Памела Друкерман - Французские дети не плюются едой. Секреты воспитания из Парижа
Не ушла лишь медсестра-анестезиолог, и, кажется, ее это совсем не радует. Она решает замаскировать свое раздражение, пытаясь завести со мной светскую беседу: откуда я родом? Нравится ли мне в Париже?
– Где мои дети? Когда я смогу их увидеть? – спрашиваю я. (Ко мне вернулась способность говорить по-французски.)
Медсестра не знает. И ей нельзя уходить из родблока, поэтому она ничем не может мне помочь.
Проходит двадцать минут. Никто за нами не приходит. Не знаю почему, но меня это не очень волнует. Правда, я довольна тем, что медсестра наконец завешивает мне колени простынкой. Потом она, видимо, решает, что светской болтовни довольно.
– Ненавижу свою работу, – прямо сообщает она мне.
И вот меня везут в послеродовую, я воссоединяюсь с Саймоном и малышами. Мы фотографируемся, в первый и последний раз я пытаюсь кормить обоих мальчиков сразу.
Санитар отвозит нас в палату, где нам предстоит пробыть несколько дней. Это однозначно не бутик-отель, скорее, похоже на дешевую ночлежку. Несколько человек персонала в детском отделении, работающем с часа ночи до четырех утра. Поскольку у меня уже есть ребенок и, соответственно, опыт, никто за мной особо не присматривает. Когда приходит время обеда или ужина, на пластиковых подносах приносят классическую больничную еду: квелую картошку фри, куриные биточки и шоколадное молоко. Позже понимаю, что другие мамы не едят эту гадость, а хранят собственные продукты в общем холодильнике в коридоре.
Саймон дома с Бин, поэтому я почти все время одна с близнецами, которые орут часами напролет. Обычно я пристраиваю одного на колени, слегка приобняв, а другого в это время пытаюсь кормить. У меня голова идет кругом от постоянного воя и мельтешащих ручек и ножек – мне уже начинает казаться, что их больше, чем двое. Когда наконец удается уложить их спать – после нескольких часов крика и беспрерывного прикладывания к груди – приходит Саймон.
– Как у вас тут тихо, – радуется он.
Пытаюсь не думать о том, что мое пузо похоже на гигантскую порцию бежевого желе.
Суматоха суматохой, но мальчикам нужно дать имена (в Париже на это отведено три дня, но уже на второй день в палату врывается сердитый бюрократ с папочкой в руках). Саймон просит, чтобы одного из близнецов назвали Нельсоном – в честь его кумира Нельсона Манделы. Его больше волнует, как мы будем называть мальчишек дома: одного он хочет звать Гонзо, второго – Боссом. Мне нравятся имена, в которых гласные буквы идут подряд, поэтому предлагаю обоих назвать Раулями.
Наконец называем одного Джоэлом, но в итоге начинаем звать его Джоуи, а другого Лео, и к этому ни одно прозвище не липнет. Мои близнецы – самые непохожие в мире. Джоуи – одно лицо со мной, только платиновый блондин. Лео – смуглый средиземноморский парнишка. Не будь они одного росточка и все время вместе, никто бы и не догадался, что это братья. Зато теперь я сразу понимаю, кого из моих знакомых младенцы не интересуют: тех, кто, едва взглянув на малышей, спрашивает, не однояйцевые ли они близнецы.
Проходит четыре долгих дня, и нас наконец выписывают. Дома с малышами мне легче не становится. Вечерами они орут не переставая, и оба вообще не спят ночью. Перед сном мы с Саймоном берем себе по ребенку, и всю ночь каждый отвечаем за своего. При этом стараемся выбрать себе малыша «получше», однако, кто из них будет вести себя лучше, – загадка. Но это и неважно: ведь мы еще не переехали в большую квартиру, поэтому все спим в одной комнате. Просыпается один – просыпаются все.
Мне по-прежнему кажется, что их больше, чем двое. Никогда не думала, что буду одевать близнецов одинаково, но внезапно мне хочется этого, чтобы создать хоть видимость порядка: для меня это как школьная форма, которую носить обязательно, потому что существуют строгие правила.
Удивительно, но у меня остается время на психозы. К примеру, я все время переживаю, что не так назвала малышей, что нужно бежать в городской совет и менять им имена. В редкие минуты отдыха терзаюсь мыслями по этому поводу.
К счастью, из Майами приезжает моя мама. Мы с ней и с Саймоном почти целый день проводим в гостиной и нянчим малышей. Однажды в дверь позвонила какая-то женщина, представилась психологом из ближайшего отделения Службы защиты матери и ребенка. Мол, у них принято наносить визит всем мамам близнецов. Видимо, таким образом она тактично намекает, что хочет удостовериться, не сошла ли я с ума. Через пару дней приходит акушерка, тоже из Службы защиты, и смотрит, как я меняю Джоуи подгузник. Его какашки, – объявляет она, – «просто превосходны». Таково официальное мнение французского государства!
Кое-что из того, что мы успели узнать о французском стиле воспитания, пробуем применить к малышам. Например, постепенно приучаем их к принятому во Франции режиму питания: четыре раза в день. С самого раннего возраста они не перехватывают куски – за исключением полдника, goûter.
К сожалению, у нас не получается опробовать «метод паузы». Когда у тебя новорожденные близнецы и есть ребенок чуть старше, спящий в двух шагах, очень сложно пробовать экспериментальные методы воспитания!
Поэтому мы снова страдаем. Почти месяц без сна, и мы с Саймоном превращаемся в зомби. Единственная надежда – наша няня-филиппинка и ее многочисленные сестры и подруги. В конце концов у нас начинают работать четыре няни – посменно и практически двадцать четыре часа в сутки. Деньги утекают сквозь пальцы, но хоть поспать чуть-чуть удается. Теперь многодетные мамы кажутся мне чем-то вроде преследуемого меньшинства – как тибетцы, например.
Оба мальчика плохо берут грудь, поэтому я провожу очень много времени наедине с электрическим молокоотсосом. Бин вскоре понимает, что может заполучить меня полностью в свое распоряжение, если будет сидеть со мной рядом, пока я сцеживаюсь. Она учится готовить бутылочки и разливать молоко по пакетам, а молокоотсос собирает и разбирает, как солдат винтовку. А еще очень похоже имитирует жужжание, которое он издает.
В доме столько нянь, что я чувствую себя актрисой второго плана. Поймут ли мои близнецы, кто их мама?
Тем временем ремонт в новой квартире идет полным ходом. В перерывах между сцеживаниями бегаю проверять, что там и как. Встречаюсь с председателем правления нашего дома, 60-летним экономистом, и спрашиваю, можно ли будет оставлять коляску-тандем в вестибюле внизу. Понимаю, что он не хочет нести ответственность.
– Предыдущие владельцы были очень хорошими соседями, – слышу вдруг от него.
– В каком смысле?
– Очень тихими…
В самой квартире черт ногу сломит. Я подписала план ремонта тем вечером, когда у малышей был жуткий приступ колик. Теперь вдруг понимаю, что подписала, не глядя. Рабочие снесли двери и стены, которым было по двести лет и которые я сносить не собиралась. Вместо них установили новые, чуть ли не бумажные. Лишь когда ремонт закончен и мы переезжаем, до меня доходит, что я превратила добротную парижскую квартиру XIX века в майамский кондоминиум, но с мышами. Тяжелые двери, изящная лепнина – где это все? Я уничтожила часть старого Парижа, причем заплатив за это кругленькую сумму!
Начинаю грызть себя по этому поводу.
– Помнишь слова Эдит Пиаф: je ne regrette rien (я ни о чем не жалею)? – спрашиваю я Саймона. – Так вот, je regrette tout (я жалею обо всем).
Наша новая жизнь полна противоречивых эмоций. Саймон погряз в отчаянии и вымещает свое недовольство на мне:
– Может, лет через восемнадцать мне и удастся выпить чашечку кофе.
Он признается, что испытывает ужас, когда приближается к двери нашей квартиры и слышит вой изнутри. Трое детей в несознательном возрасте – это слишком, даже с учетом беби-бума во Франции.
Но бывают и положительные моменты. Однажды чувствую себя на седьмом небе: Лео в благодушном настроении и не орет целых пять минут! А после ночи, когда мальчики впервые проспали семь часов без перерыва, Саймон скачет по квартире и поет песню Фрэнка Заппы «Сиськи и пиво».
Но я все еще чувствую себя, как в момент рождения близнецов: боюсь, что моего внимания катастрофически не хватает на всех. Спрашиваю свою подругу Элен, у нее тоже трое детей и тоже близнецы, не хочет ли она завести еще.
– Не думаю, я и так на пределе, – отвечает она, и я ее понимаю.
Даже моя мама, когда-то умолявшая нас с Саймоном родить ей наконец внуков, теперь умоляет меня не заводить больше детей!
Словно в подтверждение моего статуса Бин как-то приходит из детского сада, заявляет, что я – maman crotte de nez. Забиваю эту фразу в гугл-переводчик и получаю – «мама-козявка». С учетом обстоятельств весьма точная характеристика.
Глава 11
Мой любимый багет
Друзья говорят, что родители близнецов чаще разводятся. Не уверена, что это действительно так, однако прекрасно понимаю, откуда возникло такое мнение.
В течение нескольких месяцев после рождения малышей мы с Саймоном постоянно ругаемся. Во время одной из ссор он называет меня образиной. Мне и это слово приходится смотреть в словаре. «Уродливое существо, вызывающее отторжение», – читаю я. В гневе иду к Саймону.
![Памела Друкерман - Французские дети не плюются едой [секреты воспитания из Парижа]](/uploads/posts/books/274288/274288.jpg)
