Вирджиния Морелл - Эти удивительные животные. Самые неожиданные факты о братьях наших… разумных
– Мой ответ был: «Ну а почему бы и нет? Разве вам было бы не интересно узнать, имеют ли насекомые какое-то психическое представление о боли? И если нет, то почему?» Кажется маловероятным, что насекомые могут иметь эмоции, хотя они есть у нас и у других позвоночных. Они помогают нам научиться защищать себя. Например, мы говорим: «О, это действительно больно, и я действительно не хочу испытать это снова». Что плохого в том, чтобы изучить этот вопрос и в отношении других животных?
Перед тем как покинуть лабораторию Брейтуэйт, я сказала ей, что меня теперь преследует ее схема болевых рецепторов форели. Я не была уверена, что снова смогу насладиться рыбалкой.
– Используйте крючки без зубцов, – засмеялась она, – особенно если вы собираетесь выпустить свой улов обратно в воду.
Она не была уверена, что идея ловить форель, а потом выпускать ее, была самой лучшей, так как рыболовы и биоэтики до сих пор спорят, действительно ли это открытие принесет рыбе пользу[13]. Но любую серьезно раненную рыбу нужно быстро убить, чтобы она не страдала.
Конечно, рыбы не могут рассказать нам, как мы должны к ним относиться. У них есть свои способы общения друг с другом, а в некоторых случаях даже с другими видами рыб, как, например, у окуней и угрей. Но для большинства животных их неумение общаться с нами на нашем языке ставит их в невыгодное положение. Они не могут рассказать о своих правах или о том, как к ним лучше относиться или выращивать. Большинство животных не имеют голоса, который мы можем услышать.
И даже если бы животное могло говорить, разве мы стали бы его слушать?
3. Разумные птицы
В древние времена, когда люди и животные жили на земле, человек, если бы захотел, мог стать животным, а животное, наоборот, могло при желании стать человеком. Иногда они были людьми, иногда были животными, но не было никакой разницы, потому что все они говорили на одном языке. Это было время, когда слова были волшебными.
Из сказки эскимосовПочти все ученые, с которыми я встречалась, пока писала эту книгу, желали бы научиться разговаривать с животными. А что было бы, если бы вы могли задать вашему животному какой-нибудь вопрос, просто обратиться к ней или к нему напрямую и получить ответ? Смогли бы мы тогда лучше понять умы наших меньших братьев?
Ирэн Пепперберг использовала этот подход с Алексом, серым африканским попугаем, которого называла своим «близким коллегой». Она так к нему обращалась для того, чтобы другие люди (в первую очередь ее ученые коллеги) понимали, что Алекс не был ее домашним питомцем и что она не была к нему эмоционально привязана. Она не помогала Алексу справляться с когнитивными тестами, которые ему давала. Она хотела получить объективное представление о том, как работает мозг птиц, в частности попугаев.
Я познакомилась с Алексом и Пепперберг в ее лаборатории в Брандейском университете в Массачусетсе, где она работала ассистентом профессора. К сожалению, вскоре после этого Алекс умер от сердечной аритмии. На момент моего визита их исследование длилось уже двадцать девятый год, и Пепперберг назвала его Avian Learning Experiment (Птичий Обучающий Эксперимент). (Имя Алекса было аббревиатурой от названия этого эксперимента.) В своем исследовании Пепперберг и Алекс приблизились к достижению, казалось бы, несбыточной мечты – межвидовой вербальной коммуникации.
– Я подумала, что если Алекс научится общаться, я смогу задать ему вопросы о том, как попугаи воспринимают окружающий мир, как они думают. Это будет новый способ понять птичье сознание, – сказала мне Пепперберг.
Пепперберг сидела за небольшим столом в своей лаборатории, а Алекс наблюдал за ней из своей клетки. Было 8:30 утра, и два помощника Пепперберг стояли примерно в трех шагах от ее стола, нарезая яблоки и бананы для Алекса и двух других африканских серых попугаев – Гриффина и Артура. Птицы сидели на жердочке в углу маленькой и узкой комнаты, прямо напротив Алекса. Стены лаборатории были покрыты бежевыми звукопоглощающими шторами, из-за чего комната казалась еще более тесной. Пепперберг пододвинула мне стул. Она одновременно проверяла свою почту, знакомила меня со всеми и рассказывала о жизни своих попугаев. Сотрудники уже навели порядок в клетках, постелили чистые газеты на полу, и теперь попугаи ждали, когда их покормят.
В глазах Алекса люди и два более молодых попугая были его стаей, обеспечивавшей ту социальную среду, которая так нужна всем попугаям, объяснила Пепперберг. Алекс был самой старшей птицей, и, как я вскоре заметила, все (и люди, и попугаи) стремились угодить ему. В этой маленькой стае, как и в любой другой, разыгрывались свои драмы. Алекс гонял двух других попугаев, обижался время от времени на Пепперберг, с трудом терпел сотрудниц-женщин и приходил в неописуемый восторг от ассистента-мужчины, который заходил, чтобы перекинуться с ним парой слов. По неизвестной причине, когда дело доходило до так называемого социального общения, Алекс всегда предпочитал мужчин, особенно высоких и белокурых, как этот ассистент.
– Если бы вы были мужчиной, – сказала Пепперберг, заметив отчужденность Алекса по отношению ко мне, – он бы через секунду сидел у вас на плече и совал бы орешки кешью вам в ухо.
Так и случилось. Алекс бросил на меня быстрый взгляд, решил, что я не в его вкусе, и больше не обращал на меня внимания. Так что я могла изучать его – самую известную птицу в мире! – очень подробно, но на расстоянии нескольких метров. В длину Алекс был около тридцати сантиметров – от головы до хвоста, и каждое его сизое перо было обрамлено белой каемкой, как будто оторочено кружевом. Белые перья обрамляли его желтые глаза и упирались в черный саблевидный клюв. Обычно, по словам Пепперберг, у него еще были длинные яркие розово-красные перья в хвосте, но так как он линял, его великолепный хвост превратился в огрызок. Два других попугая ничем от него не отличались, и, хотя Гриффин был крупнее, ни у одной из этих птиц не было уверенности, как у Алекса. Они опасались меня и дрожали, когда я смотрела в их сторону, поэтому я решила поступить, как Алекс, и перестала их замечать.
– Попугаи неофобы, они боятся новых вещей и людей, – сказала Пепперберг, объясняя, почему дрожат Гриффин и Артур.
После того как Гриффин и Артур успокоились, Пепперберг рассказала, как у попугаев проходят занятия. Все птицы учатся издавать звуки, которые Пепперберг называет «английскими ярлыками» (то есть звуки, которые обозначают объекты). Обучение она проводит по методу, который назвала «метод треугольника». Не вдаваясь во все подробности, вот краткий пример того, как это работает.
Итак, попугай сидит на жердочке между двумя людьми. Один человек поднимает какой-нибудь предмет, например кусок дерева, и спрашивает второго человека: «Что это?» «Де-ре-во», – отвечает второй человек, произнося слоги нараспев. Затем первый человек передает кусок дерева второму в качестве награды. Эта последовательность повторяется несколько раз, при этом люди по очереди играют две роли, поэтому попугай может учиться у любого из них. В конце концов один из них задает вопрос уже попугаю. Когда попугай отвечает, даже если сначала ему будет сложно четко произнести слово, он тоже получает кусок дерева[14]. Таким образом птицы учат английские ярлыки. В своих научно-методических публикациях Пепперберг старалась не употреблять понятие «слова» при описании тех звуков, которые знал попугай. Алекс, который работал по этой программе дольше своих собратьев, был самым продвинутым и изучил около ста ярлыков. (На занятиях Алекс отдавал предпочтение женщинам-учителям, а не мужчинам, даже если те были высокими блондинами. Возможно, Алекс думал, что люди пытаются доминировать над ним, пояснила Пепперберг.) Также Пепперберг изучила зрительную систему попугаев, проверив способности Алекса воспринимать оптические иллюзии, например две параллельные линии, соединяющиеся друг с другом на расстоянии.
Не так давно большинство ученых посмеялись бы над подобными исследованиями. У птиц очень маленький мозг, и долгое время считалось, что у них, как и у рыб, отсутствовали те нейронные области, которые отвечали за сознание. До конца XX века поведение птиц большей частью рассматривалось как врожденное и неизменное. На протяжении почти трех десятилетий Пепперберг пыталась доказать, что попугаи способны на большее, и в результате у нее появилась крошечная лаборатория, которую она снимала, и чек на крупную сумму для фонда Алекса, который и покрыл расходы на лабораторию и попугаев.
Во время нашей встречи Пепперберг поделилась со мной, что должна была вот-вот получить грант. Ее последний грант закончился за восемь месяцев до того, как я с ней познакомилась; и тогда единственной ее работой был класс по психологии в Гарварде. Иногда, призналась Пепперберг, ей приходилось жить на пособие по безработице.
