Хантер Томпсон - Страх и отвращение предвыборной гонки – 72
Ред.: Просто убрались к черту из Вашингтона? Я думаю, это должно быть в конце, это хорошая фраза, чтобы закончить главу.
ХСТ: Да, я решил убраться… Дать им время остыть и взять себя в руки… А потом вернуться и уж тогда серьезно поговорить о том, почему… почему же это произошло.
Ред.: Серьезно поговорить?
ХСТ: Да, покопаться в причинах этого…
Ред.: Хорошо, это будет конец главы, которую мы назовем «Ноябрь».
ХСТ: Почему бы и нет?
Позлись на солнце
[128]
В том, что люди публикуют ложь, —
Нет ничего нового. В том, что Америка погрязла в коррупции, —
никто не сомневается.
Позлись на солнце, если тебя это раздражает.
Но лучше просто понаблюдай, как вращается колесо, а вместе с ним — люди, воители, республики, Европа, Азия.
Посмотри, как они размахивают руками,
Посмотри, как опускаются. Мафия служит лжи,
Страстный человек вносит в нее свою лепту; но бессознательность охотится в одиночку.
Ты не Катулл, чтобы писать пасквили на Цезаря.
Ты не Данте, чтобы ненавидеть врагов.
Пусть мальчики ищут удовольствие, мужчины
Сражаются за власть, а женщины — за популярность.
Пусть рабы служат лидеру, а глупцы обольщаются.
Ты — другой.
Декабрь
Очищение от Макговерна… Перепалка в навозной куче… Куда мы движемся: что ожидает «новую политику»?.. Грубое вскрытие и нелицеприятный анализ причин поражения Макговерна…
Прошла жатва, кончилось лето, а мы не спасены.
Иеремия 8:20В пятницу днем в начале декабря я провел около 33 минут, наблюдая за движением транспорта на Таймс-сквер с места второго пилота «Бичкрафт Бонанза». Мы пытались приземлиться в аэропорту Ла Гуардия на Лонг-Айленде в срок, чтобы успеть на рейс в 18:30 в Эвансвил, Индиана… Но взлетно-посадочные полосы были заняты, и когда диспетчер велел нам занять зону ожидания, мы столкнулись с выбором: либо лениво планировать по кругу над береговой линией Нью-Джерси, либо заняться чем-то еще.
Я предложил пилоту пива «Харп» из моей сумки для инструментов и сказал, что предпочел бы поделать что-то еще, если это не будет стоить ему его лицензии, — может быть, снизиться над Манхэттеном, чтобы посмотреть, какого размера толпа вывалит из кинотеатра, где показывали «Глубокую глотку».
Он взглянул на меня, отказался от пива, но я заметил огонек в его глазах.
— Слышьте, — сказал он, — вы вообще серьезно? Потому что мы реально можем сделать это, если хотите. — Он нехорошо улыбнулся. — Мы можем снизиться до 150 м, и это все еще будет законно.
— Почему бы и нет? — откликнулся я. — Высота в 150 м дает нам огромное пространство для маневра.
Он усмехнулся и круто повернул штурвал влево, бросая самолет в нисходящую спираль.
— Вам здорово влетит за это, — сказал он. — 150 м — это не так много…
Он взглянул на меня, удерживая самолет в направлении прямо вниз на Таймс-сквер.
— Вы футбольный фанат?
— Абсолютно, — ответил я.
Он кивнул.
— Так вот, каждый квотербек в лиге может бросить футбольный мяч примерно на половину этого расстояния.
Я попытался поднести бутылку пива к лицу, чтобы сделать долгий глоток, но наш угол наклона не позволял поднять ее достаточно высоко, преодолев силу гравитации. Мы летели прямо вниз на скорости чуть больше 480 км/ч… Откуда-то позади меня в небольшой кабине раздался невнятный звук, похожий на стон…
— Что это? — спросил пилот.
— Это Фрэнк, — сказал я. — Думаю, он только что откусил кусок своей печени.
Я оглянулся, дабы убедиться, что Манкевич все еще пристегнут ремнями безопасности к своему креслу — и да, он был там, но его лицо стало серым, а глаза, казалось, ничего не видели. Он сидел спиной к окну, так что не мог насладиться пейзажем. А двигатели ревели так громко, что он не слышал, о чем мы говорим в кабине, поэтому не имел возможности узнать, что наше внезапное стремительное снижение прямо в водоворот острова Манхэттен было вовсе не тем, что мог подумать человек, который много летал на пассажирских самолетах, — не теми последними несколькими секундами перед гибелью в сердце ужасного взрыва и рассыпающегося огненного шара посреди Бродвея.
— Не волнуйся, — закричал я ему. — Мы застряли в зоне ожидания.
Он смотрел на меня, цепляясь за ручной ремешок, свисающий с потолка самолета:
— Что? Что? Я тебя не слышу!
В этот момент мы начали выравниваться, и пиво расплескалось мне на колени.
— Не бери в голову! — крикнул я. — Мы прямо над Таймс-сквер.
Он попытался откинуться на спинку сиденья, сражаясь с ремнями безопасности, но я видел, что сердце у него ушло в пятки. Спонтанное вечернее пикирование над мегаполисом не проходит даром для того, кто вырос на «дружественных небесах от United». Немногие пассажиры коммерческих авиалайнеров когда-либо взлетали или снижались под углом круче 30–40 градусов, и такое внезапное пике под углом в 90 градусов над центром Манхэттена серьезно играет на нервах.
Вскоре мы легли на правое крыло, и единственное, что разделяло меня и тротуар на Таймс-сквер, — это толстый слой плексигласа. Мы летали небольшими кругами так низко, что, если бы окно можно было открыть, я, казалось, мог бы высунуться и дотянуться до людей на улице.
— Видите, что я имел в виду? — спросил пилот. — 150 м — это совсем немного, да?
— Господи! — пробормотал я.
Он рассмеялся:
— Хотите зайти еще на один круг?
Я мельком оглянулся на Фрэнка, но даже быстрого взгляда было достаточно, чтобы заметить, что с ним не все ладно. Его лицо застыло, нижняя челюсть отвалилась, а глаза были бессмысленно устремлены на носки его ботинок, которые — из-за угла нашего полета — словно зависли в состоянии невесомости на расстоянии примерно 40 см от пола самолета.
— Он выглядит неплохо, — сказал я пилоту. — Давайте сделаем еще один заход.
Он усмехнулся.
— На этот раз мы повернем немного резче и пойдем по-настоящему низко — прямо через Центральный парк.
Он слегка потянул штурвал назад, и мы полетели над доками на Гудзоне.
— Я не злоупотребляю этим с пассажирами, — сказал он. — Большинство людей пугаются, когда я веду его так низко. Обычно я даже не предлагаю ничего такого, но вы, ребята, похоже, ловите кайф от таких вещей.
— Вы правы, — сказал я. — Фрэнк, может быть, реагирует сейчас немного странно, но это только потому, что он устал… Ему уже 15 месяцев не удавалось выспаться.
Теперь мы снова устремились вниз на Таймс-сквер, идя так низко над Центральным парком и Фонтан-плаза, что я был уверен, что мог бы высунуться в окно и прокричать что-то непристойное и все на Пятой авеню услышали бы меня и посмотрели вверх.
Пилот говорил, не отрывая глаз от верхушек деревьев, над которыми мы летели:
— Пятнадцать месяцев без сна? Черт возьми! Вы, ребята, должно быть действительно оторвались!
Я пожал плечами, пытаясь закурить сигарету, в то время как мы проносились над 59-й улицей.
— Ну… Я думаю, можно сказать и так.
— И что же у вас за работа? — спросил он.
— Работа? — Меня уже давно об этом не спрашивали. — Ну… Я думаю, Фрэнк пишет книгу о политике… А я организовываю кампанию в сенат США.
— Чью кампанию? — спросил он.
— Мою, — ответил я.
Он взглянул на меня и улыбнулся.
— Ну, будь я проклят! Так вы собираетесь стать сенатором, да? — усмехнулся он. — Вы не думали о том, что вам может захотеться нанять частного пилота?
Я пожал плечами.
— Почему бы и нет? Но вам придется обсудить это с Фрэнком. Он займется этим делом, после того как немного проспится.
Теперь мы кружили над Таймс-сквер, лежа на крыле и глядя прямо вниз на здание New York Times. Пилот, казалось, задумался.
— Фрэнк? — спросил он. — Фрэнк Манкевич? Я видел это имя в списке пассажиров. Разве не он занимался этой проклятой кампанией Макговерна?
Я колебался и потянулся назад, чтобы достать еще одну бутылку пива из сумки, когда мы накренились влево и полетели вокруг Эмпайр-стейт-билдинг.
— Да, — выдавил я наконец. — Фрэнк был политическим директором Макговерна.
Он помолчал мгновение, затем медленно повернулся, чтобы снова посмотреть на меня.
— И теперь вы хотите, чтобы Манкевич запустил вашу кампанию?
Я нервно рассмеялся. Слышал ли это Фрэнк? В сознании ли он? Может ли услышать нас — под рев двигателей и визг своих собственных нервных окончаний?
