Макс Зингер - 112 дней на собаках и оленях
Каждый вечер застает нас на новом месте, и каждую ночь мы беседуем с новыми людьми.
В Орелах приезжаем ночью. Здесь школа-интернат. Пятьдесят якутских ребят учатся в просторной и светлой школе. Вижу школьную стенгазету на якутском языке, крупные буквари-плакаты. На каждом станке, в каждой юрте можно встретить эти плакаты. Кстати, почти все наши молодые каюры умеют читать.
На Колыме, как по всей стране, проводится всеобуч.
Учитель-якут прибыл сюда из Якутска. Он учит не только детей якутов, но и взрослых. В программу Орелахской школы входит родной язык, математика, естествознание, обществоведение, художественное и физическое воспитание.
В интернате ежедневно дежурят сами дети. Я прихожу во время ужина. Спрашиваю дежурного. Он в отлучке. За него отвечает заместитель дежурного, живой, круглоголовый мальчик Владимир, названный в честь Ленина. Он показывает мне комнаты интерната, столовую, классы…
Я помню кривую речонку, замерзшую неровно, всю в буграх наледей, и высокий лес по ее берегам. Последняя нарта задержалась где-то в пути и прибыла позже других. Ее каюром был Пантюшка Мухин. Он сокрушался о том, что, по всей видимости, не успеет попасть в четверг к восьми часам вечера в Нижне-Колымск на кинопередвижку. Он пел у костра про колымскую жизнь очень складные и смешные частушки. Я разговорился с ним; Мухин знал о классиках русской литературы. По его бойкости я думал, что Пантюшка по меньшей мере окончил семилетку. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что не только он, но и старший его брат — оба не умеют читать.
Якуты опередили медлительных аборигенов колымчан. Грамота прорвалась мощным потоком в наслеги и далекие юрты якутов, раскиданные по тайге.
В Орелахе оленей сменяют кони. Они идут лениво, похоронным шагом с какой-то величавой медлительностью.
На коне — молодая якутка в старомодном, в обтяжку сшитом пальто. Она соскакивает с коня только для того, чтобы отогреть занемевшие ноги. И в этой медлительности коня и в старомодном пальто, как в зеркале, видится старая Колыма, отступающая перед новой.
Не грудью, а спиной тянет лошадь нарты с грузом. Нет хомута и дуги. Потяг от нарты забрасывается за переднюю луку седла, на котором маячит фигура женщины.
Как жаль, что нет больше каюров. Говорят, что за Средне-Колымском лошадей вновь сменят олени.
Медленна поступь коня, так медленна, что хочется встать и итти пешком хоть до самого Средне-Колымска. Иду вперед, но развилка дороги останавливает меня. Нарты выползают из тайги на озеро, покрытое зимним убором. На озере ветер. Мороз щиплет кончик носа.
Спрашиваю в селении Келие якутку:
— Не надоели ли вам постоянные гости?
— А мы ждем гостей с радостью! Нам без них, однако, скучно! — отвечает мне хозяйка.
Терюролах! По-русски: «Рождается жизнь». Это кооперативное товарищество третьего Мятюжского наслега Талакюэльского тогоя, местности Орелах. Это — начало колхоза. Первичная его ступень. Пушно-транспортная артель объединяет десятки юрт.
Рождается жизнь!
Это звучит гимном в глухомани тайги.
В юрте за столом несколько человек. Одни просматривают столбики цифр, другие щелкают на счетах. Председатель артели жалуется на безлюдье, на недостаток работников. А как нужны люди для такого большого дела, как коллективизация в тайге.
Недалеко уже и до Средне-Колымска. Чаще попадаются встречные, и с каждым из них ямщики затевают пространное капсе.
В одной из юрт встречаюсь с конюхом, едущим «по сено» к якутам. Чтобы доставить в Средне-Колымск два воза закупленного сена, конюх закупает четыре, из них два будут съедены конями по дороге.
Конюх, русский, белокурый и веселый парень, ни слова не знает по-якутски и нимало не горюет. У него через плечо перекинут ремень, и на нем баян.
— Как же вы ездите тут, не зная языка? — спрашиваю его.
— А с баяном! — бойко отвечает конюх. — Баян мой переводчик и товарищ. Приезжаю в юрту, отогреюсь, сыграю на баяне, угостят меня за игру когда чаем, когда олениной, я еще сыграю. Якуты очень интересуются. Понимают меня через этот баян.
Вот и Лабуя — первый новостроящийся большой затон для отстоя колымских судов. Здесь начало нового города. В Лабуе зимует пароход «Якут», приведенный (так же, как и «Партизан») «Сибиряковым» с Лены на Колыму.
Высокий крутой берег Лабуи отвесно стоит над белеющей снегом зимней рекой.
Последние километры перед Средне-Колымском.
В Лабуе уже строятся баржи, они пойдут летом к Амбарчику и возьмут груз, доставленный морскими пароходами.
Уже встают новые дома на недавно безлюдных берегах, рождается новая жизнь, созидаются затоны, школы и клубы.
Терюролах!
Рождается новая жизнь.
Мне представляется карта Крайнего Севера, кружки селений и заимок, голубые изгибы рек. Я чувствую и вижу их в натуре. Безмолвные точки на карте и линии рек — это вехи моей страны, идущей вперед к социализму.
Шепот звезд
На левом берегу Колымы показались огоньки Средне-Колымска. Они все ближе и ярче. Видны силуэты приземистых, по пояс ушедших в снег, домов северного города.
Мороз ниже пятидесяти градусов. «Плящий» мороз. Слышу шум собственного дыхания. Это не описка, нет.
Еще известный исследователь Восточной Сибири Черский отметил в своих «Записях» таинственный шум дыхания:
«Шум этот, — писал Черский, — напоминающий отдаленный шорох метлы (при подметании улиц или шелест пересыпаемых зерен), появляется, начиная с –48°, усиливаясь с увеличением мороза, и слышится всего явственнее при движении против ветра, так как при этом выдыхаемый пар проносится около ушей наблюдателя… В особенно холодные ночи путнику часто слышится слабый, непрерывный, странный шелест, который якуты (на Колыме) называют «шепотом[19] звезд»…
Шепот звезд… Я настороженно прислушиваюсь к этому еле уловимому шороху. Такого не было в Восточной тундре. Но там не было и таких морозов. Успокаиваю себя мыслью, что в Верхоянске нас ждут морозы похлеще. Верхоянск недавно еще считался полюсом холода северного полушария. Ныне, в результате новых наблюдений, первенство перешло к Оймекону. Но не будем обижать и Верхоянск. Там зимой отмечаются морозы в –68°…
Географ и геолог Черский первым сообщил обстоятельные сведения о районе полюса холода. По предложению геолога С. В. Обручева открытому им громадному хребту присвоено имя Черского. Хребет этот был обследован геологической экспедицией С. В. Обручева в 1926 году. Экспедиция пересекла девять широтных горных цепей, огромную горную страну.
Наши нарты подбегают к самому большому дому в Средне-Колымске — зданию радиостанции. Дом сложен из бревен и резко отличается от всех других своей двускатной железной крышей. Прежние владельцы завезли сюда фисгармонию. Отогревшись, я пробую взять несколько аккордов. Фисгармония играет. На ней ноты Чайковского, Мусоргского.
Начальник радиостанции знает о нашей экспедиции. Он передавал многие наши радиограммы в Москву.
Радисты — уши Колымы — уважаемые люди. К ним заезжают коммунисты и комсомольцы — культармейцы тайги.
И сейчас в каюте радиста сидит гость из тундры — комсомолец Роликов с малого Анюя. Он рассказывает, как недавно охотился на сохатого. Поехал Роликов на охоту вдвоем с другим колымчанином. Один сохатый перебирался через Анюй. На него наплыл карбаз[20] Роликова. Лось, выйдя на мель, встал во весь свой огромный рост и спокойно смотрел на приближавшихся людей. Колымчанин выстрелил. Тогда сохатый, как называют здесь лося, побежал по отмели до самого берега, поднимая облако брызг. И, наконец, почуя под собой твердую почву, пустился вскачь. Такого бега Роликов никогда не видал.
Когда снег стал плотным, колымчанин, друг Роликова, взял собак и поехал по снегу в тайгу, где водились лоси. Собаки его были не только ездовыми, но и промысловыми, норовленными, как говорят на Колыме. Почуяв зверя, собаки поднимают морды, тянут воздух.
— Собаки лахтят, дух взяли, — пояснял колымчанин.
Заметив, что собаки лахтят, он отцеплял одну от упряжки и спускал на зверя, которого сам еще не видел за деревьями. Собака бросалась в тайгу, и вскоре звонкий лай доносил хозяину: зверь открыт! Тогда колымчанин отцеплял еще несколько собак. Лай слышался с одного места. Это означало, что собаки «поставили» лося, никуда его не пустят до прихода хозяина с ружьем.
На галицах — лыжах, обшитых камусом (шкура с оленьих лап), колымчанин «скрадывал» (подкрадывался) к сохатому, атакованному собаками, и метким выстрелом валил лесного гиганта.
Анюйский ламут Егор Дьячков взял однажды десять патронов и убил десять сохатых. На каждую пулю по зверю.
Весной, перед приходом судов морской экспедиции, Роликов ездил на заимку оленесовхоза, охотиться на гусей.
