Владимир Свинцов - Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы
Больше этой собаки никто не видел. Говорят, что она сдохла от тоски… Может быть.
А на Новый год приехал из города к соседу старика в гости зять… Приехал в ботиночках, а уезжал в шикарных унтах — ярко-рыжих с черными ворсинками…
ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ ТОММИ
Двухгодовалый малый пудель коричневого окраса Томми проснулся утром на своей подстилке и вскочил, вздыбив на загривке шерсть. Окультуренный, изнеженный человеком донельзя, почти утративший инстинкты дикой собаки, он вдруг почувствовал смерть. Она присутствовала рядом, здесь — в этой комнате.
Томми вытянул морду, обрамленную коричневыми кудряшками и, дрожа всем телом, подался вперед. Посредине кровати лежала его хозяйка. Ее большое рыхлое тело, как-то странно согнутое, медленно выпрямлялось, трепеща. Из-за стиснутых зубов доносился хрип. Никогда хозяйка не вела себя так. Томми сильно перепугался и рванулся к двери, куда они с хозяйкой утром и вечером выходили гулять и откуда возвращались усталые и счастливые. Но дверь оказалась заперта.
Томми забежал на кухню, запрятался под стол и замер, положив морду на лапы. Так он пролежал некоторое время, но никто за ним не гнался, да и хрипы прекратились.
Томми, с поджатым хвостом, осторожно прокрался в комнату, косясь на кровать. Тело хозяйки застыло в неподвижности. Томми, неслышно ступая по паласу и опустив вздыбленную шерсть, подошел, тоненько гавкнул:
— Гав! — лай был испуганным. Хозяйка чуть приоткрыла глаза, слезящиеся от боли, и шепнула:
— Томми!
Этого было достаточно для счастья. Томми одним прыжком вскочил на кровать и облизал торопливым, дрожащим от радости языком лицо хозяйки. Они опять вместе! Он и она. Он и она! Как это здорово!
Но хозяйкино тело вновь напряглось и вновь на Томми повеяло смертью. И он, взвыв от отчаяния и страха, бросился к двери, царапая ее когтями.
Нет, у него не было гибкого человеческого ума и ясного понимания происходящего, что часто приписывают своим питомцам люди. Остатки инстинкта от далекого древнего предка подсказывали, что его единственный любимый человек на всем белом свете — хозяйка — находится между жизнью и смертью и ей необходимо помочь.
Один раз так уже случалось, но тогда в комнате находились еще и люди в белых халатах, остро и дурно пахнущие. Сейчас кроме Томми никого не было. Хотя, несмотря на раннее утро, со двора доносились человеческие звуки. И поэтому Томми рвал когтями дерматин двери, чтобы открыть ее, выскочить во двор, звонким лаем привлечь внимание, позвать на помощь. Дверь не поддавалась. Тогда Томми подбежал к окну, вскочил на подоконник, сминая штору. Да, во дворе были люди. Вон девочка, хмурая спросонья, ведет на поводке овчарку из соседнего подъезда.
Томми ударился грудью о стекло, оно выдержало, стояло хотя и прозрачно, но несокрушимо. Томми взвыл от отчаяния. Взвыл так громко, с таким надрывом, что девочка приостановилась, подняла голову и, встретившись с Томми глазами, приветственно взмахнула рукой. Она ничегошеньки не поняла. Овчарка же вздрогнула и, промедлив мгновение, быстро потащила девочку прочь. Овчарки тоже боятся смерти.
Томми соскочил с подоконника и подбежал к кровати. Хозяйка не шевелилась, но дышала. Сердце ее работало трудно, с перебоями. И в унисон ему маленькое собачье сердце то замирало от ужаса, то начинало биться в бешеном ритме.
— Гав?! — Томми просил у хозяйки подсказки, помощи в создавшейся ситуации, хотя в помощи как раз нуждалась она сама. — Гав?!
Он снова заскочил на кровать, снова торопливо и жарко облизал любимое лицо. Молчание и неподвижность хозяйки пугали. Смерть еще не забрала хозяйку, но была рядом.
Опять неподдающаяся когтям дверь, на которой дерматин уже повис клочьями. Опять подоконник…
Во дворе людей прибавилось, они спешили на работу. Наверное, поэтому вой Томми никого не остановил, никто не поднял голову, чтобы взглянуть на окно шестого этажа, где бился о стекло и выл малый пудель коричневого окраса. Люди безучастно шли мимо. Мало ли кто воет, мало ли что взбредет в собачью башку.
Хозяйка застонала, и Томми сорвался с подоконника, зацепившись лапой за тюль занавески. С грохотом упал карниз. Томми испугался и забился под стол, ожидая хозяйского окрика. Нет, она ни разу не ударила его за два года. Журила — да. Покрикивала иной раз… Но ведь не было такого, чтобы он рвал занавески, сбросил со стены карниз… Пусть ругает его хозяйка. Пусть! Только бы встала с кровати и перестала стонать.
Сколько просидел Томми под столом, неизвестно, если бы не телефон. Телефонный звонок тренькнул и зазвенел требовательно, громко. Этот звук пронзил маленькое тело Томми. Он выскочил из-под стола и подбежал к тумбочке, на которой стоял телефонный аппарат. Именно через его трубку хозяйка поддерживала связь со своими знакомыми и друзьями. Не раз и не два подносила она трубку к уху Томми, и он, косясь глазом от непонимания, слышал знакомые голоса тех людей, что бывали у них в гостях, громко разговаривали и смеялись здесь, вот в этой комнате.
«Дзинь! Дзинь! Дзинь!» — надрывался телефон.
— Гав! Гав! Гав! — лаял у тумбочки Томми. Может быть, он надеялся, что его лай услышат люди так же, как он слышал их в трубку.
Наконец телефон смолк. Замолчал и Томми. Хозяйка застонала громко и как-то странно всхлипнула. Томми заскочил на кровать и быстро слизал холодный липкий пот с ее лица. Он чувствовал, что сердце хозяйки на пределе, что оно вот-вот остановится, а тут опять этот телефон… Он зазвонил снова — длинно, громко. И Томми не выдержал, рыча, подбежал к тумбочке и рванул скрученный спиралью черный провод вниз. Трубка соскочила с аппарата и повисла, чуть касаясь пола. И из трубки вдруг донесся знакомый голос подруги хозяйки:
— Надя! Надя! Это я… Алло! Алло!
Томми так обрадовался, что залаял звонко, но тут же заскулил жалобно.
— Томми! Томми! Малышка, это я… Ты мой славный, хороший… — донеслось из трубки.
Томми втянул сильно воздух носом, уселся на пол, задрал морду к потолку и завыл. Завыл горько, отчаянно.
— Томми! Томми, что случилось? Где Надя? Где хозяйка? — неслось из трубки, а Томми выл, по-своему отвечая, что хозяйке оченьочень плохо, что она умирает и что Томми боится ее смерти.
— Томми, маленький, я сейчас приеду. Потерпи, Томми, — в голосе подруги хозяйки было столько тревоги и участия, что Томми заплакал еще горше. Наверное, он рассказывал, как совсем маленьким хозяйка принесла его в эту квартиру, как кормила из соски, как возилась с ним, когда он заболел, как клала его к себе в постель, если в комнате было холодно, согревая его своим телом. Рассказывал о том, как они с хозяйкой любят друг друга, как друг без друга не могут… И вот…
Тяжело поднявшись, Томми подошел к кровати, осторожно зубами взялся за краешек одеяла и потянул к себе, надеясь услышать обычный возглас:
— Ах, ты, озорник! Я вот тебя…
Но никто не прикрикнул на него. Зато Томми явственно услышал, как стукнуло тихо сердце хозяйки и замерло.
— У-у-у-о-о! — дикий ужас рванулся из глотки Томми. Он заскочил на кровать и стал быстро и жестко лизать хозяйке шею, лицо. Сердце трепыхнулось, стукнуло раз, второй… и заработало тихо, неровно.
Томми вытянулся рядом с хозяйкой, не сводя с нее глаз, чутко вслушиваясь в работу ее сердца, следя за малейшим движением губ.
Глухо стукнул ключ в дверном замке, повернулся со скрежетом, и Томми кинулся навстречу входящему с громким лаем. Да, это была подруга хозяйки. Она открыла дверь своим ключом, мгновенно оценила обстановку и бросилась к телефону. А Томми вдруг потерял быстроту движений, стал вялым. Сердце его не привыкло к таким перегрузкам. Медленно он взобрался на кровать, обнюхал хозяйку еще живую, тяжело вздохнул и улегся рядом, широко разевая пасть в нервной зевоте. Маленькое сердце Томми теперь работало точно так же, как больное сердце хозяйки, — трудно, с перебоями. И если, не дай Бог, сердце хозяйки сейчас бы замерло, замерло бы навеки и сердце Томми.
БАБА МАНЯ И ШАРИК
Вечером баба Маня повела прогулять Шарика. Тот, не дожидаясь хозяйки, скатился по лестнице с пятого этажа, выбежал из подъезда, гавкнул, совсем не зло, скорее приветствуя сидящих на лавочке кумушек-старушек, и умчался к гаражам справлять естественные надобности — поджимало. Баба Маня вежливо поздоровалась и осталась стоять, на лавочке места не было.
— Здравствуй-здравствуй, девица красная, — пропела в ответ Кузьмовна с четвертого этажа, прозванная соседями «Герингой» за свою воинственность. — Последние деньки со своим кобелем гуляешь?
— Это почему? — удивилась баба Маня. Остальные кумушки навострили уши.
— Газеты читать надо… — назидательно произнесла Кузьмовна и поджала губы, ожидая вопросов.
— Если война где-то началась, то нас с Шариком на нее не возьмут, мы невоеннообязанные, — усмехнулась баба Маня, а сердце стукнуло и зачастило, предчувствуя нехорошее. Кузьмовна, словно зловещий ворон, если каркнет — жди беду. — Вот тебя первой призовут, будешь там своими сплетнями да всякими враками супротивников пугать…
