Анатолий Виноградов - История молодого человека (Шатобриан и Бенжамен Констан)
Однако буржуа 1802 года пережили страшные времена. Поль Лафарг пишет: "Один возвращался из изгнания, другой выходил из тюрьмы, еще кто-то, застигнутый, когда он поднимался с постели, был отправлен на границу, на такого-то был сделан донос, как на недостаточно горячего патриота: те, кто, защищенные своей незначительностью, прожили это время, никем не тревожимые, были терроризованы зрелищами, воспоминание о которых вызывало еще трепет. "Большинство людей, - писала в 1800 году мадам де-Сталь, - напуганное страшными переменами в судьбе, пример которых явили политические события, потеряло всякий интерес к самосовершенствованию и слишком поражено силой случая, чтобы верить в роль умственных способностей".
Все Ренэ дрожали за свою голову; они вынуждены были подражать манерам санкюлотов, "деградировать, чтобы не быть преследуемым"; Шатобриан выражается более поэтически: они, как говорит он, должны были "понизить свою жизнь, чтобы привести ее в уровень с обществом". Лагарпа преследовал образ "этих усатых патриотов, среди которых было немало от'явленных раньше аристократов, которые затем превратились в совершенно других людей и с угрозами смерти обрушивались в секциях, во имя равенства, саблей и палкой на несчастного бедняка, забывшего обращение на "ты".
Психологическое состояние, изображаемое Шатобрианом в "Ренэ", есть одна из форм той мировой скорби, которой занимаются все крупные поэты позднейшего времени. Черты характера молодого человека, именуемого Ренэ, с иными вариациями и оттенками повторяются в романе, повести и драме. Они делаются принадлежностью почти каждого литературного героя. Когда литература с такой упорной настойчивостью воссоздает один и тот же тип, постоянно воспроизводит одно и то же психическое явление, то это является прямым показателем преобладания подобного типа в общественной обстановке. Разочарованный, скорбный человек, повторяющий слова Вертера: "Вся человеческая деятельность направлена на удовлетворение потребностей, но это удовлетворение опять-таки не имеет никакой другой цели, кроме продления нашего существования", мучается вопросом, для какой цели мы живем. Молодежь с этим вопросом на устах мелькает перед глазами поэта, прозаика, драматурга. Мир этого молодого человека, отмечен печатью таланта Шатобриана, он сумел воспользоваться языком, образами и страстями своей эпохи и олицетворить тот сантиментальный и выдуманный мир который его современники носили в своем сердце и в своей голове.
Другие произведения Шатобриана: "Начезы" - картина гибели индейского племени под натиском белых, "Последние абенсеражи", "Христианские мученики", "Странствования по Востоку" - развертывают нам воззрение и миропонимание все того же Ренэ.
Первый консул, генерал от революции, и недавний эмигрант встретились. Бонапарту захотелось украсить Шатобрианом свою Францию. Два года прошли благополучно. Но вот в 1804 году Бонапарт приказал расстрелять на чужой территории внушавшего ему опасение герцога Энгиенского. В том же году Франция увидела в Бонапарте императора. Римский папа приехал в Париж собственноручно возложить корону на голову "этого исчадия террора и революции". Дворянское сердце не выдержало - Шатобриан вышел в отставку. Он отправился путешествовать по востоку, вернулся, напечатал статью в "Меркурии", - Наполеон закрыл журнал. В 1809 году двоюродный брат Шатобриана подвергается казни как роялистский шпион. Ходатайство поэта остается безрезультатным. Шатобриан избирается в Академию. Он готовит речь, Бонапарт ее запрещает. Это был 1811 год. Шатобриан, оскорбленный и еще более разочарованный, остается не у дел. Он ждет кары со стороны Банапарта за свой дерзкий отказ согласиться с поправками Наполеона, кара не наступает; Бонапарт делает вид, что Шатобриана не существует на свете. Рассерженный, охлажденный, он ведет жизнь отверженного гения, наслаждается собственной отверженностью в дамских светских салонах Парижа. Так проходят его дни, сходит со сцены Бонапарт, реставрируются Бурбоны: на смену запуганному Людовику XVIII появляется полоумный Карл X и предает Францию в руки дворянской реакции. Наступает июльская революция, а потом восемнадцатилетнее царствование короля банкиров Луи-Филиппа. Все это проходит мимо Шатобриана, он вышел из литературы в 1814 году и умер в 1848 году.
II
Франсуа-Ренэ Шатобриан родился десятым ребенком в семье, нисколько не повредив здоровью своей матери. Однако его герой Ренэ "стоил жизни своей матери, появляясь на свет". Это было в духе времени настраивать читателя на мрачный лад таким описанием несчастья при рождении, таким романтическим приемом. Но другой герой другого автобиографического романа о молодом человеке, романа, который мы предлагаем читателю, действительно был причиной смерти своей матери. Бенжамен Констан де Ребекк, автор "Адольфа", родился в Лозанне в 1767 году. Мать его умерла от родов.
Констан не был дворянином, подобно Шатобриану. Он рос в обстановке швейцарского буржуа и рано испытал на себе тяжеловатое влияние отца, сурового, деловитого протестанта. Детство в Швейцарии, ранние поездки по Европе, университетские годы в Эдинбурге среди англичан и шотландцев, затем работа в университете в Эрлангене, изучение немецкой, греческой, латинской литературы - все это сделало его космополитом и авантюристом. Он рано научился покидать свои привязанности и перебрасывать свои симпатии. Он пишет в своем раннем дневнике: "Мое сердце испытывает пресыщение ко всему, что мне доступно, и страстно желает того, что мне не дается". Пути, которыми шел Бенжамен Констан были совершенно иными, нежели пути Шатобриана. Дворянская реакционность автора "Ренэ" у Констана сменилась своеобразным буржуазным либерализмом. Чрезвычайно характерным для него является то, что он, не отрицая религии, приближался к вольтеровскому деизму в своем учении о божестве, сотворившем мир и предоставившем его собственному течению, как хорошо налаженную машину. Этот вольтеровский деизм сменяется у него иногда выходками откровенного скептицизма, не даром он сам, жонглируя своей фамилией, берет себе девизом "Sola in constantia constans". - "Я только в непостоянстве постоянен". С точки зрения Констана, все относительно. Его забавная диалектика превращается скорее всего в софистику, пламенные аргументы внезапно прерываются холодным смехом, причем он способен одинаково смеяться над своей неудачей и над чужой удачливостью. Этот недобрый смешок похож на циничный смех раба над своими цепями, когда нет ни воли, ни силы для того, чтобы их сбросить. Впрочем, он писал однажды, после больших политических передряг в Европе:
"О, как государи великодушны и благородны: они издали теперь опять манифест о помиловании, из которого не из'яли никого, кроме лиц, участвовавших в мятеже. Это напоминает мне псалом, воспевающий подвиги иудейского бога. Он убил того и того, потому что его божественная благость бесконечна; он потопил Фараона и все его войско, потому что его божественная благость бесконечна; он поразил смертью всех перворожденных египтян, потому что его божественная благость бесконечна и т. д. и т. п.".
"Это кажется мне не демократичным. Я верю, как и вы, что в глубине души революционера таятся измена и бешенство. Но я больше предпочитаю ту измену и то бешенство, которые ниспровергают крепости и отменяют титулы и другие глупости подобного же рода, чем ту измену и то бешенство, которые хотят сохранить и освятить те порождения варварской глупости иудеев, которые коренятся в варварском невежестве вандалов".
"Чем больше думаешь об этом, тем больше перестаешь понимать sui bono (и на чью пользу) создана та бессмыслица, которая называется жизнью. Я не понимаю ни цели, ни зодчего, ни живописца, ни фигур в этом волшебном фонаре, составною частью которого имею честь быть. Лучше ли я пойму это, когда исчезну с этого тесного и мрачного шара, на котором какая-то невидимая сила забавляется тем, что заставляет меня танцевать с моего согласия или против моей воли? Я этого не знаю. Но я боюсь, что с этою тайною происходит то же, что и с тайной франкмасонов, которая только в глазах непосвященных может представлять кое-какую цену".
Очень характерно, что человек, писавший огромную работу "О религии, рассмотренной со стороны ее происхождения, форм и путей развития", назвал шатобриановское произведение "Гений христианства" двойной галиматьей. Характерно также, что в своем курсе "Конституционной политики" Бенжамен Констан, защищая конституционную монархию и либерализм, очень предостерегает государство от вмешательства в отношения между рабочими и хозяевами. Еще более характерна защита избирательных цензов: беднота не должна участвовать в политике, она имеет массу предрассудков: только человек обеспеченный имеет необходимый досуг для управления государством. Политическое, социальное лицо нашего нового молодого человека получает в этой фразе ясные контуры. Первые годы Французской революции Констан провел в центре контрреволюционных сплетен, в Брауншвейге, - город, в котором герцог Брауншвейгский печатал манифест о сожжении революционного Парижа. В этом городе Констан женился и немедленно развелся. В конце 1794 года произошла встреча с той женщиной, которая явилась героиней романа "Адольф". Это была знаменитая писательница, дочь женевского банкира Неккера, того самого, который, будучи министром Людовика XVI, имел несчастье опубликовать банкротский бюджет последнего французского короля. Мадемуазель Неккер, в замужестве мадам де Сталь, в 1794 году вступила в опасную связь с красивым, но чересчур непостоянным и прихотливым Бенжаменом Констаном. Ему было двадцать семь лет, мадам де Сталь двадцать восемь. С нею он направился впервые в Париж. Сталь имела там салон, в котором Констан встретил огромное количество политических деятелей, дипломатов-интриганов и светских дам-интриганок. Бонапарт был у всех на устах. Будущее Франции рисовалось неясным. Мадам де Сталь, поддерживая авторитет своего отца, отдавалась идеям "свободной Франции" с огромным энтузиазмом. Констан получил место во французском трибунале. Чутко относясь к политическим событиям и философствуя на тему о свободе, Констан одним из первых понял монархические домогательства Бонапарта и открыто повел против них борьбу. 1802 год, конкордат, Шатобриан в Париже, день республики, уходящий куда-то в прошлое, - все до такой степени перепутало политические горизонты, что разобраться было трудно. Ясно становилось одно: разговоры философов о гражданских свободах не нравились первому консулу. У него уже созрело вполне определенное отношение к тем, "кто рассуждает, а не действует". Слово "идеолог" стало ругательством в устах Бонапарта, и Констан со всей обстоятельностью, с полным основанием принял на свой счет слова Бонапарта о пяти-шести несчастных идеологах Парижа, которым предстоит искупаться в воде в качестве утопленников. Неккер, его дочь и ее любовник принуждены были, став в оппозицию к первому консулу, уехать из Парижа. Два года они счастливо скитались по Германии. Это был расцвет их отношений и в то же время выяснение полной невозможности сделать эти отношения прочными. Тут биографически завязался узел Адольфа и Элеоноры. То расходясь, то сходясь снова, эти люди, мучившие друг друга, встретились снова в Париже после падения Наполеона. Оби были полны надежд на то, что падение узурпатора свободы вернет Франции буржуазный республиканизм. Действительно, Бонапарт истощил Францию. Буржуазия мечтала о спокойной наживе, о тихом сидении за конторкой, о твердых барышах, а тут вдруг ее что ни год стал давить призрак военно-бюрократической монархии. Увы, надеждам на свободу не суждено было сбыться. Неожиданное возвращение Бурбонов в лице Людовика XVIII, крутой поворот назад, палата, набранная в первые же месяцы реставрации королевства, "бесподобная" по своей угодливости и подлости, готовая лизать пятки Людовику XVIII или распуститься, вообще так или иначе выразить свой дикий восторг по поводу короля, все это подогревало скептическую настроенность Бенжамена Констана и ужасало его подругу. Писательница, не мало пострадавшая от Наполеона, теперь думала о нем иначе под влиянием контраста, данного ей Людовиком XVIII. Бурбоны боялись отнять у Франции Гражданский кодекс, наиболее приятные статьи которого были продиктованы самим Бонапартом вождем буржуазии. Дворянство хотело и не могло стать руководящей политической силой. Буржуазия хотела и не могла видеть в Людовике своего короля. Бонапарт ухитрился "обезвредить рабочих". Это многочисленное к тому времени "сословие" было отдано под двойной контроль полиции и хозяина суровым законом о рабочих книжках. Пролетарий, не имевший такой книжки, считался бродягой и подлежал шестимесячному тюремному заключению, но если он имел эту книжку, он должен был прописываться на каждом новом месте в полиции и сдавать книжку каждому новому хозяину. Создавался новый вид фабрично-заводского рабства. Рабочие Франции не были никак организованы и не принимали еще никакого участия в политической жизни. При Людовике XVIII возникла конституция, буржуазия считала ее самой "свободной" в Европе. Около ста тысяч человек, имевших свыше тридцати лет и уплачивавших свыше трехсот франков прямого налога, имели право выбирать в палату. Около пятнадцати тысяч человек, достигших сорокалетнего возраста, имели право быть избранными в палату. Представитель "Бурбонской династии" озаботился обеспечением положения буржуазии, то тяжелый налог на ввозной хлеб гораздо более обеспечил реставрированную власть французского дворянина. Дворянин-землевладелец и буржуа-скупщик земель из национального фонда стали диктовать высокие хлебные цены внутреннему рынку. Дворянство хотело прекратить также дорогу ввозу английских паровых машин и обложило их большой ввозной пошлиной, но на этой почве возникла новая сословная распря. Буржуа указывали Людовику на то, что его хлебные законы тормозят развитие сельского хозяйства, содействуют удорожанию хлеба, премируют помещичье безделье и, в сущности, увеличивают издержки производства. Эта борьба разгоралась. Широкие слои населения не принимали в ней участия, они просто в одинаковой степени страдали и от буржуазии, и от дворянства. В месяцы наиболее напряженных страданий по Франции разнеслась весть о том, что Наполеон-Бонапарт, сосланный на Эльбу, после того как союзные войска заняли Париж, а короли с'ехались в Вене для организации "священного союза" (международной религиозно-политической полиции), этот самый Бонапарт высадился на юге Франции и со своими приверженцами двинулся на Париж. Людовик бежал из Парижа, занятия Венского конгресса были прерваны, короли перепугались. И вот мы видим нашего молодого человека Бенжамена Констана в Париже, встречающим Наполеона. Как будто все наступило прежнее: победоносный император, могущественный и сильный, Франция в лице всех, кого успел обидеть Людовик XVIII, встречает его горячо... И все-таки нынешний день не похож на вчерашний. Красивый буржуа, юрист и литератор, любовник той самой женщины, которая еще недавно вместе со своим отцом причиняла столько хлопот Наполеону, целый час сидит перед изгнанником, ставшим снова императором. Бонапарт совещается с ним о государственном строе Франции; именно для него Бенжамен Констан пишет "Добавочную статью к конституции империи". Император либерален, Констан тоже. Но генералы не проявили такую же преданность и верность к Бонапарту, какую проявил Констан. Кроме маршала Михаила Нея, не на кого, повидимому, рассчитывать, а старая и хитрая лисица Фуше, ставшая снова министром полиции, того и гляди продаст и предаст. В такой обстановке Наполеон с войсками вышел навстречу англо-прусским армиям и 18 июня 1815 года, на девяносто девятый день своего нового царствования, у горы св. Иоанна, в двадцати километрах от Брюсселя, в том месте, которое англичане впоследствии прозвали Ватерлоо, он потерпел решительное и последнее поражение. Через некоторое время английский корабль вез его на далекий океанский остров, где он умер в 1821 году, маршал Ней был расстрелян на тюремном дворе в Париже, другие сподвижники Бонапарта, примкнувшие к нему в период Ста дней, рассеялись по свету, а его красивый буржуазный советник, писавший дополнительную статью к императорской конституции спокойно жил в Брюсселе, не радуясь падению Наполеона и не печалясь об его изгнании. Если от чего он мог страдать, то лишь от крайности своего индивидуалистического себялюбия. Буржуазия как класс вырабатывала особенности этой эгоистической психологии. Оторванность от той среды, ради которой хотелось и нужно было делать какое-то общее радующее дело, сказывалась на этом блестящем представителе раздвоенного в мыслях и воле поколения. Если бы он мог захотеть чего-нибудь так сильно чтобы оказаться способным на жертву! Таких предметов желаний не было. Можно было брать в жизни и то и это с одинаковой легкостью. И в это время психика молодого человека превращалась в мягкий воск, на котором тяжелая рука эпохи клала свой отпечаток. Как сильна изменился наш старый знакомый Ренэ! Далеко ушел со времени 1774 года Вертер, молодой человек, не сумевший побороть противоречий в канун великих и грозных европейских событий и добровольно расставшийся с жизнью. Новые молодые люди имеют позади себя десятилетия героической борьбы, десятилетия страшных сокрушающих мир событий. Они устали и не знают, чего хотеть. Они ищут забвения в религии и в то же время внезапно чувствуют ее фальшь. Они ищут забвения в политике своего класса, в то же время чувствуя ее фальшь. В отличие от Ренэ, Адольфу эпохи реставрации и реакции нет возможности утопать в таинственных и недостижимых чувствах меланхолической и набожной сантиментальности. Хорошо еще, что у них хватает духу описать свои состояния с такой простотой и беспощадностью, что мы обязаны высоко оценить их творческие возможности. С этой стороны "Адольф" Бенжамена Констана по психологической точности не имеет произведений себе равных.
