Итоги Итоги - Итоги № 4 (2014)
— Зачем это было нужно Хрущеву?
— Ну как же... Ему импонировала мысль о том, что он станет независимым президентом. Никита Сергеевич был первым секретарем, но все же — секретарем, как и все прочие. В Президиуме во время заседаний они чувствовали себя почти вровень с ним — выступали с таких позиций. Став президентом, Хрущев бы возвысился над всеми.
— Что же получилось с Конституцией?
— Мы долго сидели в Нагорном. От звонка до звонка. Приезжали в понедельник. Уезжали в пятницу. Иногда задерживались на выходные. Тщательная, кропотливая работа... Разработали наконец проект Конституции. Двухпалатный парламент. Конституционный суд. Верховная власть передается президенту. Вопросы экономики переходят от партии к государству.
Более того, прописали суд присяжных — я назвал его судом народных заседателей. Долгая, интересная работа. Нам каждую неделю звонили из ЦК партии, требовали торопиться. Никита Сергеевич действительно заинтересовался нашим проектом. К тому дню, когда Конституция была практически завершена, звонки прекратились. Тишина эта пугала. Что случилось? Елизар Кусков (работал с нами от международного отдела) попросил меня съездить в Москву — узнать, что там происходит. Я пришел в ЦК, на свой четвертый этаж. Тишина. В коридоре — ни одного человека. Все прятались по кабинетам. Шушукались. Наконец один из вахлаков (так мы назвали старых работников аппарата) сказал мне: «Вы там с Конституцией морочитесь, а тут Хрущева снимают». Проект наш отправился в архивы...
Хрущев был скорее добрый, чем злой. Из-за своей доброты и погорел. Ему нужно было расправиться со своими противниками. Не сумел по-настоящему осознать, что это его враги...
— После этого вы уже не общались?
— Нет. Виделись только один раз. После отставки он поселился на даче. Его там редко навещали. Я однажды побывал у него в гостях. Он был в тяжелом, болезненном состоянии... Подавлен, всеми забыт. Я приезжал по делу. В Америке тогда стали популярными его мемуары. Их издавали, распространяли. Меня как политического обозревателя пригласили в один из институтов в Нью-Йорке. На встречу приехали главные советологи страны. Спрашивали о Карибском кризисе, о переходе власти к Брежневу. Наконец, спросили о подлинности мемуаров Хрущева. Опасались, что это подделка. Там я впервые прочел этот текст. Сомнений не было — подлинники. Стиль, слог Никиты Сергеевича. Его ошибки, повторы, сбивчивость. Довольно хаотичные записи, но основная мысль в них была понятна, потому что автор настойчиво повторял ее по несколько раз.
Американские коллеги этим не удовлетворились, попросили меня лично спросить у Хрущева об авторстве мемуаров. По возвращении в Москву я отправился к нему на дачу. Никита Сергеевич говорил вяло. Подлинности не отрицал, но и подтверждать ее не захотел. Сказал только: «Пишут, что это подлинники». Странный ответ. С того дня я Хрущева больше не видел. Умер он в 1971 году. Я к тому времени несколько отстранился от политики — стал заместителем директора Института социологических исследований.
— После отставки Хрущева вы продолжали сотрудничать с Андроповым?
— Нет, вскоре после октябрьского пленума я ушел. Я уже говорил, что Юрий Владимирович был осторожным человеком. Редко ошибался, потому что рисковал нечасто. Однако в те дни он решился на смелый шаг, после которого чуть не порушил себе всю карьеру. Брежнев явно симпатизировал Юрию Владимировичу — прислушивался, брал в зарубежные поездки. Но сориентироваться сразу оказалось непросто: нужно было понять, что происходит, в каком направлении станет развиваться политика ЦК. Андропов тогда вызвал меня. Попросил составить записку о реформах — в духе уже разработанного нами проекта Конституции.
Юрий Владимирович был уверен, что передать такую записку Брежневу нужно именно сейчас. Лучшего времени не дождаться.
Я в этом сомневался, однако отговаривать Андропова не стал. Прописал в записке обширную программу демократизации страны. О развитии товарно-денежных отношений. О пересмотре уголовного законодательства. Указал, что партия должна заниматься только идеологией, что нужно отказаться от преследования инакомыслящих. Одним словом — распрощаться с неизменно крепким сталинским наследием. Во время поездки в Варшаву Юрий Владимирович зачитал программу Брежневу и Косыгину (председатель Совета министров). Они ее полностью отвергли. Раскритиковали. Уничтожили. Леонид Ильич думал о других преобразованиях. Хотел восстановить Политбюро, пост генсека. Считал, что этого будет достаточно.
Андропов не угадал. Ошибся. Получилось так, что я подвел его — не отговорил от задуманного. Помню, как в двенадцать часов ночи он вызвал меня в кабинет. Я уже знал о случившемся, поэтому, не дожидаясь его слов, сказал, что виноват и готов уйти в отставку. Юрий Владимирович промолчал — показал этим, что против моей отставки не возражает. Ему было не до меня. Я покинул ЦК партии. Пришел политическим обозревателем в «Правду». Работал там до 1967 года.
— Не жалели, что сами подали в отставку?
— Еще как жалел! Не мог уснуть в ту ночь. Ходил по Кутузовскому проспекту. Ругал себя. Не нужно было торопиться. Все случилось на эмоциях. Слишком стремительно. Надо было выждать. Я еще многие месяцы не мог успокоиться. Ведь у нас был проект новой Конституции демократического типа. Я был близок к реализации давних политических идей. А теперь остался вне ЦК и видел, что страна возвращается к старым порядкам... Это было только началом падения. В «Правде» я продолжил выступления против сталинской системы. Писал о необходимости перемен (насколько позволяла цензура). Критиковал франкизм — с явными намеками на советский режим. Затем мы с Леном Карпинским написали статью о театральной жизни. Статья эта не понравилась Фурцевой, министру культуры. Она пожаловалась секретарю ЦК Суслову. Тот меня всегда недолюбливал и быстро дал указание Михаилу Зимянину (главный редактор «Правды») меня и Лена Карпинского отстранить от работы. Скандальное дело, ведь я был политическим обозревателем, в те годы это положение было очень высоким. Страшные дни... Заседание редколлегии. Выступление Зимянина...
— К Андропову за помощью не обращались?
— Юрий Владимирович к тому времени стал председателем КГБ. Тесной связи с ним уже не было. Однако он вмешался и предотвратил полное крушение — меня хотели исключить из партии. Кстати говоря, через две недели после того, как я ушел от Андропова в «Правду», мне дали орден Трудового Красного Знамени. Это было благодарностью от Юрия Владимировича.
— За что же вас не любил Суслов?
— Еще в хрущевское время мне доводилось писать ему доклады. Я прописывал в них некоторые демократические идеи, он этим был очень недоволен, однако спорить не мог, потому что я был направлен к нему Андроповым. Суслов вынужден был читать без пререканий.
Однажды я принес ему очередной текст. Михаил Андреевич прочитал его, был в общем-то доволен. Потом указал пальцем на какой-то абзац и сказал: «Вот сюда нужно цитатку из Ленина. Я сам подберу». И до того быстро вскочил с места, подбежал к своей картотеке, что я невольно схохотнул. Не сдержался. А мы часто шутили о цитатах Суслова. У него их было множество. Стеллажи — как в библиотеке, отдельные выдвижные ящики, а в них «цитатки». К нему даже некоторые работники ЦК нарочно ходили — цитату для речи подобрать. Михаил Андреевич мой смешок, конечно, услышал. Посмотрел острым взглядом. Я тогда подумал: «Ну, Федя, Суслов тебя еще достанет однажды...» И действительно, он сыграл свою роль, когда меня увольняли...
— Но цитату он тогда подобрал хорошую?
— Подобрал какую-то. Долго шелестел карточками, выдвигал-задвигал ящики. «Эта не годится. Эта тоже... Так... Вот! Вот замечательная цитатка. Подойдет». Вынул карточку, показал мне, чтобы я переписал цитату в речь. Уж не помню, была ли она хорошей, но то, что взята из работ Ленина, — точно.
— До отставки вы успели поработать непосредственно с Брежневым?
— Да. Мы и прежде знали друг друга. Когда Леонида Ильича назначили первым секретарем ЦК, он пригласил меня работать советником. Я должен был подготовить для него первую речь — к годовщине советской власти. Брежнев хотел положительно высказаться о Сталине, о сталинском периоде. Я посоветовал ему Сталина пока что не трогать. Не стоило сразу поднимать такие сложные, болезненные темы. Леонид Ильич, как ни странно, прислушался и о культе личности в докладе умолчал. Тогда это многих удивило. Безусловно, я рисковал, когда вот так — напрямую — советовал Брежневу игнорировать сталинскую эпоху.
Поначалу Леонид Ильич часто привлекал меня к работе. Точнее даже, его помощник — Георгий Цуканов. С Брежневым были хорошие отношения, ему нравились мои тексты. Потом, после моей отставки, меня сменил Георгий Арбатов. Его привел Отто Куусинен, который, собственно, и сделал всю карьеру Георгию Аркадьевичу. Они сблизились еще в «Новом времени». Арбатов поднялся очень высоко — стал директором Института США и Канады.
