Ирина Дегтярева - Повседневная жизнь российского спецназа
Все сосредоточенно занимались своим делом. У каждого в «разгрузке» лежала одна граната, про запас…
«Духи» ударили по зданию ракетами. Амелин стоял с РПК у своей бойницы. Неожиданно начался такой сильный обстрел, что он никак не мог высунуться. И вдруг шарахнуло в стену наверху так, что от неожиданности у Амелина подкосились ноги. Его оглушило, а в бойницу плотным облаком влетела красная кирпичная пыль. Это прилетела ракета. От ее удара сильно контузило снайперов на крыше.
Следующая ракета попала в колонну здания, и осколками сильно посекло бойцов.
Первых раненых оттащили в отдельную комнату, и ими занялся док. К счастью, один московский милиционер, офицер, оказался бывшим медиком. У него были лекарства и перевязочный материал. Он занимался ранеными.
Еще одна бойница была у Амелина за огромным радиатором, который раньше, до войны, охлаждал, наверное, продукты на комбинате. Следующая ракета попала в угол здания, как раз там, где находился этот радиатор. Он покачнулся, чуть не упал на Амелина. Кирпичи вонзились в радиатор, посыпались на пол, Амелина опять обсыпало красной пылью. А одного бойца все-таки задело, видимо, осколками кирпича. Посекло лицо и руку.
Стемнело. Раненые просили воды. Уже в первые сутки воды не хватало. Давали раненым, а остальным бойцам доставалось по маленькому глотку.
Ночью бойцы делали вылазки в поисках воды. Достали с кухни баки с водой, которая была запасена еще до боя.
Первую ночь почти никто не спал. Атаки боевиков продолжались. Почти каждые пятнадцать минут с разных сторон обороняемого здания милиционеры кидали гранаты. В темноте к ним незаметно могли подползти «духи».
Трос суток слились в один бесконечный грохот, шум, выстрелы, короткий сон, жажду и усталость.
Картонный ящик, заполненный дешевыми папиросами «Дымок» из «гуманитарки», к которым в обычное время никто не прикасался — курили, что получше, — опустошался на глазах.
Не куривший до этого Амелин выкуривал в день по несколько пачек. Столько же и ночью.
Он спал и ел в бронежилете, сросся с ним и со своим РПК.
Страха не было, был только почти что звериный азарт — выследить и уничтожить очередную цель. Отбиваться до последнего. Это уже почти что автоматически.
«Духи» не один раз присылали послов для переговоров. То и дело возникал кто-нибудь с белым флагом. Шалов выходил навстречу. В такие минуты была блаженная тишина, которой все ждали и о которой так мечтали измученные люди.
Им предлагали сдаться, вернее, им гарантировали коридор, чтобы уйти к своим на сопку. Обещали, что никто их не тронет.
В очередной раз, вернувшись с переговоров, Шалов поднял Амелина и Артура Кузнецова, тоже московского бойца из речной милиции.
— Идите на лестницу, — устало распорядился Шалов. — Я им снова отказал. Если что, сразу открывайте огонь, они могут сейчас напасть.
Артур заметил огневую точку боевиков:
— Я сейчас выскочу, гранату метну и назад!
— Не надо, — попытался остановить его Амелин. — Они нас сразу накроют.
С лестницы был выход на выступ в стене, наподобие балкона. Вот на него хотел выбежать Артур.
До нападения, когда Амелин с Кузнецовым несли службу на мосту через Сунжу, Артур здорово научился стрелять из подствольника.
Сейчас он выскочил на балкончик, гранату метнул, даже не разглядел, попал или нет. «Духи» сразу обрушились шквальным огнем. Их ВОГ попал точно в бетонную балку над окном.
Амелин стоял с пулеметом слева от окна. Красно-желтое пламя ворвалось в окно. Кузнецов чуть-чуть не успел заскочить в помещение. В ногу ему вонзились осколки. Амелин отвел его к доктору.
Вечером Николай прилег отдохнуть. За стеной продолжалась стрельба. С крыши и из бойниц милиционеры отвечали огнем.
Продовольствия хватало. Расчетливый командир старался всегда иметь запасы продуктов и патронов.
Вот только никакие консервы в горло не лезли, хотелось лишь пить. Жажда преследовала все время. Уже третий день Амелин совсем ничего не пил.
Николай вдруг заметил, что бронежилет прорван в нескольких местах. Из-под ткани, которой были обшиты пластины, он вытащил какие-то мягкие проволоки. Где-то зацепился? Да вроде нигде не ползал. Николай извлек из бронежилета еще несколько осколков и понял, что это после взрыва, когда ранило Кузнецова.
О том, что их всех ждет, он старался не думать. Надо было жить каждой минутой, каждой секундой — выбора не существовало. Только копились усталость и безразличие.
Но никто из ребят не срывался. Все держали свои переживания в себе. Сражались, готовили себя внутренне ко всему, что-то новое появилось у всех в глазах. Усталость, решимость и печаль.
Николаю летом 1995 года исполнилось двадцать семь лет. Дома его ждали дочка и беременная жена. Николай предчувствовал, что будет сын. Он хотел мальчика. А как сын будет расти, если отец не вернется?
Николай гнал от себя эти мысли. Торопился на пост, набивал очередной магазин и подходил к амбразуре.
Днем почти все стояли на постах. Заканчивались патроны у одного, к амбразуре подходил другой. Без лишних слов. Перекурил, набил магазин и снова вперед.
Именно на третьи сутки стало окончательно ясно, что окружение — это не на один день. По автомобильному мосту по направлению к вокзалу шли бойцы в маскхалатах. Сначала милиционеры подумали, что это свои идут на помощь, но это были «духи»…
Помогала артиллерия и вертолеты. А войти в город и прорвать окружение было слишком сложно. Боевики взяли город в плотное кольцо.
Но все-таки две «коробочки» — бээмпэшки с собровцами — попытались прорваться на помощь, выручить ребят. Милиционеры следили за их отчаянным рывком. Обе БМП «духи» сожгли. Контуженных собровцев боевики пристрелили. Погибло двадцать человек.
Пока еще работала рация, милиционеры связывались с войсками, стоящими на сопках. Пацаны там голодали. Растапливали снег, чтобы напиться, а еды вовсе не осталось. «Вертушки» летали мимо них, перевозили «двухсотых» и «трехсотых», обстреливали позиции боевиков, но на сопки не залетали.
Ночью милиционеры пробрались к «таблетке» — машине «скорой помощи», которая стояла во дворе. Из бака скачали бензин, чтобы подзарядить рацию. Но бензина хватило ненадолго.
Полная радиоизоляция, девятнадцать раненых, пять из них «тяжелые», нет воды и электричества, пять ящиков с патронами калибра 5,45 и три ящика калибра 7,62 для пулемета и у каждого бойца свой боекомплект. Седьмые, восьмые, девятые сутки окружения на исходе…
Парламентарии боевиков все приходили, уговаривали. Но командир продолжал отказываться. Он не верил ни одному слову боевиков и знал про каждого своего бойца — все будут биться до конца, никто не сдастся.
«Духи» пристрелялись, и нападения становились все жестче. Но наконец войска с боями стали прорываться к комендатуре. Они освободили ее, однако дальше, к вокзалу, не пошли, хотя там их очень ждали.
На десятые сутки город опустел. Лежали трупы убитых боевиков, пахло гарью, чернел присыпанный пеплом снег около сгоревших зданий, скелеты домов возвышались, как в разбомбленном Сталинграде.
Вдруг с крыши, с наблюдательного пункта, осажденные увидели милицейский уазик. Кто в нем? С какой целью едут?
Из машины вышел офицер в камуфляже. Свой!
— Ну, как вы тут? Живы? Мы на сопке стоим. Сегодня вас отсюда будем выводить.
Шалов на этом уазике поехал на сопку переговорить с генералом, который дал распоряжение о выводе сводного отряда.
Осажденные милиционеры вместе с артиллерией уничтожили около ста боевиков. Разведчики, которые первыми вошли в город, находили брошенные трупы боевиков. Среди них оказалось несколько арабов. По данным разведки, Гудермес в течение десяти суток удерживала банда Радуева, численностью в шестьсот боевиков. Триста из них окружили комендатуру, и триста — вокзал. Триста против ста милиционеров!
Радости освобождения не было. Было чудовищное безразличие и подавленность от безмерной усталости, истощения физических и моральных сил.
Милиционеры покидали опустошенный, словно смерч по нему пронесся, город.
Домой возвращались на поезде, в плацкартных вагонах. И было только одно желание — отдыхать и спать. Даже удовлетворения от завершения этого долгого бесконечного боя не было, только усталость.
Жена, Елена, не знала об окружении. Она практически не смотрела телевизор.
Николай рассказал ей, не слишком вдаваясь в подробности. Но потом всех москвичей, которые были в Гудермесе в те декабрьские дни, собрали в банкетном зале вспомнить и помянуть погибших — Волкова, собровцев, которые рвались на помощь, и всех, кто погиб там.
Шалов выступал и о каждом говорил, для каждого нашел теплые, точные слова. Но все бойцы знали, что было бы, если бы не оказалось с ними грамотных командиров — Шалова, Песцова, командира ОМОНа из Нальчика — Али Манзоровича, который прошел Афганистан, майора Олега, фамилию которого Николай не запомнил, так же как и не запомнил фамилию своего тезки, командира мордовского СОБРа…
