Шейла Барнфорд - Невероятное путешествие
Как-то утром, в глухих лесах Айронмаус, именно за таких и принял собак лесник, возвращавшийся с обхода по заброшенной тропе к своему джипу.
Собаки скрылись за поворотом вдали и лесник, занятый осмотром деревьев, тут же о них забыл. Лишь значительно позже, уже под вечер, его неожиданно осенила мысль, что в этих местах на тридцать миль вокруг нет человеческого жилья.
Старший лесник, которому он рассказал о встрече, насмешливо расхохотался и спросил, уж не видел ли он заодно и эльфов, прыгающих с поганки на поганку?
А неделю спустя наступила очередь лесника посмеяться, когда оказалось, что все это ему не приснилось…
Тем временем на Хирон-лейк Джон Лонгридж с братом готовились к заключительной поездке сезона.
В Англии семья Хантеров собиралась в обратный путь, домой.
Миссис Оукс в старом каменном доме занималась чисткой и уборкой, а ее муж складывал в сарай дрова.
Трое же друзей продолжали свой путь.
Теперь местность выглядела более обжитой. Раза два они видели вдали маленькие одинокие деревушки. Молодой пес решительно избегал их, стараясь всегда держаться леса или густого кустарника, чем вызвал негодование старого пса, твердо уповавшего на доброту и отзывчивость людей.
Но вожаком был молодой. Как ни влекли к себе бультерьера дальние дымки из деревенских труб, ему приходилось сворачивать в сторону.
Однажды во второй половине дня на протяжении нескольких миль их преследовал одинокий волк, которого, видимо, заинтересовал кот. Он не представлял большой опасности: как бы ни был голоден волк, он никогда не отважится напасть на двух собак.
Однако молодой пес, как и все собаки, испытывал к волку ненависть и страх, чувства, восходящие должно быть, к тем давним временам, когда они имели общего предка.
Лабрадора тревожила и смущала крадущаяся за ними серая тень, мелькавшая в чаще всякий раз, когда пес оборачивался порычать. Солнце уже садилось, и раздраженный измученный болью, понимая, что от ненавистного волка им не избавиться, лабрадор избрал меньшее из двух зол – вышел из кустарника на тихую сельскую дорогу. Вдоль нее, далеко друг от друга, стояли фермы.
Молодой пес торопил своих товарищей. Он чуял, что волк не станет преследовать их вблизи человеческого жилья.
В сумерках они приблизились к деревушке. Несколько маленьких домиков обступили белую бревенчатую церковь и школу. Молодой пес уже повернул, чтобы обойти деревню, но терьер неожиданно взбунтовался: он был как всегда голоден и твердо знал, что в этот вечер, когда рядом человеческое жилье, единственно разумный путь добыть пищу – получить ее из человеческих рук? Его глазки заблестели. Пренебрегая грозным ворчанием лабрадора, он затрусил дальше по запретной дороге, к домам, вызывающе раскачивая округлыми поросячьими ляжками, упрямо прижав уши к голове.
Молодой пес не стал более сопротивляться. У него разламывалась от боли голова, и больше всего в эту минуту ему хотелось остановиться и чесать, скрести и тереть о землю воспаленную морду.
Терьер миновал несколько первых коттеджей, таких привлекательных для него, избалованного домашним уютом. В спокойном вечернем воздухе стояли столбы дыма, отовсюду доносились мирные звуки голосов и запахи человека.
Пес задержался у маленького белого коттеджа, с упоением вдыхая чудесный аромат еды, смешанный с запахом древесного дыма. Облизнувшись, он поднялся по ступенькам к двери, уверенно поднял лапу, требовательно поскребся и сел, выжидательно навострив уши.
Он не был разочарован. Открылась дверь, и в полосе света показалась маленькая девочка. От неожиданности старый пес замигал своими косыми глазами и оскалился. Оскал этот должен был означать, что бультерьер улыбается, но вряд ли могло быть что-нибудь более безобразное, чем эта улыбка.
Почти тотчас последовал испуганный вопль:
– Папочка!..
И перед мордой терьера захлопнулась дверь. Пес был озадачен, но все же настойчиво поскребся снова и склонил голову на бок, выжидательно поставив большие треугольные уши. Внутри послышались быстрые шаги, из окна выглянуло чье-то лицо. Пес вежливо полаял, напоминая о себе.
Вдруг дверь распахнулась и выскочил человек с лицом, искаженным злобой, держа в руке полное ведро. Он выплеснул содержимое прямо в морду удивленной собаки и схватился за метлу.
– Пошел вон! Пошел вон отсюда! – завопил человек, так угрожающе размахивая метлой, что терьер поджал хвост и промокший, жалкий пустился наутек.
Он не был испуган, а лишь глубоко обижен: никогда еще за его долгую жизнь человек не отвечал таким образом на дружеское приветствие. Пес знал справедливый гнев, который обрушивался на него, когда в молодости он обижал животных, принадлежавших людям. Он понимал смех, – иногда раздражение, но грубое обращение и невоспитанность, которые он увидел только что, – никогда!.. Расстроенный и разочарованный, он скромненько пристроился позади своего вожака.
В двух милях за деревней от дороги, по которой они двигались, отходил извилистый проселок, ведущий к ферме на холме. Они пересекли темное поле, испугав пасшихся там старую белую лошадь и нескольких коров, и направились к постройкам на некотором расстоянии от дома. Из трубы над одним из строений поднималась тоненькая струйка дыма. Это была коптильня, в ней жгли хворост орешника, и на медленном огне коптили окорока.
Путешественники подошли ближе и прижались к чуть теплому основанию дымохода. Здесь они решили переночевать.
Молодой пес провел беспокойную ночь. От непрерывного чесания раны на его морде превратились в открытые язвы. Распространившееся на железы воспаление вызвало лихорадку и жажду. Несколько раз лабрадор оставлял товарищей и ходил пить к маленькому пруду неподалеку, забираясь по грудь в прохладную, успокаивающую воду.
Когда старый пес проснулся, дрожа от холода, он был один. Невдалеке распластался на брюхе, прижавшись к земле и возбужденно подергивая хвостом кот; он подкрадывался к очередной жертве. В утреннем воздухе, неодолимо маня терьера, разносился знакомый запах дымка и чего-то съестного.
Над долиной подымался туман, сквозь который проглядывало тусклое солнце. Старый пес миновал ветрозащитную аллею из высоких норвежских сосен и подошел к двери фермы. Память у него была короткой: человеческие существа снова водрузились на принадлежащий им по праву пьедестал, держа в руках рог изобилия, наполненный едой.
Терьер жалобно заскулил. После вторичного, уже более громкого призыва из-под соседнего амбара вылезло несколько кошек. Они принялись с возмущением разглядывать его; глаза их сверкали как у тигров. В любое другое время он немедленно обратил бы их в бегство, но сейчас у него было более неотложное дело и он предпочел их не замечать.
Дверь отворилась и оттуда вырвался чудесный запах сала и яиц. Терьер призвал на помощь все свои чары: заискивающе замахал хвостом, прижав уши к голове и сморщил нос, глаза у него хитро заблестели.
Последовало изумленное молчание, а затем – низкий добродушно-веселый мужской голос произнес: «Вот так гость!».
Обладатель голоса оглядывал странного посетителя, чьи глаза теперь так закатились, что, почти исчезли подо лбом.
Человек обернулся назад и сказал что-то. Из помещения ему ответил приятный, мягкий, женский голос. Послышались шаги. Терьер решительно завилял хвостом.
На пороге остановилась женщина, с удивлением глядя на белое чудище. Когда же ее лицо осветилось улыбкой, пес воспитанно протянул ей лапу. Обезоруженная, женщина рассмеялась, нагнувшись, потрясла лапу, потом пригласила пса за собой в дом. Терьер вошел вежливо и с достоинством и пристально, с надеждой уставился на плиту.
На этот раз ему очень повезло, так как во всей округе не было более гостеприимного дома и более добрых людей. Здесь жила немолодая чета – Джеймс и Нэлл Маккензи. Теперь они были одни в просторном доме фермы, где еще сохранилась атмосфера большой, дружной семьи, жившей здесь. Маккензи хорошо относились к животным, так как у них выросли восемь детей и в доме беспрерывно появлялись то осиротевшие котята, то непризнанные дворняжки, то брошенные детеныши выдры, то какие-нибудь другие беспризорные животные. Сначала они жили во дворе, но потом неизменно, под самыми нелепыми предлогами, переселялись в дом. Мягкое сердце Нэлл Маккензи было беззащитно перед ними, как прежде, так и теперь.
Нэлл дала гостю миску объедков, он жадно их проглотил, не прожевывая, и опять уставился на нее, прося добавки.
– Да он же умирает с голода! – воскликнула она в ужасе и отдала псу собственный завтрак.
Все было так же, как много лет назад, – будто это один из ее сыновей притащил очередную полудохлую от голода собаку. А пес наслаждался, опустошал одну за другой миски, едва они оказывались на полу. Джеймс молча протянул и свою тарелку, и… с тем же результатом. За этим последовал поджаренный хлеб и целый кувшин молока.
