Дайана Джессап - Пес, который говорил с богами
— Вот как? — Хоффмана эта новость несколько ошарашила. — Ну, она слишком привязалась к собаке, и мне пришлось ее предупредить, чтобы держалась подальше. Она слишком импульсивна.
— Значит, она тебя не послушала. Она активно его ищет. Я сказала ей, что не собираюсь раскрывать местоположение собаки из-за того инцидента у тебя в колонии.
— Когда мы с Джо об этом беседовали, он рассказал, что там случилось. — Новак посмотрела на Тома. — Она появлялась около лаборатории Джо? Ты ее там видел?
— Один раз, давно. Больше не приходила.
— Если увидишь еще раз, сообщи мне. Это важно.
— Хорошо.
— Ну, — сказал Виктор, — сомневаюсь, что теперь она найдет собаку. Но даже если найдет, большого вреда не будет; я просто подумал, что не стоит поощрять такую привязанность к лабораторному животному. Для ее же блага — она все-таки студент-медик.
— Мне кажется, от нее может быть больше неприятностей, чем ты думаешь, Виктор. Она собирается вмешиваться и дальше. Если с ней возникнут проблемы, я уволю ее из хендлеров.
— Даже если она собаку в этом корпусе найдет, со временем ей просто надоест приходить. На что тут жаловаться?
— Возможно, ты прав, Виктор. Том, ты понял, куда идти? Отлично, тогда, я думаю, дело сделано.
Корпус длительного содержания располагался в трех кирпичных строениях, стоявших впритык друг к другу, в каждом — по сорок четыре клетки в ряд, вдоль стены. Здесь собак держали для долговременных исследований, пока они не умирали или ими не «жертвовали ради науки». Все они предназначались для токсикологических, онкологических или радиологических исследований; многие едва поднимали глаза, когда Том и Глория проходили мимо. Некоторые собаки жили здесь несколько месяцев, некоторые оставались на годы. Отсюда был только один выход — смерть.
Они прошли по цементному коридору к самой последней клетке, куда Том и завел питбуля. Глория закрыла дверцу, повесила на клетку табличку с его именем, а чуть ниже — красную карточку, и люди ушли. Стены клетки были из шлакобетона, когда-то выкрашенного в белый цвет, но за долгие годы потемнели. Дверца представляла собой металлическую сетку, погнутую, покрытую шерстью и грязью. Пустая миска для еды стояла в держателе у двери, а поилка висела на задней стенке, как в главной псарне. Дамиан критически все это оглядел. Он пока еще не так сильно хотел пить, чтобы рискнуть, но осторожно подкрался к поилке и внимательно ее рассмотрел. Пол был цементный, но Дамиан больше не доверял никакому полу, после того как его так долго били током. Он осторожно улегся только спустя минуту.
Он пролежал несколько часов, разглядывая свой новый дом. Пришел уборщик и занял мысли Дамиана примерно на час, затем ушел, и наступила ночь. Здесь не было окон, и свет на ночь выключали.
Рано утром пес проснулся внезапно, с испуганным ворчанием. Во сне он по-прежнему был в лаборатории, и Севилл, выйдя из своего кабинета, направился к нему. Дамиан слышал его уверенные шаги. Этот звук леденил его душу. От ужаса Дамиан и проснулся. Он поднял голову, принюхиваясь и прислушиваясь в абсолютной тишине и темноте. Никаких признаков Севилла. Ни шагов, ни запаха его сигарет. Дамиан снова лег и опустил голову, дожидаясь утра.
На следующий день он изучал распорядок дня в этом блоке. Уборщики пришли в семь, работали около часа, затем ушли в другое здание. Молодой человек в наушниках едва взглянул на Дамиана, когда чистил клетку. После его ухода ничего больше не произошло. В отличие от основного здания, люди сюда приходили редко. День тянулся в ожидании. Здесь невозможно было следить за временем, не менялись ни освещение, ни погода. В здании всегда было либо светло, либо темно. Дамиан потратил полдня, чтобы набраться мужества и прикоснуться к миске с едой и поилке. Вечером уборщик пришел еще раз, сделал свою работу и ушел. Свет погас, и опять наступила ночь.
Директор была приветлива, но держалась официально. Сообщив Элизабет, что собаку перевели из лаборатории Севилла, Новак категорически отказалась обсуждать или давать информацию о ее местонахождении или использовании. Новак дала слово, что с животным будут обращаться в соответствии с правилами университета и под ее персональным неусыпным контролем. Элизабет неохотно позволила себя убедить.
Что же касается доктора Джозефа Севилла, доктор Новак заверила Элизабет: она будет лично наблюдать за его исследованиями и за тем, чтобы его работа соответствовала всем нормативам. Затем любезно поблагодарила ее за то, что девушка привлекла внимание «ко всему этому», и отправила заниматься своими делами.
Элизабет впечатлило неравнодушие, проявленное к ее жалобе, и она была признательна Катарине Новак, но было очевидно: беседа закончена. Женщина оказала ей огромную услугу, сообщив, что Дамиана у Севилла забрали. Элизабет пообещала вернуться к занятиям со спокойной душой — теперь, когда пса из лаборатории забрали, он больше не нуждался в ее помощи.
И все же в глубине сознания что-то свербило.
Мог ли Дамиан действительно быть в безопасности на территории университета, в этой гуще исследований? Она могла его себе представить в лучшем случае голодным и одиноким, каким нашла его в последний раз. Не такую ли работу гарантировала Новак?
Девушка отчаянно уверяла себя, что она уже уберегла Дамиана от жестокого обращения. С другой стороны, однажды ему повезло, но разве не может случиться так, что он снова попадет в ад? Разве нет?
Элизабет много раз думала отказаться от работы хендлера. Каждый день, приходя в здание Центра, она спрашивала себя, как там Дамиан. Говоря по правде, ей бы не помешало действительно больше внимания уделять учебе. На последнем курсе учиться становилось все сложнее. Лекции по физике обещали быть самым тяжелым испытанием в ее академической карьере. Однако, вместо того чтобы бросить работу, она сократила свое учебное расписание до минимума, оставив только самые необходимые предметы, и все свободное время проводила в основной псарне. Она всегда находила здесь Дамиана прежде и все еще надеялась встретить его здесь снова.
Наступил День благодарения, и Дэйв пригласил Тони на ужин. Услышав об этом, Элизабет только плечами пожала и вышла из комнаты. Дэйв растерянно моргал ей вслед, покачивая головой. Она потратила уйму времени, украшая дом в последний вечер, а утром выходила из кухни, только чтобы расставить холодные закуски и разложить на столе приборы. Мужчины благоразумно предпочли воспользоваться баром в гостиной и не пытались проникнуть на кухню в такое горячее время.
Когда она пригласила их за стол, Дэйв заметил Тони, что она похожа на акушерку, которая только что приняла своего первого ребенка, родившегося попкой вперед. Но Элизабет приготовила такой ужин, что он мужчин потряс. После ужина Элизабет вымыла посуду, убралась на кухне и присоединилась к ним в гостиной. Зажгли камин, из телевизора неслись приглушенные звуки футбольного матча… Уют и покой. Все трое мужчин принялись дружно восхищаться и поздравлять ее.
— Сегодня ты превзошла себя, — заявил Билл, когда она села с ним рядом. На ней было простое голубое платье, обувь она сняла и теперь сидела, поджав под себя ноги.
— Спасибо, Билл. Но не забывай, это ты общипывал индюшку.
— Ах да. Это требует большой сноровки.
— Не скромничай, — сказал Тони, — ты отлично готовишь. Станешь когда-нибудь прекрасной маленькой женушкой и кардиохирургом по совместительству.
— Спасибо, Тони.
Ей было приятно. Она знала, что ужин удался, и с удовольствием слушала комплименты. Ей всегда нравилось готовить, но совсем другое дело, когда есть кому оценить тебя по достоинству. Элизабет гордилась тем, что эти преуспевающие одаренные мужчины восхищаются ее искусством. Она не могла не думать о том, станут ли они когда-нибудь так же восхищаться ее хирургическим мастерством.
Тони от ее необычно мягкого тона расхрабрился. Он никогда не знал, с какой Элизабет ему придется столкнуться — с раздражительной или благосклонной, — и решил извлечь выгоду из такой удачи.
— Элизабет рассказала вам о своей оценке по физике?
Дэйв покачал головой:
— Нет, а что такое?
Сияя улыбкой, Тони сообщил новость так, словно он и сам был каким-то образом к ней причастен:
— Элизабет держится в лучших четырех процентах в этом семестре. Она серьезно занималась, и вот результат. Никто в ее классе не сравнялся с ней. По физике!
— Тони! — Элизабет смутилась, но была явно польщена. Она не рассказывала об этом деду и отцу, но все знали, как трудно ей дается физика.
— Это прекрасно, Элизабет, я рад. Было непросто, да? — спросил Дэйв.
— Да, нелегко. — Она покраснела и принялась, опустив глаза, оттирать несуществующие пятнышки на платье. От отцовских похвал она всегда чувствовала себя пятилетней девочкой и страстно надеялась, что когда-нибудь это пройдет.
