встречал, припадая всем телом, заласкивая языком. Как–то выгуливали Дика вдвоем, Света натянула рукав пальто — вышла без варежек. Дик прыгнул молча, И пошел, пошел стричь пастью, перебираясь к горлу. Валентин почти задушил его сгибом руки, оттаскивая. Несмотря на стертые от старости зубы, руку Дик перемял основательно. Счастье, что кость оказалась цела. Света уехала вечерним поездом, у нее как раз подходила сессия. На прощанье, все рассказывала, как Дик жевал ее, перебираясь все выше, и смотрел в глаза. Беззлобно смотрел. Ее трясло. После Светиного отъезда Валентин обнаружил на груди Дика маленький шрам от ножа. “ Ножи часто носят в рукаве,” — подумал он. Этой ночью в комнате с ним спал Дик. Вплотную прижимался к низкому топчану, часто вставал, обнюхивал — на месте ли хозяин. А через неделю Валентин дал стрелку денег и попросил привезти водку. В ожидании, гулял с Диком в лесу. Дик прыгал, резвился.
Старость куда–то ушла. Присев на пенек, Валентин записал:
Вновь меня в дорогу рок мой гонит.
Надоел и сам себе, и всем.
Унесут растерянные кони
Панцырь мой, мой меч, кинжал и шлем.
Без доспехов, со стихом и скрипкой
В мир пойду под рубищем шута,
С навсегда приклеенной улыбкой
На обрывке старого холста.
Вечером он напился, безобразно поругался с ехидным начальником, грозил затравить его Диком. Потом палил из нагана в потолок. Потом заснул, не раскрыв постель. Дик спал уже не на полу — на топчане, прижавшись под бок. А утром подошел пожилой стрелок и спросил: «Валентин Геннадьевич, не поможете купить мотоцикл «Урал»? «А почему ко мне?» — удивился Валентин. Голова у него раскалывалась. «Ну, Вы человек городской, интеллигентный… В обед следующего дня Валентин выехал. Он собирался взять с этих денег толику, вернуть потом, но, когда заехал за расчетом, нахвастал, что получил гонорар за сборник стихов, выставил угощение, заснул у дежурного в питомнике. Утром, еще не раскрывая глаз, тщательно вспоминал, боясь сунуть руку за пазуху, а когда сунул — застонал: денег не было. Кто–то из вчерашних подал голос: «Проснулись, Валентин Геннадьевич? Мы тут уже расстарались на поправку». Валентин опохмелился. «Деньги туточки, в сейфе» — подал голос тот, услужливый, «не запамятовали?» «Я ничего не забываю», — мгновенно соориентировался Валентин! Он пересчитал пачку. Не хватало 15О. Не пропили же они такую сумму?! Он выпил еще полстакана, спросил грубо. Оказывается, занял начальнику питомника 1 ОО рублей. Даже расписка обнаружилась в кармане. Пошатываясь, успокоенный, зашел к Дику в вольер. Пес полез лизаться. А услужливый повосхищался собакой, но и подкусил:
«Овчарки, мол, лучше все же». «Давайте вашу овчарку!» — раздухарился Валентин. Овчарка оказалась кавказской. Огромный угрюмый пес. Вокруг толпились, вино било в виски. Валентин отстегнул поводок.
Когда они ехали домой, Валентин поклялся сделать Дику спокойную старость. Он поклялся с похмелья, смазывая йодом рваные раны на плечах собаки. Через час он напился. Ехали они по–королевски. Фуражка ВОХРа и солидная пачка денег предоставили им отдельное купе в спальном вагоне. В этом купе пила вся поездная бригада; Дик все время сидел в наморднике. Хоть в забытье, Валентин был спокоен за деньги: Дик охранял свирепо. На большой станции, где меняли тепловоз, произошло событие. Валентин задремал, проснулся от отчаянного стука в окно. Увидел жестикулирующего проводника, вышел, удивляясь тишине ранее переполненного вагона, в тамбуре обнаружил Дика. Он стоял в боевой позе, на перроне качались головы пассажиров. Снова пили, Дик в наморднике яростно косил на гостей. Бригадир восхищался:
«Это же собака. Выгнал всех из вагона! Ты хоть стреляй в него. Это черт, а не собака. Как он дверь–то открыл?» Дик открыл дверь просто: у боксеров лапы, как руки. Когда хозяин спал, он отчаянно переживал, в каждом за дверью подозревал обидчика. И с решимостью благородной породы счел нужным нападать первым. Так же, как напал на кавказского волкодава. Он не испытывал к нему зла — он защищал хозяина. Второго хозяина…
