Джон Кац - Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я
Странно все это выглядело в противном желтом свете парковки, но Девон не отпрянул. Я дал ему печенье, он мигом его проглотил. Так же исчезли и еще два.
Медленно-медленно я протянул руку и почесал ему голову; впервые уши его приподнялись. Над нами каждые полминуты проносился взлетающий самолет. Сперва Девон слегка вздрагивал, но скоро привык и к этому.
«Ну что, приятель, — снова попробовал я. — Все будет хорошо». Он поглядывал то на меня, то на небо, но вид у него был потерянный и несчастный. Я все еще поглаживал его, скармливая ему печенье. Он продолжал присматриваться ко мне, так же как и я к нему.
«Послушай, теперь нам надо сесть в машину. Мы поедем домой. Не знаю, как ты там жил раньше, но я работаю дома. Я буду все время с тобой. Ты будешь много гулять, у тебя будет вдоволь еды, и я всегда буду с тобой терпелив. Я буду хорошо о тебе заботиться. Давай попробуем, ладно?» Я протянул ему руку, и он лизнул ее, один раз, очень деликатно.
Стоило мне открыть дверцу, как Девон сразу же запрыгнул на переднее сиденье так, точно проделывал это миллион раз. Я чуть приоткрыл окно с его стороны, и он высунул в него нос. Теперь его любопытство оказалось весьма кстати: аэропорт из окна фургона уже не пугал, а казался очень красивым. Впрочем, когда мы подъехали к будке охранника, чтобы заплатить за парковку, Девон спрыгнул на пол и спрятался.
Потом вернулся на место и теперь сидел, поглядывая то на меня, то в окно. Колеса крутились и, казалось, Девон спрашивал сам себя: «Кто этот человек? Где мы? Куда едем?»
«Все хорошо, — повторял я. — Все хорошо». Может быть, он все-таки мне верил. Вскоре мы уже подъезжали к дому. Выбежавшие навстречу лабрадоры прижались к ограде и стояли, помахивая хвостами. Девон подошел, опустив голову и прижав уши. Три собачьих носа осторожно соприкоснулись. Джулиус смотрел на меня обеспокоено и огорченно, а Стэнли — из них двоих он, пожалуй, был более смелым — с некоторым недоверием.
Я решил немного погулять с Девоном, прежде чем вводить его в дом и знакомить с Паулой. Он шел рядом со мной так спокойно, принюхиваясь ко всему по дороге, что я впервые за этот вечер немного расслабился. По сравнению с аэропортом Ньюарка наша улица в пригороде казалась таким тихим местом.
Зря я, однако, размечтался. Резко дернувшись, Девон вырвал поводок из моей руки и в мгновение ока исчез. Я вертелся во все стороны, нигде никаких следов. Глянув случайно на проезжавший по нашей маленькой улице минивэн, увидел Девона на его крыше. Я не поверил своим глазам. Просто не мог поверить: собаки не летают.
Размахивая зажатым в руке совком, помчался вслед, крича: «Стоп! Стоп! На крыше собака». Сосед, прогуливавший неподалеку своего терьера, остановился и в испуге уставился на меня.
Минивэн замедлил ход; водитель, очевидно, решил получше рассмотреть происходящее в зеркало заднего вида. Бог знает, что он подумал, увидев бегущего высокого человека, вопящего и размахивающего чем-то непонятным. Как бы то ни было, он снова нажал на газ.
«Господи, как Девон вскочил туда?» — билось у меня в голове.
Тут я остановился и громко закричал: «Девон, ко мне! Ко мне!» Я не просил, я требовал. Мой голос звучал сердито. Еще чуть-чуть проехав, Девон соскочил с крыши минивэна так ловко, словно с подножки машины на тротуар.
«Сидеть!» — скомандовал я. Он сел, глядя на меня с некоторым удивлением, как будто не совсем понимая, из-за чего я поднял такой шум. Потом отвернул морду, точно стыдясь или, может быть, опасаясь, что я стану его бить. Он абсолютно спокойно позволил мне подобрать его поводок, и мы отправились домой.
Начался мой год собаки.
II
Лабрадоры и океан
Джулиус и Стэнли, наблюдавшие из-за ограды заключительный эпизод этого спектакля, выглядели озадаченными. Это были красивые собаки, большие, стройные, снежно-белые с умными темными глазами. Ведя Девона к дому, все еще в шоке от его «полета» (снова и снова повторяя: «Что ты сделал!»), я вдруг подумал, что теперь передо мной, так сказать, два конца собачьего спектра: спокойные, послушные и веселые Стэнли с Джулиусом на одном конце и дикий, беспокойный Девон — на другом.
* * *Когда я думаю теперь о своих лабрадорах, то вспоминаю теплые летние дни в Кейп Код на берегу океана.
Волны обрушивались на песок, над головой кричали чайки, на горизонте виднелись маленькие рыбачьи лодки и огромные грузовые суда, рыжие дюны блестели в лучах заходящего солнца.
На пляже можно было увидеть и «свободных художников» вроде меня, и всякий служивый люд из Бостона и Нью-Йорка. Лежа под пляжными зонтиками они приглядывали за своими детьми, не отрываясь в то же время от газет или книжек.
Приводить сюда собак было запрещено, но их все же приводили к концу дня, когда семейная публика уже покинула пляж, спасатели слезли со своих вышек, продавцы гамбургеров уехали со стоянок машин, а с моря повеял легкий бриз.
Обычно это были добродушные, хорошо выдрессированные собаки, легко общающиеся с людьми, — словом такие, которых бы вы охотно взяли с собой в отпуск и привели на пляж без опасения нарваться на неприятности.
Ни одни собаки не вели себя с таким достоинством, как мои. Ни одни не отличались таким приятным нравом, не способны были так величаво лежать, отдыхая на прибрежном песке, точь-в-точь как их далекие предки, на протяжении многих поколений волочившие рыбачьи сети на берегах Ньюфаундленда (но не на берегах Лабрадора; некий англичанин, по каким-то ведомым только ему соображениям, поменял название породы).
Если бы вы оказались на нашем пляже и поглядели на Джулиуса и Стэнли, поглядели с искренним восхищением, как это делали каждое лето многие люди, — то вы, вполне вероятно, могли бы ожидать, что буквально в следующее мгновенье они помчатся к морю, ринутся в огромные волны и проплывут чуть не до самой Европы без малейших признаков усталости.
Долго бы пришлось вам ждать.
Для меня это место связано не только с приятными, но и с самыми горькими воспоминаниями. Паула и я посещали этот пляж на протяжении всей нашей жизни, еще и до того, как мы поженились. Потом приходили сюда с дочерью. Мы особенно ценили сумеречные часы, когда темнеют дюны, все вокруг охватывает покой, а крики чаек звучат, как голоса призраков.
Но именно в сумерках появлялись на берегу великолепные, почти мистические лабрадоры, чья стихия — океан. Именно это был час моего всегдашнего унижения, от которого страдало мое и без того легко уязвимое мужское тщеславие.
Они появлялись внезапно, точно материализовавшись из сумерек, большие черные собаки с лоснящейся шерстью, мощной грудью, крепкой канадской породы, сильные и надменные. Они бежали к воде, а рядом бежали их хозяева, спокойные в своей уверенности, что их собаки поведут себя так, как им назначено природой, — будут кидаться в воду и приносить брошенные палку или мяч.
Так все и происходило. Лабрадоры мчались к воде легким галопом, как мустанги в прерии, кидались в волны, — а волны бывали порой огромными, — бесстрашно плыли к цели и возвращались с мячом или палкой в зубах. Выйдя из воды, они отряхивались и стояли, ожидая команды, готовые снова повторить свой подвиг. Они не играли с другими собаками или с людьми, просто не замечали их. Не отрывая глаз от хозяина, следили за тем, куда он бросит предназначенный для апортирования предмет.
Нешуточное дело — упорная работа по выведению породы на протяжении многих поколений. Ее итогом стали присущие этим рабочим собакам навыки, их бесстрашие и преданность.
Джулиус и Стэнли следили за лабрадорами так же внимательно, как и я, видимо, тоже очарованные этими необычными животными. Сначала я надеялся, что их вид пробудит в моих собаках какую-то дремлющую ДНК или древние инстинкты. Ничего подобного. Большей частью они наслаждались зрелищем, как наслаждается им посетитель цирка, без малейшего желания самому очутиться на арене.
Здесь, на берегу океана, невольно начинаешь думать о происхождении этих собак. Есть что-то особенно привлекательное в том, как они работают, в их сосредоточенности и решительности, в их тесной связи с хозяином. Это один из примеров счастливого содружества в долгой, часто печальной истории общения человека с животными.
Мощный прибой и буруны лабрадоров не пугали. Они одолевали волны неустрашимо, иногда принимали на себя их сильный удар, но неизменно возвращались с добычей. Казалось, собаки способны заниматься этим бесконечно.
Их хозяева выглядели счастливыми и гордыми. В конце концов, заводишь таких собак не в качестве домашних любимцев, а чтобы насладиться всеми достоинствами породы, вспомнить о тех временах, когда связь человека с собакой была особенно важной не только для работы, но и для самой жизни.
С моими лабрадорами мне этого испытать не удалось. Да, их родословная начиналась еще где-то в Англии, длинный список их предков висел у меня в рамке на стене кабинета, там было множество всяких наград и отличий. Я мечтал о том, как буду стоять на берегу и бросать в воду палку или мяч, а лабрадоры будут их приносить. Вместо этого день за днем, одно лето за другим мне приходилось сидеть на берегу с женой и дочерью, с Джулиусом и Стэнли и смотреть спектакль, который разыгрывали передо мной другие.
