Елена Мычко - Про волков, собак и кошек
— Ну ничего себе, — только и смогла выдавить я, — действительно сердце льва.
— Так там еще и умища палата, я ж тебе рассказывал, что она меня на всех съемках страховала, когда я один работал!
После этого случая я всерьез зауважала Шилу и стала к ней присматриваться. А ведь с ней и из собак, даже самых молодых и нахальных, никто не смеет задираться. Другое дело, что они ей совершенно не интересны. Так и я не рвусь в ясли воспитательницей.
А как она вела себя на съемочной площадке! Других собак Тарик на трюк наталкивает, учит, с иными семь потов сойдет, пока нужный кадр удастся отснять. А с Шилкой пошептался, она осмотрелась — и полный порядок, дубли можно не делать. Больше всего Шила любила работать в павильонах Мосфильма. Вот этого я не понимала. Одно дело на природе, в лесу где: нибудь, а тут… Пыль, от горящих софитов жарко как в бане, шумно, а Шила просто млеет, правда, то и дело куда-то исчезает.
Тарик мне и это разъяснил.
— Она ж на Мосфильме считай что выросла, вот в этих самых павильонах. Я их так не знаю, как она. Актриса, сама понимаешь: шум сцены, запах кулис… Опять же техники-осветители, ты ее к ним не подпускай.
Тут разговор прервался: надо было работать, и вернулись мы к этой теме спустя много времени и совсем по иному поводу. В нашей компании на работе не принято было пить спиртное, вообще, никакого и ни капли. Опасно это, когда имеешь дело с хищниками, да и времени жаль. По домам, на праздник — это пожалуйста, и с удовольствием, а на работе нет.
Тем не менее как-то вечером в склеп нагрянули приятели из Тбилиси. Все дела уже сделаны, а тут настоящее грузинское вино, вах-вах-вах, мандарины, чурчхела! Сидим, смакуем. А Шилка на диване дремала. Вдруг носом потянула и проснулась разом. Спрыгнула на пол, подошла к нам. Матушки родные, да что это с сукой сделалось? Лапками перебирает, хвостом повиливает, а взгляд как у нищенки, жалобный и просящий.
— Эх, — говорит Тарик, — запьянцовская твоя душа! Опять «старушку не забывайте» изображаешь?!
Тут он налил в столовую ложку вина и протянул Шиле. Та жадно, аж с дрожью, его проглотила.
— Ты что делаешь, зачем собаке вино?
— Да что ж теперь-то! Помнишь, я тебе про осветителей говорил? Так вот они-то ее, еще молодой, попивать приучили. Пивко там, водочку, красенькое, а она и привыкла. Чуть не поубивал, когда понял. Да ладно, ей много-то не надо.
И точно, Шилу уже разобрало. Глаза у нее сделались стеклянные, ее изрядно штормило. И тут она увидела Нуара[8], нашего кота и своего приятеля. Только это на трезвую голову он был приятелем, а сейчас нет! Шилка попыталась свести окосевшие глаза вместе и, распахнувши пасть, кинулась на кота. Промахнулась она этак на метр, ткнулась носом в стенку и тут же захрапела. Да уж, наглядная агитация на тему вреда женского алкоголизма. Ну, пусть отсыпается.
Грешна, так меня потрясла эта картина, что утром я из любопытства, будем считать, что чисто научного, показала Шиле бутылку. Она одарила меня взглядом вдовствующей королевы — дескать, я тебе не бабка-пьянчужка, чтобы по утрам поправляться — и демонстративно вышла из склепа, высоко неся голову. Надо же, обиделась, или стесняется вчерашнего…
Шилка прожила еще года три. И в тех редких случаях, когда мы пили в склепе, ее душа не выдерживала. Ну не забудьте же старушку, молили ее глаза. Приняв граммульку, она непременно исполнялась праведного гнева на всех кошек на свете. Обязательно на кого-нибудь из них кидалась, конечно же, промахивалась и тут же засыпала. Зато на следующее утро она была подчеркнуто строга в общении и горделива. Сильная личность может иметь пороки, но она их по крайней мере осознает и стыдится. А что совладать с собой не может, так кто из нас без греха?!
Зато она входила в клетку к медведям и, отметьте это, совершенно трезвой! Ну-ка, кто возьмется повторить?!
Прощание с вожаком
Кличка у него была, на мой взгляд, самая чудная и неподходящая для серьезной собаки — Кулек. Ну ничего себе, кулечек пряников: в холке за девяносто сантиметров, да и весом килограммов примерно столько же. Громадная зверюга с тяжелой лобастой головой и весьма мрачным взглядом. При этом уши лопухами и длинная шерсть, свисающая с боков отдельными прядями, — не собака, а мамонт какой-то, только без хобота. Порода этого странного зверя называлась московская сторожевая, я таких раньше и не видывала.
«Почему же все-таки он — Кулек?» — «Понимаешь, — задумчиво протянул Тарик, — их в помете два щенка всего было, девка да он. Вот он как налопается каши, так еле ползает, а на руки поднимешь — как куль с мукой, ну вот и пошло: Куль да Девка».
Несмотря на страхолюдную внешность, Кулек был очень добродушен. И хотя его породу специально создавали для охраны, для караульной службы, пес в жизни не напал ни на одного человека. Может, не в родню пошел, а «из родни», а может быть, просто хорошо представлял свою силу. А силушка у него была немереная: мы с приятельницами не раз шутки ради садились на Кулька верхом. А он шел как ни в чем не бывало, и лишь пройдя с десяток шагов, соображал, что на нем, кажется, опять ездят, и стряхивал со спины очередную «амазонку».
Прочие собаки безоговорочно признавали в нем вожака. Стая у него подобралась под стать ему самому: кобель-кавказец, несколько крупных сук, ну и, конечно, его подросшие щенки. Других «москвичей» в питомнике не было, но Кулек не оставался без женской ласки. Что он делал виртуозно и без колебаний, так это добивался понравившейся ему суки. А то, что избранница — борзая, азиатка или лайка, — кобеля совершенно не волновало. Подумаешь, вольера с течными суками заперта, — а в дверь грудью с разбегу, а?! Здравствуйте, девочки, а вот и я! Девочки млели от восторга, и через два месяца на питомнике появлялись очередные щенки, лобастые и мохнатые, все в отца.
Я не видела, чтобы он с кем-нибудь дрался. Да и зачем? Стоило Кульку поднять голову и взглянуть на провинившегося, как тот пес распластывался по земле и исчезал с глаз долой. Его авторитет был столь высок, что прочие кобели в присутствии Кулька просто не смели задрать лапу, вдруг он счел бы это вызовом. В самых крайних случаях, когда кто-нибудь из молодых явно нарывался, гигант тихо ворчал, приподняв брыли, и этого вполне хватало.
Как-то для одного из фильмов понадобилось снять сцену собачьей драки. О боях собак в то время и слуху не было, и в питомнике, понятно, мы всячески избегали стычек между собаками. Но тут по сценарию без драки не обойтись: испуганный ею немой мальчик должен заговорить. Так что обдумали технику безопасности: как избежать серьезных травм собак, как быстро растащить их, когда сцепятся, и выпустили Кулька с его стаей на другую стаю питомника. И тут Куль чуть не поломал всю малину, благо киношники, а потом и зрители не поняли, что происходит в кадре.
При первой же попытке своего товарища кавказца схлестнуться с противником Куль ударом корпуса сбил обоих на землю, а потом переключился на сук. Тех он просто разогнал по кустам, разок рявкнув, и замер, как изваяние, только грудь чуть вибрировала от сдерживаемого рыка. Съемочная группа была в восторге: «Просто отлично, давайте еще раз, чуть не в кадре было». Мы переглянулись: «Ну уж нет, дублей не будет, как и договаривались».
Ставить Кулька на охрану было делом совсем пропащим. Во-первых, километр до блокпоста он шел так неспешно, что терпение просто лопалось. Он наслаждался прогулкой, нюхал цветочки, любовался звездами, мог просто замереть, глядя в пространство. На все попытки его поторопить он отвечал обиженным взглядом: мол, чего бежать-то, ты посмотри, какая красота вокруг. Придя же на пост, он добросовестно выкапывал яму, укладывался в нее и засыпал.
Дни складывались в месяцы, те в годы, а Куль, казалось, не менялся. Он был все тот же философ и добрая душа. Но в эту зиму он как-то сразу сдал: ввалились глаза, потускнела шерсть и, самое страшное, резко увеличился и отвис живот. Пес стал двигаться осторожно, все больше лежал. С каждым днем ему становилось все хуже. Он худел на глазах и иногда во сне тоненько постанывал. Похоже, его сжигал рак.
Было самое начало весны. В тот день все собаки питомника были странно беспокойны. Я зашла к Кульку; теперь он жил один в вольере, прочих собак переселили, чтобы не беспокоить страдальца. Пес лежал на боку в забытьи и дышал редко и неглубоко. Я положила руку ему на грудь, сердце билось точно нехотя: удар, пауза, удар. И вдруг все собаки питомника завыли в голос. Это был единый дрожащий стон горя и тоски. Лапы Кулька дрогнули, вытянулось и обмякло тело, сердце больше не билось. А за стенами вольеры все звенел многоголосый хор: собаки оплакивали уход вожака.
ПРО ЛЮБОВЬ И ПРО ИЗМЕНУ
Несчастная любовь
Беся — хортая сука — приехала в питомник из Ставрополья, было ей тогда месяца два, не больше. Уже в этом возрасте она была прелестна: точеная головка с маленькими, плотно прижатыми ушами и выразительными темно-карими глазами, глубокая грудь, стройные длинные ноги и не менее длинный мускулистый хвост, атласная антрацитовая шерсть — фотомодель, да и только. Никакой щенячьей пухлости и неуклюжести, никакой детской бессмысленности во взоре. Похоже, она уже сейчас знала, как хороша, и была твердо уверена, что добьется в жизни всего, ну а для начала завоюет столицу.
