Михаил Меньшиков - ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ
В политических расчетах следует учитывать не одну светлую сторону человеческой психологии, а и темную. Выборы в III Государственную Думу, шедшие на другой день после революции и разгона двух революционных парламентов, происходили с более идейным и менее корыстным подъемом. И правые, и левые партии посылали действительных, как им казалось, стоятелей за правду. Теперь в этом отношении тон следует ожидать пониженный. За пять лет парламента даже крестьяне успели к нему присмотреться, успели охладить чересчур пылкие надежды. Действительность показала, что и народное представительство не всемогуще, что и оно или не может, или не хочет, или не успевает вводить те законы, которые могли бы чудотворно преобразовать жизнь. Невольно сложилось некоторое недоверие не только к законодателям, но и к самим законам. Точно ли в них спасение? Вернее, точно ли только в писаных законах, каковы бы они ни были, наше счастье? За последние годы, как утверждают многие наблюдатели, народ заметно разочаровался как в революции, так и в конституции. Если иной крестьянин не понимает этих иностранных слов, то явления, покрываемые ими, ему хорошо известны. И никаких чудес от этих явлений народ не дождался. Многие - более деятельные и сметливые - в крестьянстве поняли, что надежда "и на это начальство" плохая: Дума Думой, а вернее будет самим мужичкам побольше работать да поменьше пьянствовать. В стихийном движении народа на отруба и хутора, в переселении за Урал, в поисках работы где угодно - хотя бы в Австралии и в Америке - вы чувствуете, что наш народ, подобно западным, уже перезрел для каких-либо конституционных иллюзий. Все народное самодержавие заключается в труде. Народ нуждается, в сущности, только в том, чтобы ему в этом не мешали.
Государство стоит на страже народного труда, оберегая его свободу от внешних и внутренних насилий. Но для этого государство должно быть государством, как часовой непременно должен быть часовым, стоя на посту. Отсюда огромная роль государства вообще и государственного законодательства в частности. Пренебрежение к государству столь же глупо, как и отрицание его. Пренебрежение к Государственной Думе, высказываемое одинаково как красными, так и "черными" революционерами, иначе нельзя объяснить, как плохим устройством мозгов у почтенных бунтарей. Очень уж заел их политический цинизм, воспитанный главным образом торжествующим невежеством. Упрек этот относится по преимуществу к "красной" революции, на губах которой не обсохло молоко политики. Что касается "черных" бунтарей, засевших в мрачные норы, откуда слышится, точно из ночлежки, нескончаемое ругательство во все стороны, то здесь движущим мотивом, мне кажется, служит не столько слабоумие, сколько своекорыстие. Чем неистовее вопли, тем очевиднее, что тут играют роль открытые академиком Соболевским "темные деньги", иногда поделенные, как на дуване, иногда кем-нибудь ловко захваченные. Трудовому населению страны, отвечающему за Родину перед предками и перед потомством, нужно иметь в виду присутствие у нас этих двух революций - точнее, двух бунтовских стихий. Одна стремится разрушить настоящее во имя будущего, другая - разрушить настоящее во имя прошлого.
Мне кажется, нам, людям труда и закона, не нужен ни тот, ни другой бунт. И будущее, и прошлое обеспечены для нас свыше: одно было, другое будет. Центром внимания нашего должно быть настоящее, которое есть живая жизнь, и единственно живая. Именно как с жизнью, с настоящим нужно обращаться осторожно и в каждое насилие влагать ту нежность, какую влагает садовник, ухаживающий за фруктовым деревом. Необходимо совершенствовать жизнь, облегчать ее, помогать ей, но не ломать, как дети или дикари. Государственная Дума нуждается в заботливом воспитании ее, те же фанатики, что мечтают задушить ее, - государственные убийцы в душе.
Выбирайте в парламент людей безупречных, людей национального склада и людей государственных, но не слишком крайних. Жизнь держится равновесием, крайности же всегда маниакальны. Если уж выбирать крайних правых или крайних левых, то направляйте их лучше не на Шпалерную улицу, а на станцию Удельную, по Финляндской дороге. Там для них найдется более подходящий парламент.
2-4-7 августа
КОГО ХОРОНИТ РОССИЯ
После долгих и невыразимых страданий забылся вечным сном наш бедный Алексей Сергеевич [75]. Смерть как бы сжалилась и остановила пытку более жестокой, чем смерть, болезни. Только несколько дней больной не дожил до столетия той великой битвы, когда отец его, Преображенский солдат, дважды раненный и истекавший кровью, был брошен на дно телеги под груду таких же изувеченных и умиравших за Отечество героев. Чтобы выжить при таких условиях, нужна была богатырская порода... Нужна была железная натура его сына, чтобы, израненному болезнью, в течение двух лет знать, что смертный приговор произнесен, что исполнение его - дело ближайших месяцев, знать, что никакая власть в мире уже не в силах остановить этого приговора, - и не прийти в отчаяние... Впрочем, кто может уверенно сказать, что пережила эта богатая и страстная душа, полная почти юношеской жажды жизни? На человеческом языке нет слов для переживаний предсмертных. Но один уже вид в последнее время этого великого страдальца говорил, что здешний мир для него сделался хуже всякого загробного состояния... И вот наконец для него "настала великая тишина", говоря словами Апокалипсиса.
Есть люди, со смертью которых как бы умирает часть России, до такой степени кипучая и увенчанная славой жизнь их сплетается с жизнью родины. С Сувориным [75], как недавно с Львом Толстым, Тургеневым, Достоевским, Менделеевым, Скобелевым, Чайковским, постепенно умирала современная им Россия. Отличный от них, Суворин был значением своим и талантом в одном ряду с ними: выкинуть его из истории нашей за последние полвека никак нельзя. Вместе со всеми первыми в разных областях жизни Суворин был человеком, делавшим историю, тогда как подавляющее большинство современников только переживают ее.
Чтобы делать историю, нужно прежде всего быть кровным сыном своего народа и унаследовать именно богатырские его черты. Удивителен был по могучей крепости бородинский герой, отец Суворина. Не менее удивительна была мать его, дочь соборного протопопа. Уже взрослый, Алексей Сергеевич, бывший высокого роста, мог поцеловать свою мать не иначе как поднявшись на цыпочки. Когда эта величавая черноземная мать с берегов Битюга уже старухой бывала в Петербурге, она, говорят, головой возвышалась над толпой. Столь мощное духовенство (в родстве с Тихоном Задонским) соединилось с не менее сильным крестьянством воронежского приволья, чтобы в данном случае создать человека нового в нашей истории - газетного писателя. Вместе с актерами, учителями, художниками, учеными, мелкими поэтами и романистами класс газетных писателей пользовался у нас до середины прошлого века феодальным пренебрежением. И талант, и даже образование в России были подавлены бытовой знатью, к тому времени уже значительно выродившейся. Нужны были великие таланты во всех областях интеллигенции, чтобы сбросить гнет этот и извержением - чисто вулканическим - новых идей перестроить общество сообразно с новой его природой. Эта перестройка далеко еще не окончилась, она осложнилась вовлечением в нее буржуазных и рабочих классов - но ход истории не поворачивает назад. Громадный исторический переворот идет стихийно, и талантливые люди во всех областях бессознательно ведут его творческую работу. Суворин был одним из тех немногих, что создали новый тип гражданственности - общественную и государственную публицистику. Вместе со Щедриным и Михайловским, с одной стороны, и Катковым и Аксаковым - с другой, Суворин в большей степени, чем они, создал новое политическое учреждение - печать. Называю печать учреждением, ибо она давно переросла характер частного промысла или дешевого развлечения. По гегелевскому закону эволюции, современное общество, видимо, возвращается к республиканскому типу, к эпохе, когда на площадях городов гремели ораторы и народные трибуны. Политическая печать есть, бесспорно, современное вече, а писатели - те же ораторы. В лице публицистов, несомненно, возродились древние трибуны, заступники за народ, надзиратели за государственными интересами. Отстающая от культурной семьи народов Россия и здесь почти на столетие позже развила сколько-нибудь независимую печать. Но чего стоила эта победа жизни, если еще можно говорить о победе! Суворину история России обязана, как и Каткову (и в степени гораздо большей), появлением ежедневной печати как силы влиятельной и временами наиболее влиятельной изо всех.
К глубокому сожалению, мир, как в древности, так и теперь, "во зле лежит". Исторически нездоровое, отравленное старческими недугами наше общество не имеет над собою иного суда, как собственное о себе мнение, хаотическое до последней степени. Как на бурном новгородском вече, наша молодая печать быстро поделилась на лагеря и вступила в междоусобную борьбу. Наиболее сильные голоса, несущие государственное сознание и чувство народной чести, очень часто тонут в урагане воплей людей "молодших", а нередко и простой черни, всегда завистливой и раздражительной. "Новое время", поднявшее значение печати на небывалую высоту, не имеет более ожесточенных врагов в обществе, как среди печати же, и главное преступление этой газеты - ее успех. Суворину никак не могли простить его блестящего таланта, покоряющей увлекательности его пера, его знаменитости, а главное - материального успеха... Как это ни постыдно для человеческой природы, зависть - самая низкая, черная зависть - не чужда деятелям даже высоких общественных призваний. И не только зависть бездарности в отношении к таланту, но также горькая зависть бедняка к человеку, выбившемуся из бедности. Не идейное вовсе расхождение, а главным образом эта пролетарская зависть была и остается источником клеветы, омрачавшей жизнь Суворина. Еврейские газеты не постеснялись даже перед открытым гробом покойного повторить свои грязные и плоские, как истоптанная мостовая, обвинения. Без элементарной проверки, без тени осведомленности повторяют умышленную ложь, будто руководимое Сувориным "Новое время" всегда приспособлялось к господствующему в данное время влиянию. В действительности же "Новое время" очень часто создавало господствующее настроение; не оно приспособлялось к обществу, а заставляло общество прислушиваться к своему искреннему голосу и пробуждало инстинкты, которыми само было одушевлено. Надо было знать Суворина лично, надо было годами вглядываться в эту сильную и гордую натуру, чтобы понять, мог ли он сознательно к чему-нибудь приспособляться, мог ли пойти на какое-нибудь "угодничество". А главное - надо же понимать природу талантливой души, особенно столь высоко одаренной, какой обладал Суворин.
