Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты
Я не пытаюсь умалить заслуги Светланы Бондаренко и „люденов“. Работа проделана огромная. И результат получен. Вот только мне не совсем понятно в какой степени этот результат поможет ученым и в какой читателям. Про ученых вопрос оставим в стороне, а о читателях я хочу сказать, что настоящие книги меняются вместе с ними. Возраст, жизненный опыт, новые знания, новые чувства, новые радости и новые страдания все это дает нам возможность прочитать уже знакомую книгу — настоящую книгу — еще раз, по-другому, иначе. Произведение искусства не ребус, там написано именно то что написано, его не надо разгадывать — его нужно читать.
* * *Когда я сообщил Светлане Бондаренко, что отказываюсь прислать для публикации копии имеющихся у меня рукописей, она спросила — почему. Я написал ей письмо о том, что в материалах, находящихся у меня, нет ничего принципиального, ничего увлекательного, меняющего, ниспровергающего. То есть, я не охраняю какие-то секреты. Моя позиция — вопрос убеждений. Но Светлана Бондаренко хотела, чтобы я объяснил свою позицию не ей лично, а читателям „Неизвестных Стругацких“. Таким образом возникла эта заметка.
Я полагаю, что из черновиков „Понедельника“ нельзя узнать ничего „нового о НИИЧАВО и о персонажах, его населяющих“ потому, что НИИЧАВО вместе со всеми персонажами существует только в системе, ограниченной с двух сторон — заглавием в начале и точкой в конце. Эта система прекрасно себе прожила сорок лет и продолжает жить.
В тексте „Миллиарда лет“, например, нет никакого КГБ, никакой политики, „самиздата“, антисоветчины, суда. Историку и психологу, вероятно, интересно будет проанализировать и повесть, и материалы к ней, и обстоятельства процесса Хейфеца, который был и катализатором, и фоном размышлений на тему: как вести себя под давлением. И не просто размышлений — поступков. О подобном анализе, если помните, говорит один из героев самих же Стругацких: „Особенно ценны так называемые творческие личности, перерабатывающие информацию о действительности индивидуально. Сравнивая известное и хорошо изученное явление с отражением этого явления в творчестве этой личности, мы можем многое узнать о психическом аппарате, перерабатывающем информацию“.
Однако для читателя самой повести как 30 лет назад, так и сегодня все это совершенно не важно. „Миллиард лет“ не репортаж о деле Хейфеца, а художественное произведение. Дело Хейфеца сегодня — страница истории. Повесть „За миллиард лет до конца света“ — живая литература.
Или, к слову, еще пример. В „Пикнике на обочине“ имеется эпизодический персонаж „с прямоугольным генеральским лицом“. Зовут этого генерала секретной службы господин Лемхен.
Я помню ухмылку на лице Бориса Натановича, когда он вручал мне папку с „Пикником“. О моих пересечениях с кэгэбэшниками Борис Натанович, разумеется, знал, наставлял, одергивал и однажды, весной 1968 года, остановил меня, не дав совершить мальчишеский поступок, который, вероятно, очень дорого бы мне обошелся. Так что неторопливый и важный Лемхен с прямоугольным генеральским лицом — это была приятельская шутка. Но имеет ли она хоть какое-нибудь значение для читателя „Пикника“? Ровно никакого.
Я ничего не прячу и не скрываю. Но я думаю, что материалы, опубликованные в „Неизвестных Стругацких“, не должны были появляться в массовом издании. Место этим бумагам — академические сборники, монографии или же (надеюсь, такое когда-нибудь произойдет) академическое собрание сочинений братьев Стругацких.
Роман АРБИТМАН НЕИЗВЕСТНЫЕ ОТЦЫ И ЛЮБОПЫТНЫЕ ДЕТИ„…Какая-то безмерная скука слышалось в нем, безмерная снисходительность, словно говорил кто-то огромный, презрительный, высокомерный, стоя спиной к надоевшей толпе, говорил через плечо, оторвавшись на минуту от важных забот ради этой раздражившей его, наконец, пустяковины…“
Эта цитата из „Гадких лебедей“ приходит в голову при чтении отповеди господина из Сан-Франциско Михаила Лемхина. Сама идея опубликовать ее под занавес „Неизвестных Стругацких“ вызывает сложные чувства. С одной стороны, да, имеет место точка зрения, более-менее аргументированная, с цитатой из Лотмана, — так почему бы ее не обнародовать? Старался же человек. К тому же и сам г-н Лемхин все-таки причастен Terra Strugatskia, даже некоторым образом ее эпизодический персонаж. С другой же стороны, в попытке использовать вместо послесловия к „НС“ текст, автор которого попирает подошвами не только результаты труда составителя четырехтомника, но и методологическую его основу (делая это с видом носителя Объективной Истины), присутствует оттенок мазохизма.[30]
Безусловно, у г-на Лемхина, отказавшегося (по любой из житейских причин) прислать для „НС“ копии принадлежащих ему рукописей, есть законные основания это сделать, не вдаваясь в мотивы, — и вовсе не обязательно подводить теорию под свое нежелание. Однако оппонент „НС“ вступает в полемику и ведет ее не вполне честно.
Главный тезис г-на Лемхина — черновики и варианты народу не нужны: они способны лишь дезориентировать „массового читателя“, повести его по кривой дорожке ненужных интерпретаций и вывести за очерченные пределы художественного текста. Так что лучше всего „уничтожить все подготовительные и сопутствующие материалы“.
Но что есть, собственно говоря, массовый читатель? Считать ли пять тысяч экземпляров каждого тома „НС“ массовым тиражом? И, более того, являются ли вообще произведения Стругацких — несмотря на их несомненную популярность — массовой литературой?
Даже самый крупный недоброжелатель творчества братьев-фантастов едва ли даст однозначный ответ на эти вопросы, а раз так, то делается шатким базис позиции г-на Лемхина, заранее как бы поделившего читателей Стругацких на „толпу“ и „исследователей“ и отказавшего первым в праве на выход за пределы канона.
На самом же деле грань между двумя названными понятиями — применительно к творчеству этих писателей — провести невозможно.
По сути, члены группы „Людены“ являются не стражами или хранителями Terra Strugatskia (в этой роли, скорей уж, видит себя г-н Лемхин), а своеобразными полпредами той части читательского сообщества, которая „желает странного“. Бессмысленно уравнивать „люденов“ с фанатами, выпрашивающими автографу поп-звезды и любовно коллекционирующими „звездный“ мусор (все эти „окурки, смятые конфетные фантики“ и пр.). Хотя в деятельности отдельных „люденов“ еще не изжиты элементы эдакого подросткового энтузиазма, надо признать очевидное — существует реальная основа, на которой и возникла группа „Людены“. Поскольку творчество братьев Стругацких — не просто совокупность текстов, но несомненный социокультурный феномен, закономерно вызывающий интерес как на макроуровне (идеи, замыслы, прогностика), так и на микроуровне (особенности сюжетосложения, словоупотребления и т. п.).
Именно поэтому некий видимый эклектизм в работе Светланы Бондаренко и ее команды — свидетельство отнюдь не слабости исследователей-„дилетантов“. Это осознанная, можно сказать, выстраданная концепция. Произведения Стругацких, личность авторов, детали их биографии, эпизоды противоборства с Системой — все сплетено так плотно, что стремление вычленить что-то одно, убрать „лишние“ измерения и „прописать“ наших фантастов только в одной из сфер (будь то Литература, История или Идеология) означало бы безусловно обеднить читательское восприятие.
Каждое произведение братьев-фантастов, законченное или нет, опубликованное или оставшееся в писательском архиве, четко привязано к своему времени и одновременно как бы парит над ним, проходит по лезвию Оккама и устремлено в будущее (персонаж „Улитки на склоне“ наверняка вспомнил бы тут эддингтоновскую Стрелу времени — и вряд ли бы ошибся). А поскольку мир Стругацких был рожден воображением писателей в годы расцвета советской цивилизации и окончательно кристаллизовался в час небывало яркого ее заката, он — еще и призма, магический кристалл, с помощью которых иные поколения могут наблюдать „ушедшую натуру“.
Таким образом, материалы, представленные в четырехтомнике, необычайно любопытны, прежде всего, для молодых читателей Стругацких, для людей XXI века. И тут уж, извините, не будет лишней каждая крупинка ахматовского „сора“ (в том числе и те фрагменты, которыми героически не поделился с редакцией принципиальный г-н Лемхин). Четыре тома „НС“ содержат, например, богатейшую информацию о том, как далеко мог отойти окончательный вариант знаменитой повести от первоначального замысла. Скажем, „Улитка на склоне“ возникла на обломках стройного, но ординарного сюжета о приключениях на планете Пандора, а „Обитаемый остров“ — один из самых сильных и мрачных романов Стругацких — должен был стать развлекательным пустячком, эдакой костью, брошенной цензорам… И так далее, и тому подобное: неожиданностей и сюрпризов масса.
