Виль Джемс - Дымка
Пришел последний день родео, и Клинт в ту же ночь должен был отправляться на Север с закупленным для Старого Тома транспортом скота. Под вечер он сидел со своим другом на веранде отеля, излагая ему свои планы на будущее, и снова они увидели, как у телеграфного столба, на том же точно месте, что и несколько дней назад, остановилась повозка, запряженная старой мышастой лошадью.
На этот раз оба заметили ее сразу, и беседа их почему-то прервалась. Они невольно задумались: эта старая тень лошади привела им на память жестокие удары жизни, события, которые давно уплыли в прошлое, и дни, которых было не вернуть. Что-то забытое, заглушенное новыми радостями и печалями, заворочалось в душе у Клинта при виде этой лошади. Он не мог оторвать глаз от морды с белой отметиной и прочного костяка, хотя на всем этом лежала печать многих испытаний и перемен.
Зеленщик уселся на передок повозки и взялся за кнут. Приятель Клинта, снова пытаясь отвлечь внимание друга, спросил его:
— Что сталось с той лошадью, с Дымкой, которая…
Но Клинта уже не было возле него. Только хлопнула дверь веранды, и в окне мелькнула фигура пробегавшего мимо ковбоя. В мгновенье ока он был уже на повозке, бульдожьей хваткой вцепился в оторопевшего зеленщика и сбросил его с передка на землю…
В конторе шерифа телефон зазвонил так, что аппарат заплясал на столе джигу, и когда тот поднес к уху трубку, он услышал оглушительный женский визг: «Кого-то убивают кнутом возле Каса-Гранд-Отеля! Ради бога, скорей, бегите скорей!»
Шериф появился на сцене и сразу понял, в чем дело.
Как человек, знающий свое дело, еще на бегу он постарался выяснить, из-за чего произошла свалка. Он взглянул на старую лошадь, ребра которой протыкали шкуру, и на следы кнута на ее спине. Он знал лошадей не хуже, чем знал людей, и когда он увидел следы того же кнута на лице у человека, который лежал на земле, он усмехнулся и остановился посреди мостовой.
— Слышь, ковбой, — сказал он не спеша, — эдак от него ничего не останется, а нам ведь придется составлять протокол. Мне неохота бегать потом по улицам и расспрашивать, кто это был.
Клинт обернулся при звуке его голоса, смерил взглядом шерифа, потом снова наклонился над своей жертвой и сломал кнутовище об его голову, затем он вытер свои руки и стал выпрягать лошадь из повозки.
Этот вечер ушел на «расследование». Клинт с шерифом отправился к «цыплятнику» и узнал от него о зеленщике и его способах обращения с лошадьми достаточно много, чтобы посадить этого человека в холодок и подержать его там малую толику времени.
— Я рад, что мы выяснили «подвиги» этого парня, — заметил шериф, направляясь вместе с Клинтом на извозчичий двор — следующее звено «расследования».
Клинт с замирающим сердцем слушал рассказ владельца конюшен о мышастой лошади. Сперва он рассказывал о Сумраке, потом стал углубляться дальше и дальше в его историю и дошел до того времени, когда по всему Юго-Западу и другим местам он был известен под именем Кугуара, как самая неукротимая и свирепая лошадь, какую только видала страна.
Клинт слушал это с гордостью. Он слышал о Кугуаре и его необыкновенных качествах далеко за Канадской железной дорогой и теперь повторял про себя: «Дымка никогда ничего не делал наполовину». Но ему хотелось знать, как случилось, что лошадь превратилась в Кугуара.
Хозяин не знал этого — он не думал, чтобы лошадь была когда-либо чем-нибудь другим.
— В первый раз, — сказал он, — ковбои увидали ее в пустыне, в табуне диких коней и с седлом на спине. Никто не заявлял на нее претензий, и так как эта лошадь охотно брыкалась и дралась, ее продали для родео, и — верьте мне, старому ездоку, — она умела брыкаться.
— Так, — сказал шериф, — одно звено выпало, и нам его не найти.
Ночью к составу, груженному мычащим и ревущим скотом, был прицеплен паровоз, и длинная вереница вагонов потянулась на Север. В заднем вагоне, где было просторней всего, отгорожено было место, а в загородке был ворох хорошего сена, бочонок с водой и старая лошадь мышастой масти.
Эта зима не похожа была на другие Дымкины зимы. Первую часть этой зимы он провел как во сне, не отдавая себе ни в чем отчета, не видя ничего вокруг.
Клинт поставил лошадь в теплое стойло, наполнил кормушку лучшим сеном, какое можно было достать, и даже на пол постлал такое же сено, вода была тут же, в стойле, и до нее легко было добраться. Потом ковбой накупил на много долларов всяких лекарств и снадобий, которым впору было оживить даже мертвое тело.
Два месяца не было никаких признаков улучшения, но Клинт продолжал ходить за лошадью, не теряя надежды. Он ввел бы старую лошадь к себе в дом и уложил бы ее в кровать у печки, если бы это могло помочь, он сделал бы все, что от него зависело, ради того только, чтобы искра жизни показалась в глазах у старой лошади. Но все возможное было уже сделано, и, кладя руку на старый, костлявый загривок и трогая старую шкуру, он проклинал весь свет и мечтал дорваться до того, кто довел Дымку до такого состояния.
Наконец, после многих дней забот и тревог, Клинт с улыбкой радости начал замечать, что шкура лошади становится глаже, еще неделя — и тонкий слой мяса вырос между костями и кожей. Потом в глазах у лошади появился блеск, и скоро в ней проснулся интерес к тому, что было вокруг.
Слой мяса за слоем, а там и жирок заполняли ямы и округляли углы Дымкиного костяка, понемногу интерес Дымки к окружающему рос, и он стал даже замечать Клинта, который все приходил, уходил, гладил его и разговаривал с ним.
Клинт весь затрясся однажды, когда в разговоре с лошадью он назвал имя Дымка и лошадь вскинула ухо.
Лошадь поправлялась быстро, и к тому времени, когда утихли зимние бури и где-то вдали показалась весна, не приходилось уже бояться, что Дымке скоро придет конец.
Когда дни стали длиннее и солнце теплей, Клинт начал выводить Дымку из конюшни и выпускать его на прогулку на солнце. Дымка часами простаивал на месте, потом уходил далеко, но к заходу солнца он всегда был уже у дверей своего стойла, и Клинт впускал его внутрь.
Клинт подолгу смотрел на лошадь, когда она была на свободе, и все гадал: помнит ли Дымка родное пастбище и прежнюю жизнь или память об этом стерли удары, полученные от чужих людей и в чужих краях? Немного миль было до того места, где он родился, высокие горы, еще покрытые снегом, — в этих горах он вырос, по ним он гремел копытцами, когда сосунком играл у матери под боком. В кораль, стоявший рядом с конюшней и навесами, его загнали, чтоб впервые наложить тавро, и здесь же он был объезжен. Но больше всего хотелось знать Клинту, помнит ли Дымка его.
Ковбой надеялся, что когда-нибудь Дымка встретит его поутру приветственным ржанием. Клинт чувствовал: если лошадь вспомнит его, она заржет, как бывало. Но утро проходило за утром, Дымка, казалось, полон был жизни и снова стал гладок, как прежде, но знакомого ржания не было слышно.
— Да, отбили ему душу, — грустно сказал Клинт однажды, глядя на Дымку.
Наконец весна вступила в свои права и прикончила зиму. Зеленые склоны появились на месте снежных террас, и тополи вдоль ручьев выбросили липкие почки. В один из ясных весенних дней, проезжая по прерии, Клинт наткнулся на табун лошадей. В табуне было два молодых сосунка — им было по нескольку дней, — и, зная, как любят старые лошади таких малышей, ковбой подумал, что вид их может изгладить из сердца Дымки еще несколько жгучих рубцов и вызовет приятные воспоминания. Он припустил за табуном и погнал лошадей к коралю.
Когда Дымка, который был в этот день на свободе, увидел табун, он вскинул голову. Потом он заметил двух малышей и, собравши всю быстроту, какая была в нем, понесся напрямик к табуну.
Клинт загнал его вместе со всеми другими в кораль и, сидя в седле у ворот, смотрел, как Дымка знакомится с табуном. Увертываясь от копыт и укусов, старая лошадь бегала взад и вперед среди других лошадей, и в глазах у нее появился блеск, которого Клинт давно не видал.
Ковбою казалось, будто Дымка улыбается маленьким сосункам, он удивился, сколько сохранилось в нем жизни и свежести. Дымка вел себя, как двухлеток, и Клинт засмеялся.
— Клянусь его старой шкурой, — сказал ковбой, — похоже на то, что он будет жить и радоваться жизни еще немало лет! — Потом он добавил задумчиво: — И может быть, теперь он меня узнает.
Он посмотрел на Дымку еще немного и, решив наконец, что лучше всего отпустить его на волю, выехал за ворота кораля и открыл дорогу табуну. Старая лошадь остановилась в нерешимости, когда табун понесся прочь, — ей хотелось быть с табуном, но что-то удерживало ее на месте, потом послышалось ржание, и хотя это ржание не было обращено к нему, его достаточно было, чтоб вывести Дымку из колебания. Он галопом поскакал к табуну.
Один из жеребят, полный игры, перехватил его на полдороге и, покусывая старую лошадь за бока, бежал рядом с нею, пока они не догнали табун.
