Альберт Иванов - Лилипут — сын Великана
— Если дошло, то сними свою удавку с моей шеи, — сердито заметил Гав.
ВЕЧЕР И НОЧЬ
Поужинать они решили тем же способом, как и раньше, забрав что-нибудь у жирняков. Гав опять в одиночку отправился за провизией на площадку под платаном, когда все часы в парке отзвенели сигнал «на ужин». Пальчик же остался ждать его на знакомой, первой от ворот, аллее, притаившись под большущим развесистым фикусом-баньяном. Вдруг тот стражник вздумает проверить: «имей ли быть» у мальчика с собакой отец-иностранец. Лучше не попадаться лишний раз на глаза. Ну а Гав — тот всегда сумеет улизнуть.
Здесь было надёжное укрытие, если, конечно, не прыгать и не орать, как оглашенному, а вести себя тихо. Баньян раскинулся шатром почти на восьмистах тонких стволах — от нечего делать Пальчик принимался их считать, но каждый раз сбивался. Собственно, это были ставшие стволами воздушные корни. Другие сотни корней-жгутов ещё только тянулись сквозь листву к земле.
«Если засну, — подумал он, борясь с дремотой, — то, пожалуй, потом и не выйду. Окажусь как в клетке!» Но корневые жгуты висели неподвижной завесой, никак заметно не прибавляя в своём росте вниз — на это, верно, потребовались бы недели, а то и месяцы, — и он, успокоившись, нечаянно заснул.
Гав его, конечно, бесцеремонно разбудил, когда вернулся.
— Кончай спать, дрыхнуть, кемарить! На земле даже собакам спать вредно.
Пальчик зябко поёжился от сырости, поднимающейся со стороны моря. А, возможно, сторож-моряк проветрил парк слишком уж усердно.
На этот раз пёс мог его угостить только куском сыра. Сыр тоже отдавал рыбой.
— Что они тут, китов доят? — сказал Пальчик.
— А разве сыр делают из молока? — поинтересовался Гав, пропустив неизвестных ему «китов» мимо ушей.
— Не из воды же.
— А я думал…
Но Пальчик так и не узнал, что думал пёс. Тот сразу же перешёл на рассказ об ужине жирняков. Оказалось, туда пожаловали те двое начальников и стражи понабежало — хоть отбавляй! Поэтому и не удалось унести что-нибудь посущественней. И сам-то еле ноги унёс!
— Тебя заметили? За тобой гнались? — встревожился Пальчик.
— Заметить не заметили, но один кот погнался.
— Ну?
— Три шага пробежал, — со смехом рассказывал Гав, — и растянулся плашмя, как коврик.
— Коврики — плоские, — хмыкнул Пальчик, — а коты — круглые.
— Я на него наступил, — потупился пёс. — Случайно. Мне пришлось вернуться за сыром, который я обронил.
— Ну? — повторил Пальчик.
— На обратном пути я опять наступил на кота.
— И опять случайно?!
— Нарочно. Он как раз поднимался, чтобы вновь броситься вдогонку.
— Бросился?
— Раздумал. Наверно, до сих пор лежит — думает.
— И отчего вы так котов не любите?
— А за что их любить, если они всё время путаются под ногами. Поел? — сказал Гав. — Скажи спасибо.
— Спасибо.
— На здоровье!.. Или — пожалуйста? — вслух поразмыслил пёс, и просиял. — Пожалуйста, на здоровье! Умён — собака, — похвалил он сам себя по привычке. — Вот замечательное выражение. Возможно, единственное! Я его на твоём этаже слышал, когда один тип, который собирался понарошку щенят топить, так меня аттестовал!
— Что-что? — чуть не подавился Пальчик.
— Не знаешь? Псов всегда на собачьих выставках ат-тес-туют, — по складам с удовольствием произнёс Гав.
— Послушай, а собаки тут водятся? Что-то я не видал.
— А я видал. Тоже сытые, как коты. С бантиками на хвосте, — Гав плюнул. — Это не по адресу твоей мамы, а вообще! — посчитал он, что удачно вывернулся из неловкого положения, и продолжил: — А бродячих у них нету. Всех лишних — как могут быть лишние, если родились? — жирняки топят в море. А уж гордые какие эти собаки! Ну, те самые, неутопленные. Они, мол, лучшие представители своей породы, отобранные ещё в детстве! Наверно, жирняки выбирали самых толстых. А ещё собаки говорят, что…
— Так они говорят?
— А откуда же я бы про всё узнал?! Странный вы, право. Как удивлялась буфетчица Оля одному адвокату, который по утрам пил молоко, а не пиво. Говорят собаки, говорят, но только между собой. По-человечески болтать, трепаться, спикать, вякать — они не могут.
— Но ты же можешь.
— Сравнил! Я междуэтажный путешественник. Свой этаж имею.
— А у нас на «первом» ты разговаривать не умел. Как это понять?
— И понимать нечего. Там исключительно ваш мир, — заявил Гав. — У вас ни одна собака по-человечески не говорит.
— Постой, ты же побывал на «седьмом этаже»?
— Ну, побывал, — почему-то смущённо ответил Гав.
— А там ты говорил?
— С кем?!
— Но ты же…
— Там только мой нос побывал, — признался Гав. — Я и из лифта не выходил. Только глянул, и назад.
— Испугался? А я — нет! — похвастался Пальчик.
— Храбрец… Если б ты увидел «человечий ящик», как я — — «собачий», ты бы враз дал тягу.
— Лично я на «седьмом» никаких собачников не замечал.
— Вот именно. Ты их видел, но не замечал. Потому что тебя не касалось. А меня — только я высунул нос — чуть не коснулось колесо проезжавших мимо собачников! Ясно?
— Ясно.
И Пальчик подумал: «Наверно, Гав может разговаривать только на «запретных этажах». Наверняка он и на «седьмом» заговорил бы».
— А нас, между прочим, ищут, — вдруг сказал пёс.
— Так давай быстрей в лифт! — вскочил Пальчик.
— Давай на вокзале стоит. Как говорила буфетчица Оля.
— Какой ещё «давай»?
— Жизни не знаешь. Тот, что на вокзале вещи носит. Он всё время кричит: «Давай! Давай!» Очевидно, себя называет.
— Да ну тебя! Надо бежать. Чего мы здесь околачиваемся?
— Я тебе сразу же хотел об этом сказать. Сам меня отвлёк своими душу питательными беседами.
— Душещипательными, — машинально поправил его Пальчик.
— Душе — это в душе. У вас в ванне. Душ, он тоже щиплет. А я говорю про душу. Бессмертную! Теперь-то сообразил? Вот как бы ты сказал об особой породе псов, которых почему-то всегда присобачивают к какому-то еноту? Забыл…
— Это ты про енотовидную собаку, что ли?
— Вот-вот, — обрадовался Гав. — Опять у тебя та же ошибочка. Как надо говорить? Еноту видная собака — вот так!
— Но…
— Опять отвлекаешь?!
— Молчу.
Гав посерьёзнел:
— К лифту нам не выйти. Ворота закрыты. Граница на замке, понял? Между пиками ограды не пролезть даже тебе, так тесно стоят. А по ночам побережье охраняют стражники с пограничными акулами. Они их водят вместо собак на цепочках по мелководью вдоль берега. Закрой рот, — потребовал он, — ты хочешь спросить, почему я сказал, что нас ищут? Тот обалдуй с дубинкой и двое таких же, в фуражках, рыщут по всему парку. Неспроста! Снова закрой рот, — приказал он Пальчику. — Я знаю, что делать. За мной!
Они выбрались из-под баньяна, и Пальчик побежал вслед за Гавом.
Смеркалось… Ветер шевелил верхушки пальм, и казалось, что большими метёлками подметают небо.
Гав и Пальчик стремительно пересекали одну аллею за другой.
— Вон они! Ви-и-жу! — послышался где-то позади хриплый голос.
— Не ви-и-жу! — вдруг так же хрипло прокричал Гав.
— А что же я ви-и-дел? — снова заорал тот же голос.
— Меня-я!
— А ты их ви-и-дишь?
— Не-е-ет! — чуть не надорвал себе глотку пёс, путая преследователей.
— Бери праве-е-ей!
— Ла-а-дно!.. За мной, — вновь скомандовал Пальчику Гав.
Электронные часы на аллеях снова показывали какое-то время, вероятно, оставшееся до отхода ко сну: 1.14.17 — 1.14.16 — 1.14.15… Строжайший распорядок дня, как в санатории.
Круглая жирная местная луна, перечёркнутая тёмным облачком, внимательно смотрела вниз, как из-под ладони. Казалось, она тоже следит за беглецами.
Гав и Пальчик миновали длинный двухэтажный белый дом с круглыми, как иллюминаторы, окнами и солярием на плоской крыше. Он был похож на корабль, неведомым путем застрявший на суше среди пирамидальных кипарисов. Окна мягко светились, приглушённо доносилась приятная, как холодный компот в жару, тихая музыка.
— Здесь живут только жирняки, — не останавливаясь, показал Гав.
— А прислуга?.. — еле поспевал за ним Пальчик.
— В конце парка. Там стоят большие крупнопанельные дома — с отдельными каморками. И своя столовая у них.
— Кормят хорошо? — сострил Пальчик. Гав обернулся и скорчил зверскую рожу.
— Понятно. А кто живёт в том особняке с колоннами — помнишь?
— Начальство. Все старые да тощие, как обгоревшие спички. Боятся растолстеть. Хотят пожить подольше. На вечность нацелились! Как говорит буфетчица Оля о тех, кто трусцой бегает.
— Откуда ты всё знаешь? — Пальчик запыхался и перешёл на быстрый шаг.
— Я по всему парку мотался, — тоже замедлил ход Гав. — Со следу сбивал. Боялся, собак-ищеек пустят. Уже забыл про мой «шестой этаж»?
