Земовит Щерек - Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян
— Это польский ребенок! Скажи, детка, где твоя мама? — уже вытаскивала она из сумки портмоне.
— Нет ее в живых, побили, украинцы, убили, — выло «польское дитя», львовский орленок, и уже через мгновение все эти молодые нищие хором заводили: «мы поля-а-аки, мы поля-а-аки, Украина — плохо, Польша — хорошо, Матерь Божья, Матка Боска», а вся экскурсия щедро, глотая слезы волнения и всхлипывая: «ах, это же польские дети, польские дети», искупала свое волнение банкнотами в десять, а то и двадцать злотых, ассигнаций в 50 злотых, правда, никто уже не совал.
— Пиздуй отсюда, — сказал Гавран пацанчику, который, вытирая грязный нос, подошел к нему со своим выученным: «дый, пан, я поляк».
— Сам пиздуй, ёбаный в рот пшек, — заявило дитя и предусмотрительно смылось, зыркая лишь, а не собирается Гавран его в задницу пнуть.
А Лычаковское Кладбище красивое было. Я пил средство для усиления потенции с хлебным квасом и думал о том, что чего-либо столь же красивого не видел нигде на свете.
Каждая гробница была словно из готического фильма ужасов, и все вместе — погружено в сочнейшую зелень, в желтизну жары, разрезано карабкающимися вверх дорожками; это был сад, растянутый между землей, сном и миром иным.
Вырезанные в камне польские слова, литеры в завитушках, выполненные в маюскулах и минускулах, раздолбанные[35] гробницы, в которых — если заглянуть — видны черепа и берцовые кости; надгробные памятники епископов в богато изукрашенных одеяниях, и которым кто-то отбил руки и головы. Одному из них цементом присобачили к обезглавленному корпусу головку куклы. Самой обычной куклы с открывающимися глазами и привитыми в резину головки локонами. Результат был таким, что мне пришлось усесться.
А потом были орлята. Польские экскурсии искали могил самых младшеньких: лет двенадцати-тринадцати, погибших тогда, в двадцатом, именно эти могилы охотнее всего фотографировались мобилками. Я же глядел на архангела Михаила с конкурентного, украинского военного кладбища. Его здесь расположили затем, чтобы уравновесить голос орлят. Архангел стоял на высоком постаменте, жопой к полякам, лицом и грудью к городу. Следовало признать, что рассчитали все ловко.
— Ты бы пошел сражаться? — спросил Гавран неожиданно. — Тогда?
Я удивленно зыркнул на него. Непонятно было, спрашивает он серьезно или нет, но я предпочел не рисковать.
— Наверное — да, — ответил я. — За компанию. Как тот цыган, который за компанию дал себя повесить.
Гавран усмехнулся.
— А ты? — спросил его я.
— Я тоже за компанию, — ответил он. — К тому же я стар для орленка.
— А на орла у тебя не хватает характера.
— Тебе тоже.
Какое-то время мы еще пялились на поляков, прогуливающихся между белыми рядами крестов. Гавран как-то искусственно рассмеялся и сделал мобилкой снимок мужика, который снимал мобилкой свою жену, которая мобилкой делала снимок белого креста, под которым лежал самый молоденький орленок, которому было десять лет.
5
Бизнес
Этого мужичка я встретил совершенно случайно где-то на окраинах Львова. Где-то возле того микрорайона, в который заезжаешь с польской стороны. Хрущобы, кущари, дорожки раздолбанные. А мужичок — ну прямо как на парад — костюм, отглаженная беленькая рубашка, галстук. Усы, лет около сорока. Элегантные мокасины легко перепрыгивали лужи. В руке он держал красно-белый пластиковый пакет с надписью «Marlboro». Мне казалось, что пакет тоже был отглажен.
— Прошу прощения, — обратился он ко мне по-русски. — Я здесь новый, только что приехал.
— Да я, собственно, тоже, — ответил я, потому что только-только вылез из маршрутки. — Чем могу помочь?
— Я ищу деловых контрагентов, — заявил на это тот.
— Лично я могу лишь пожелать успеха, — сказал я.
— А вы, — мужик похлопал меня по спине, — не желали бы войти в долю?
— Я? — страшно удивился я. — Только не надо. Я вас не знаю и вообще понятия не имею, о чем…
— В этом вот пакете, — сказал мужчина, поднимая пакет с надписью «Marlboro», — у меня план. Бизнес-план. Ничего не нужно делать, только реализовывать. Предприятие — игровой салон. Представляете? В эпоху персональных компьютеров, все те машины, флипперы[36], совершенно все — пошло в утиль. Так что купить можно очень дешево. Ну, опять же, мода на ретро. Можно снять зал, поставить машины. Тут же ведь дело не только в том, чтобы пойти и сыграть, но еще и в том, чтобы с людьми встретиться, пива попить. Мы бы это пиво продавали, и вообще. Все бы было.
— Пан, — с трудом выдавил я из себя, — ведь я же вас не знаю. Вы только что меня на улице встретили…
— А, — разозлившийся мужик махнул рукой, — пошел ты нахуй. Вот и строй тут капитализм, блин. «Возьми жизнь в свои руки», говорили, хуй им в рот…
И пошел дальше. Через несколько сотен метров, я сам видел, он зацепил очередного прохожего, что-то объясняя и гордо показывая пакет с «Marlboro».
6
Кислота
У Удая с Кусаем[37] свои ходы во Львове имелись. Они знали, где можно купить травку. А план был такой: приезжаем на Украину, закупаем травку, курим и крутимся по стране без определенной цели. А в те времена ничего особенного нам было и не нужно. Едем в Крым — клёво. Направляемся в Донбасс — тоже нормально. В Гуляйполе — еще более зааебись. Всё равно и флаг в руки.
Удай с Кусаем и сами поехали на всю голову. Я удивлялся, что с ними поехал. Пацаны жрали все, что только давало в башку, а кислоту поглощали словно чипсы. Были они неразлучны. Нет, не геи, просто неразлучные. Бывает так иногда. Они вместе снимали хату, вместе квасили, маруху шмалили килограммами, а иногда, чтобы хоть как-то выдержать вертикаль, добирали чем-нибудь беленьким.
Вообще-то они были аудиофилами. Изучали звукоинженерию или чего-то там такое. В будущем собирались открыть студию звукозаписи. Пока же чего-то колупались в музыкальном производстве. Этим и зарабатывали на пропитание, но их аудиофильство заключалось не только в изучении инженерии звука и колупании в производстве, но еще и, к примеру, в том, что они полностью демпфировали комнату, в которой стояла воспроизводящая аппаратура, измеряли, в каком месте лучше слышно (с помощью каких-то таинственных устройств), рисовали мелом крест на полу, а потом садились в этом кресте и слушали, под абсолютно полным кайфом, какую-то странную музыку. Что это было, эмбиент, джангл, понятия не имею, может, электро[38]. Как-то раз я пришел к ним без предварительной договоренности. Квартира была открыта, я и зашел. Я кричал, мол, «привет», только никто не отвечал. Была слышна приглушенная музыка. Я направился в главную комнату и толкнул дверь: они сидели неподвижно, рядом друг с другом, на громадном кресте посреди пола. Музыка, которую они слушали, была такой, что мне казалось, будто она ползла по стенам. Глаза их были закрыты черными очками, а так они и не шевелились. Они настолько одеревянели от кислот и один Бог знает чего, что меня даже и не заметили. Я же, признаюсь, чуточку перепугался. Вышел, тихонько закрывая за собой дверь, а вздохнул полной грудью только на улице.
Потом это аудиофильство им вроде как поднадоело, и они начали искать новых впечатлений. Какое-то время интересовались прибацанными кинофильмами, но и это им тоже быстро осточертело. Ведь сколько раз можно пересматривать собрание сочинений Ходоровского[39] и Пазолини[40]. И как раз тогда они начали ездить на восток, где и познали просветление.
— О, я-а-а, — рассказывал Удай. — Старик, идем мы по киевскому парку, идем, нет, идем напрямик, потому что дорожку как-то потеряли (только лишь Удай с Кусаем были в состоянии потерять парковую дорожку), бредем в кущарях среди всего того дерьма и прокладок, и вдруг слышим, бли-ин, Полюшко-поле. Знаешь? Ну, сначала тыдым, тыдым, тыдым, а потом: «По-олюшко-по-о-оле, полюшко широ-о-око по-о-оле», врубаешься? Нет? Так прикинь. Мы слышим это «полюшко-поле», помпезная российская муза в полете, а мы посреди дерьма в кущарях, среди банок из-под бычков в томате и пустых бутылок, понимаешь…
— И чего? — разозлился я.
— Ну, так мы пиздуем через те кущари, пиздуем, а полюшко все ближе и громче, и тут мы выходим на такую заебись громадную площадь посреди парка, а на площади, мэн, военный хор в этих своих здоровенных фурах, и поют, блин, а-капелла. На полную катушку.
— Да ты чего, — не поверил я, — вот так запросто стояли посреди парка при полном параде и пели «Полюшко-поле»?
— Ну, стояли, — ответил на это Удай, — и слушающих даже особенно много не было. Пара каких-то дедков с орденами пило водку из кружек. А эти, ну как нищие в парке, поставленные в свои четыре ряда, хуярили «полюшко»…
— Может у них репетиция была… — не слишком уверенно сказал я.
