Светлана Алексиевич - Время секонд хэнд
…Там же на Огненном острове сидит бывший районный прокурор, вместе с братом зарубивший топором двух женщин — бухгалтера и кассира. Пишет книгу про себя. Даже на прогулки не выходит, жалеет время. Похитили они совсем небольшую сумму денег. Зачем? Не знает… Или слесарь, убивший жену и двоих детей… Ничего, кроме гаечного ключа, в руках до этого не держал, а сейчас вся тюрьма обвешана его картинами. Каждый из них обременен своими бесами, хочет выговориться. Убийство для палачей такая же тайна, как и для жертв…
…Подслушанный там разговор… «Ты думаешь, что Бог есть?» — «Если Он есть, то смерть — это еще не конец. Я не хочу, чтобы Он был».
…Что это — любовь? Володя — высокий, красивый, а Юра — карлик… Призналась мне, что как мужчина Юра даже больше ее устраивает… Только она должна… Вот муж у нее такой, с ним беда случилась. Надо держать его за руку…
…Первое время она жила в деревне с детьми. Два раза в год ездила на свидание. Он стал требовать, чтобы она бросила всех и уехала к нему: «Ты мне изменяешь, я чувствую, что ты мне изменяешь». — «Володенька, как я уйду от детей? Матвейка совсем маленький, я еще физически ему нужна». — «Ты христианка… Ты должна быть покорной, слушаться мужа». Повязала черный платок и живет рядом с тюрьмой. Работы нет, но ее батюшка в местной церкви приютил. Убирает там. «А Володя рядом… Я слышу… слышу, что он рядом… “Ты не бойся, — пишу ему, — я с тобой…”». Уже семь лет она пишет ему каждый день…
…Как только поженились, Володя стал требовать, чтобы она писала во все инстанции: он многодетный отец, ему надо заботиться о детях. Это его шанс вырваться на свободу. А Лена чистая… Сядет писать и не может: «Он же человека убил. Тяжелее греха нет». Тогда он устраивает ей дикие скандалы. Ему другая женщина нужна. Побогаче и со связями. Эта блаженная ему уже надоела…
…Сел он в восемнадцать лет… Тогда еще был Советский Союз и советская жизнь. И советские люди. Был социализм. Он понятия не имеет, что за страна сейчас. Если он выйдет, как он шмякнется об эту новую жизнь! Как она его ударит — профессии нет, родные отвернулись. А он — злой. Однажды в тюрьме поспорил с напарником и чуть горло ему не перегрыз. Лена понимает, что ей надо будет увезти его куда-нибудь подальше от людей. Она мечтает, что они будут работать в лесхозе. Жить в лесу. Как она говорит, среди деревьев и безмолвных зверей…
…Не раз она мне говорила: «Глаза у него стали такие холодные, такие пустые. Когда-нибудь он меня убьет. Я знаю, с какими глазами он будет меня убивать». Но ее тянет туда, ее бездна эта тянет. Почему? Разве я сама не замечала в себе этих проявлений? В темноту тянет…
…В последний раз, когда мы встретились, я услышала от нее: «Не хочу жить! Больше не могу!». Она была как в коме — ни жива и ни мертва…
Решаем поехать к Лене вместе. Но она вдруг исчезла. Не отзывается. Ходят слухи, что сейчас она живет в глухом монашеском скиту. С наркоманами, больными СПИДом… Многие там дают обет молчания.
О мужестве и после него
Таня Кулешова — студентка, 21 год
Хроника событий
19 декабря в Беларуси состоялись президентские выборы. Честных выборов никто не ожидал, результат был заранее известен: победит президент Лукашенко, который правит страной уже шестнадцать лет. В мировой прессе над ним смеются: «картофельный диктатор», «мировой моська», но собственный народ оказался у него в заложниках. Последний диктатор Европы… Он не скрывает своих симпатий к Гитлеру, того тоже долго не принимали всерьез и называли «капральчиком» и «богемским ефрейтором».
Вечером на Октябрьскую площадь (главная площадь Минска) вышли десятки тысяч людей, протестуя против фальсификации выборов. Демонстранты требовали признать недействительными объявленные результаты и провести новые выборы без Лукашенко. Мирная акция протеста была жестоко подавлена спецназом и ОМОНом. В лесах возле столицы стояли в боевой готовности войска…
Всего было арестовано 700 демонстрантов, среди них — семь экс-кандидатов в президенты, на которых еще распространялась неприкосновенность…
После выборов белорусские спецслужбы трудятся день и ночь. По всей стране начались политические репрессии: аресты, допросы, обыски на квартирах, в редакциях оппозиционных газет и офисах правозащитных организаций, изъятие компьютеров и другой оргтехники. Многим из тех, кто сидит в тюрьме на Окрестино и в изоляторе КГБ, грозит от 4 до 15 лет тюрьмы за «организацию массовых беспорядков» и «попытку государственного переворота» — так сегодня белорусская власть классифицирует участие в мирной акции протеста. Опасаясь преследований и укрепления диктатуры, сотни людей бегут из страны…
По газетным публикациям. Декабрь 2010 - март 2011Хроника чувств
«…шли весело, шли несерьезно»
— Фамилию я называю не свою, а моей бабушки. Я боюсь… конечно… Все ждут каких-то героев, а я не героиня. Я не была к этому готова. В тюрьме я думала только о маме, о том, что у нее больное сердце. Что будет с ней? Пусть мы победим, об этом напишут в учебниках истории… А слезы наших близких? Их страдания? Идеи — сильнейшая вещь, страшная, это сила нематериальная, ее нельзя взвесить. Нет веса… это другая материя… Что-то становится важнее, чем мама. Тебе надо выбирать. А ты не готова… Теперь я знаю, что такое войти в свою комнату, когда кагэбисты покопались в твоих вещах, книгах… прочли твой дневник… (Молчит.) Собиралась сегодня к вам, и в это время позвонила моя мама, я сказала ей, что встречаюсь с известной писательницей, она стала плакать: «Молчи. Ничего не рассказывай». Поддерживают меня незнакомые люди, а родные, близкие — нет. Но они любят меня…
Перед митингом… Собирались вечером в общежитии и спорили. О жизни и на эту тему: кто идет на митинг — кто не идет? Вспомнить, да? О чем говорили? Примерно так…
— Пойдешь?
— Не пойду. Отчислят из института и забреют в армию. Буду бегать с автоматом.
— А меня, если выгонят, отец сразу выдаст замуж.
— Хватит болтать, пора что-то делать. Если все будут бояться…
— Ты хочешь, чтобы я стал Че Геварой? (Это слова моего уже бывшего бой-френда, я о нем тоже расскажу.)
— Глоток свободы…
— Я пойду, потому что надоело жить при диктатуре. Держат нас за быдло без мозгов.
— Ну а я не герой. Хочу учиться, книжки читать.
— Анекдот про «совка»: злой, как собака, а молчит, как рыба.
— Я маленький человек, от меня ничего не зависит. Я никогда не хожу на выборы.
— Я революционер… я пойду… Революция — кайф!
— Какие у тебя революционные идеалы? Новое светлое будущее — капитализм? Да здравствует латиноамериканская революция!
— В шестнадцать лет я осуждал родителей, они все время чего-то боялись, потому что у папы карьера. Я думал: они тупые, а мы — крутизна такая! Мы выйдем! Мы скажем! Теперь я такой же, как они, конформист. Настоящий конформист. Согласно теории Дарвина выживают не сильные, а наиболее приспособленные к среде обитания. Выживает посредственность и продолжает род.
— Пойти туда — значит быть дураком, не пойти — еще хуже.
— Кто вам, тупым баранам, сказал, что революция — это прогресс. Я — за эволюцию.
— Мне что «белые», что «красные»… Все пофиг!
— Я — революционер…
— Бесполезно! Приедут военные машины с бритоголовыми ребятами, и ты получишь по башке дубинкой, вот и все. Власть должна быть железной.
— Пошел он на х…, товарищ маузер. Я никому не обещал быть революционером. Хочу закончить институт и начать свой бизнес.
— Взрыв мозга!
— Страх — это болезнь…
Шли весело, шли несерьезно. Много смеялись, пели песни. Все жутко нравились друг другу. Приподнятое было настроение. Кто с плакатом идет, кто с гитарой. Друзья звонили нам на мобильники и сообщали, что пишут в интернете. Мы были в курсе… Так узнали: дворы в центре города забиты военной техникой с солдатами и милицией. К городу подтянули войска… В это верилось и не верилось, настроение колебалось, но страха никакого не было. Вдруг страх исчез. Ну во-первых, вон сколько людей… Десятки тысяч! Самые разные люди. Никогда нас не было так много. Я не помню… А во-вторых, мы у себя дома. В конце концов, это наш город. Наша страна. В Конституции записаны наши права: свобода собраний, митингов, демонстраций, шествий… Свобода слова… Есть законы! Первое непуганое поколение. Небитое. Нестреляное. А если посадят на пятнадцать суток? Подумаешь! Будет о чем написать в ЖЖ. Пусть власть не думает, что мы стадо, которое слепо идет за пастухом! Вместо мозгов у нас телевизор. На всякий случай у меня была с собой кружка, потому что я уже знала: в тюремной камере одна кружка на десять человек. Еще положила в рюкзак теплый свитер и два яблока. Шли и фотографировали друг друга, чтобы запомнить этот день. В рождественских масках, со смешными заячьими ушками, которые светились… Китайские такие игрушки. Рождество вот-вот… Падал снег… Какая же красотень! Пьяных не видела ни одного. Если у кого-нибудь появлялась в руках банка пива, ее тут же отбирали и выливали. На крыше одного дома заметили человека: «Снайпер! Снайпер!». Все развеселились. Ему махали: «Давай к нам! Прыгай!». Прикольно так. Раньше у меня апатия была к политике, я никогда не думала, что есть такие чувства и я смогу их испытать. Я такое переживала, только слушая музыку. Музыка — это для меня все, это вещь незаменимая. Было безумно интересно. Со мной рядом шла женщина… Почему я не спросила у нее фамилию? Вы бы о ней написали. Я была занята другим — вокруг весело, все новое для меня. Эта женщина шла с сыном, ему на вид лет двенадцать. Школьник. Милицейский полковник ее увидел и обругал в мегафон чуть ли не матом, что она плохая мать. Сумасшедшая. А все стали ей и сыну аплодировать. Спонтанно получилось, никто не сговаривался. Это так важно… так важно знать… Потому что нам все время стыдно. У украинцев был Майдан, у грузин — «революция роз». А над нами смеются: Минск — коммунистическая столица, последняя диктатура Европы. Теперь я живу с другим чувством: мы вышли. Не побоялись. Это главное… это самое главное…
