Марина Басанович - Дела собачьи
Ребята из группы с восхищением разглядывали «объект острого опыта», и восхищаться было чем: крупная, прекрасно выращенная собака светилась здоровьем, короткая, блестевшая, несмотря на грязную клетку, шерсть была классического для этой породы окраса – на пестром бежево-кремовом фоне отчетливо выделялись большие пятна темно-кофейного цвета. Большие коричневые глаза доверчиво, но растерянно смотрели на нас…
По-моему, не только мне исход этого опыта леденил душу, надо было что-то делать, но что? Животному через полчаса будет дан наркоз, тогда это был эфир через специальную маску, потом широким разрезом будет вскрыта брюшная и часть грудной полостей и, предельно расширив рану специальными расширителями, в течение нескольких часов будет демонстрироваться работа живых работающих органов. Боли при этом животное не будет чувствовать. Хоть что-то будет милосердным! Но все остальное, в моем понимании, будет называться коротко и точно – убийство! И именно его под предлогом обучения собирались демонстрировать нам – будущим ветеринарным врачам! Очень хорошо помню, что меня трясло, как в лихорадке, при мысли о том, что уже через несколько часов это прекрасное молодое животное превратится в груду мертвого хлама. В голове стучала мысль: «Надо что-то делать! Ну, хоть попытаться! Эх, времени мало…» Глубоко вздохнув, я шагнула в кабинет ассистентов кафедры:
– Скажите, так ли необходим этот острый опыт?
В кабинете на несколько минут повисло молчание. Меня внимательно и спокойно разглядывала женщина в белом халате, высокая, из-за роста угловатая, подтянутая. Крупные, решительные черты лица, тронутые сединой волосы в химической завивке. Она была симпатичной, но не для меня: холодной волной поднималась ненависть к ее равнодушию, я с трудом сдерживалась. Якорем была мысль, что на эмоций нет времени в самом академическом смысле этого слова…
– Деточка, вы что-то не понимаете. Это же учебный процесс…
– Но ведь то, что сегодня будет демонстрироваться, можно увидеть в хирургии, когда оперируют животных по действительно необходимым поводам… – я уже понимала, что цепляюсь за соломинку.
– Ну, мы не хирургия, а физиология, – терпеливо и спокойно начала она, но я невежливо перебила:
– Что может спасти эту собаку?
– Только адекватная замена, – уже сухо и лаконично ответила она и вышла.
Я тупо стояла в кабинете и соображала, что еще можно сделать. Вошла лаборантка. Обычно студентам не разрешается звонить по служебным телефонам, но лица на мне не было, и она не возразила, когда я, схватив телефонную трубку, стала лихорадочно набирать номер телефона:
– Наталья! Быстро на физиологию! Жду у входа!
Наташка – моя самая близкая подружка. Мы дружим и сейчас. Она тоже ветеринарный врач. Но тогда, не пройдя по конкурсу при поступлении в ветеринарную академию, она устроилась работать лаборантом на кафедру оперативной хирургии. Она такая же заядлая собачница, как и я, поэтому все уловила с полуслова, объяснять долго не пришлось. Поразмыслив минуту, она сказала:
– А может, попробуем зашить? Ведь все равно ничего не успеем сделать, да и замены так быстро не найти. А вдруг получится?
– Ну ты даешь! Я себя считала генератором бредовых идей, но до тебя мне шагать и шагать! Мы ведь хирургию еще не изучали, разве что анатомию. Ты хоть представляешь, как эту псину разрежут, да не стерильными инструментами, и до кучи – передозировка общего наркоза? Мало не покажется…
– А я видела, как сшивают. Правда, сама не делала… Кабы знать – смотрела бы в оба глаза. Чего уж теперь! Другие варианты есть? – мы поглядели друг на друга. – Других вариантов нет! Как я понимаю, штопать будем у нас. – И она скрылась за дверью.
Следующие два часа были не из легких. Ребята из группы хоть и сочувствовали участи собаки, но бунтовать по этому поводу явно не собирались. Прозвенел звонок, и занятие началось. На курцхаара надели маску и влили в нее эфир. Собака отключилась быстро: дыхание стало редким и глубоким. Тело обмякло и замерло в неподвижной позе, фиксированной на лабораторном столе. Я заставляла себя смотреть, но далеко не с целью, предусмотренной нашим «милым» учебным процессом… Чем дольше я смотрела, тем яснее понимала, что после такой экзекуции у собаки нет ни малейшего шанса выжить, а зато возможность не выйти из наркоза или получить заражение крови – это состояние носит звучное и красивое название: сепсис – возрастала с каждой минутой. Но собака была жива и дышала. Пока… Прошел час, начался другой… Собака дышала глубоко, редко, но ритмично. Кровотечение было на удивление относительно небольшим.
«Нет, все-таки надо попробовать зашить! Чем бы это ни кончилось – шанс у нее должен быть», – думала я, глядя то на стол, то на часы – сколько еще осталось до спасительного звонка на перерыв.
Наконец он прозвенел. Ребята стянули с себя халаты, похватали сумки, и аудитория быстро опустела.
Собака дышала! И пока достаточно размеренно и глубоко… Сквозь наполовину стеклянную дверь я заметила Наталью. Она с каким-то свертком под мышкой маячила по коридору. Поймав ее взгляд через дверь, я помахала рукой, и она вошла.
– Ну, как? Жива? – деловито спросила она.
– Она – да! Я – вроде тоже! – попыталась пошутить я.
– Где будем шить?
– Здесь нельзя. А как у тебя?
– Можно. Все отвалили на какое-то совещание. Я вроде все приготовила, и учебник тоже.
– ???
– А у кого совета будем спрашивать? Подумала? – съязвила она.
– А там что, есть советы по этому поводу? – парировала я, и мы принялись за работу.
Сначала надо было перенести собаку на другую кафедру. В другой корпус, по улице метров триста–четыреста. В нашем распоряжении было два халата. Один мы использовали в качестве повязки на живот, чтобы по дороге не потерять кишки. В другой положили собаку и застегнули халат на все пуговицы. Наталья поинтересовалась:
– А выдержит? Ну… ее вес выдержит?
– А с чего бы ему не выдержать? Халат новый, мой… Истрепать еще не успела… Бери уже! Ты – за рукава, я – за полы. Понесем, как носилки. – И мы пошли.
По дороге студенческая братия, разбегаясь по своим делам после окончания занятий, любопытствовала, но мы шли, не останавливаясь, и на ходу отвечали особо любознательным, что несем декана или что-то вроде того. Между прочим, метода оказалась отличной: излишнее любопытство отсекалось на корню, народ замирал в изумлении, что позволяло нам не терять скорости передвижения. В общем, мы дотащили нашу ношу в хирургию без приключений и даже довольно быстро. На кафедре действительно никого не было, и мы расположились в операционной. Инструментов был самый необходимый минимум: несколько гемостатических зажимов, ножницы, пара иглодержателей. Ну и иголки, конечно. Кетгута, помню, не было. Да мы и не знали точно, в каких случаях его применяют. Был еще шелк, антибиотики…
Дело двинулось. Собака не проявляла никаких попыток выйти из наркоза, и нам это было на руку, если и стало бы проблемой, то позже. А пока – ни дыхание, ни сердце не давали сбоев, и мы начали накладывать швы.
– Интересно, ей год или больше? – между делом поинтересовалась Натка.
– А тебе на что? Для памятника? – мрачно пробурчала я.
– Похоже, ты не очень-то веришь в благоприятный исход? – прокомментировала Наталья и хитро прищурилась.
– Ну кто в здравом уме в это поверит? – продолжала я ворчать себе под нос.
Изредка перекидываясь мрачноватыми фразами, мы продолжали накладывать шов за швом, и дело потихоньку двигалось, а тело собаки начинало приобретать вполне благопристойный вид. Мы все-таки разыскали в учебнике нечто более или менее похожее и периодически косились на картинку. Благо она была большая и цветная. Наше настроение тоже начинало подниматься по причине близившегося конца работы и того, что собака пока не собиралась помирать. По крайней мере, ничего на это не указывало. В очередной раз присыпав рану антибиотиками и наложив еще несколько швов, мы с облегчением посмотрели друг на друга: все, зашили…
Пока все шло неплохо, но впереди еще был выход из наркоза. И насколько удачным он будет – мы узнаем только утром. За работой и хлопотами по обустройству места ночлега собаки мы и не заметили, как наступил вечер. Усталости мы вроде и не чувствовали – еще не отпускало нервное напряжение, и очень хотелось, чтобы побыстрее наступило это завтра. И не только для нас…
Пожалуй, именно тогда мы с Натальей впервые столкнулись с одним из самых трудных факторов работы ветеринарного врача: ждать результатов, трезво оценивать ситуацию и не вмешиваться в процесс по причине срыва собственных эмоций. Этот первый урок оказался не из легких. Мы ехали в метро и по дороге в десятый раз проигрывали ситуацию и в десятый же раз приходили к тому, что шансов у псины очень немного, если они вообще есть. Потом, с опытом, придет и профессиональная оценка и уверенность в себе, но тогда у нас в запасе было только огромное желание, чтобы справедливость восторжествовала, и кое-какие знания. Их явно недоставало для подобного случая. Так уж получилось.
