Эрик Найт - Лесси
Приглушенное было болезнью чувство времени пробуждалось в ней, поначалу совсем слабое.
Время… время идти… время идти за…
Лесси уже снова знала. В это время дня она должна явиться к месту встречи у школы. А школа… школа… в той стороне. Туда и надо идти!
Она еще раз повернула голову и поглядела вверх — на поле и на заросль дрока у плетня. Но это был один только миг. Потом на одеревенелых ногах она пересекла ручей и тихо побрела, держа на юг. Лесси снова была в пути.
Это была уже не та гордая колли, призовая красавица, смело легким ходом бежавшая по дороге. Это была грязная бродячая собака, отощалая, с запавшими боками, измотанная долгодневным голодом и недавней лихорадкой. Уже не горделивой трусцой продолжала собака свой путь, а еле волочась. Да и то недолго.
Вскоре после захода солнца Лесси опять натолкнулась на преграду — уютное местечко, обнесенное сплошным забором. Посредине стоял охотничий шалаш, где в сезон охоты на дикого гуся богатые люди караулят, спрятавшись, когда стоят на тяге; но этого Лесси не знала. Она только знала, что здесь она будет укрыта и в тепле.
Не знала Лесси и того, что она только на три мили отошла от своего логова под нависшим дроком. Животное не умеет определять расстояние. Лесси знала лишь одно: что она чувствует удовлетворение Она все утро продолжала путь в том направлении, следовать которому она желала так сильно, как в жизни не желала ничего другого. Она счастливо вздохнула.
Она наставила уши и повела кончиком носа. До нее явственно дошел запах кролика.
Еда! Наконец она это осознала и захотела есть. В ней проснулся гложущий голод, и рот ее наполнился слюной. Она высунулась вперед из-за угла охотничьего шалаша. Скоро она сможет наконец поесть. И скоро, восстановив свои силы, ока снова сможет продолжать путешествие.
Она бесшумно поползла вперед.
Если она окажется сейчас слишком слабой и слишком медлительной, чтобы схватить еду, она должна умереть. Потому что скоро она станет от голода еще слабей. Если она будет достаточно сильной и достаточно быстрой, чтобы схватить еду, она скоро станет еще сильней.
Она поползла вперед, подбираясь, точно призрак, к своей добыче.
Глава четырнадцатая
ЧТОБ НЕ РЕЗАЛА ОВЕЦ!
В сторожке, сложенной из нетесаного камня, притаились два человека. В лунном свете, падавшем в окно над ними — даже не окно, а скорей пробоину в стене, — их было еле видно. Одеты они были оба одинаково, в грубую домотканую шерсть, только на младшем была кепка, а на старшем — большой войлочный тэмошентер[6]. Долгое время ничего не было слышно, кроме их дыхания. Потом младший задвигался.
Старший тут же протянул руку, чтоб его остановить.
— Тш!.. — сказал он.
Оба замерли.
— Ты что-нибудь слышал, Эндру? — шепнул младший.
— Вроде бы…
Они молча выпрямились и поглядели в прямоугольный проем в стене. Под ними простирались залитая лунным светом земля, сочные луга, в тонком дымчато-голубом тумане похожие на лужайки газона в добропорядочном парке.
Они долго глядели во все глаза и навострив уши.
— Нет, Эндру, я ничего не слышу.
Старший закивал головой, и кисточка на его тэмошентере закивала тоже.
— А мне сдается, что вроде бы послышалось.
В нараставшем напряжении младший рассеянно вынул из кармана трубку. Старший неодобрительно скосил на него глаза:
— Да… пожалуй, так. Но смерть как хочется закурить! А они учуют первые, да?
Джок кивнул головой на большой загон среди поля под ними. Там в лунном свете, неподвижное и безгласное, стояло большое овечье стадо. Овцы так тесно жались друг к дружке, что их спины образовали серое море.
— А зашуми там что, эти тоже услышали бы наперед нас, — продолжал Джок, мотнув головой назад через левое плечо. — Уж мой Донни, тот бы непременно!
Услыхав свое имя, одна из двух собак под навесом выжидательно подняла голову. Другая зевнула и насторожилась, обрадованная, что долгая стража подходит к концу.
— Как ни кинь, я не вижу смысла держать их тут, Эндру. Лучше, пожалуй, выпустить их туда, к овцам.
— Не, не, Джок. Если пустить их туда, те черти уж нипочем не придут. Они до того хитрые, мальчик мой, что уму непостижимо.
— Да, они куда как хитры, — согласился младший. — Шесть ночей мы сидим, сторожим, а их нет и нет. На седьмой день мы уходим домой поспать, и только мы сомкнули глаза, а они тут как тут — дерут и режут скот. Семь ягнят зарезали и двух овец! Подумать только — семь ягнят! Почему они не приходят в такую ночь, когда мы тут?
Последний вопрос старик пропустил мимо ушей.
— Это еще слава богу, Джок. В воскресенье Арчи Форсайт недосчитался шестнадцати. А Мак-Кензи в ночь на пятницу — тринадцати.
— Ох и скоты! Что воскресенье, что будний день — им, чертям, все одно. Это исчадия сатаны, сердца у них черные… Попадись мне только хоть один…
Остального младший не договорил.
— А что их толкает на это, Эндру?
— Эх, малец, много есть таких вещей, что человеку их и не понять. Но я так полагаю, что собаки — они как люди, Джок. В большинстве они верные и честные. Но среди них нет-нет, да родится на свет жадная и жестокая, без чести и совести: днем она, глядишь, смирнехонькая, прямо праведница, а как только ее укроет мрак, она делается тем, что она есть, — хищной дьяволицей.
— Да, Эндру. Ты же знаешь, я, видит Бог, так люблю собак, что просто души в них не чаю. Взять хоть моего Донни — чего бы только я для него не сделал… А уж как я забочусь о нем… уж как ему верю! Эти же черти, что режут овец, — никакие они не собаки. Знаешь, Эндру, что я иногда думаю?
— Что, Джок?
— Можешь надо мной смеяться, Эндру, но иногда я думаю, что эти убийцы овец не собаки, а оборотни — что они духи убийц, которых повесили, а они потом возвращаются на землю, принявши образ разных животных!
Парень сказал это так таинственно, что оба они задрожали. Потом старший стряхнул с себя чувство ужаса.
— Не-не, Джок. Они как есть собаки — собаки, свихнувшиеся на дурное. У нас не должно быть к ним никакой жалости.
— Угу! У меня не будет жалости… если только я увижу хоть одну из них. Я как возьму ее на мушку…
— Тшш!..
Оба опять застыли, когда старший подал сигнал:
— Вот она!
— Где?
— Проскакала вверх по косогору, Джок! Бери, малец, ружье. Живо!
Младший схватил свою винтовку, приставленную к стене, и оба замерли, ожидая. Тишина показалась слишком долгой.
— Э, тебе померещилось, Эндру, — сказал наконец младший, — ничего там нет. И не будет, пока мы тут. Знают, черти, что мы их ждем. Они это знают!
— Тихо, Джок! Можешь ты помолчать?
Младший подчинился. Но минуты тянулись туго, и ему стало скучно. Он опять заговорил:
— Эндру!
— Чего тебе?
— Я знаешь что подумал? Странная это штука, что собака для нас либо самый верный помощник, либо же наш злейший враг.
— Да так оно и должно быть, Джок. Раз у них хватает ума, чтобы нам помогать, то хватит и на то, чтобы вредить нам, когда они свихнутся на дурное. А собака каждая может свихнуться на дурное. Даже твой любимый пес, которого ты бережешь, как зеницу ока. Они как попробуют разок овечьей крови, так и обернутся убийцами.
— С моим Донни этого не будет!
— С ним нет, и с моею Викки никогда! Но это так. Любая собака, если раз зарежет овцу, так и пойдет потом резать, и тогда они режут уже не для ради еды, а из кровожадного желания убивать.
— Донни не стал бы!
— Этого ты не можешь знать, Джок. Бывает и так, что собаки для своих овец — самые честные сторожа, самые правильные. А потом что-нибудь случится, забредут они далеко от дома — иногда для того, чтобы встретиться, как по уговору, с другими из своего собачьего племени. И тут они, что стая волков, хищно кидаются на овец и дерут их, и убивают, и режут, а потом убегают, прежде чем подоспеет помощь. Потом они расходятся и идут каждая к себе домой. А назавтра они будут стеречь свое стадо как ни в чем не бывало.
— Угу. Но только не мой Донни. Если бы я подумал только, что и он…
Оба немного помолчали. Потом Джок опять заговорил:
— Право, как подумаешь, разве ж не печально, что вот мы так крепко, больше всех, любим собак — и мы-то и должны убивать их.
— Да… Но немного мы с тобой наубиваем, если будем болтать всю ночь. Они тогда не придут.
Опять установилась тишина, и пятно лунного света на полу сторожки задвигалось. Тогда старший снова наконец заговорил, и голос его на этот раз взволнованно дрожал:
— Идут!
Младший подскочил и стал в позицию, пристроив винтовку на выступе. Оба, затаив дыхание, глядели на поле, лежавшее влево от них.
— Да, идут — вон там!
Джок начал наводить ружье. Под каменной стеной возникло движение. Потом сбоку от мушки он увидел собаку. В ней не было ничего вороватого. Она перепрыгнула через ограду и побежала трусцой вся на виду.
