Боб Блэк - Анархизм и другие препятствия для анархии
Я не думаю, что таким образом можно сохранить большую часть работы. Но большую часть работы и не следует сохранять. Лишь малая, постоянно уменьшающаяся часть работы служит какой-то полезной цели, чему-то, кроме защиты и воспроизводства системы всеобщего труда с ее политическими и правоохранительными придатками. Двадцать лет назад, по оценке Пола и ПерсиваляГудменов, лишь 5 процентов всего затрачиваемого труда хватило бы, чтобы удовлетворить наши минимальные потребности в еде, жилье и одежде. Надо полагать, что если эта цифра точна, то сейчас она была бы еще меньше. Гудмены дали только оценку — но сути это не меняет: прямо или косвенно, большая часть работы имеет цели непроизводительные — торговлю и управление обществом. Прямо так, сходу, можно освободить десятки миллионов продавцов, солдат, менеджеров, копов, брокеров, священников, адвокатов, банкиров, учителей, охранников, квартирных хозяев, рекламных агентов, а также всех, кто работает на них. Это как лавина — каждый раз, когда от работы освобождаешь большого начальника, с ним освобождаются все его подчиненные и лакеи. Экономика охлопывается.
40 процентов рабочей силы — это «белые воротнички»; почти всем им достаются самые идиотские и скучные виды работы, какие только можно придумать. Целые области экономики — например, страховой и банковский секторы, а также торговля недвижимостью — целиком состоят из бессмысленного перекладывания бумаг. Не случайно то, что «третичный» сектор, сектор служащих, продолжает расти, в то время как «вторичный» сектор (промышленность) находится в застое, а «первичный» (сельское хозяйство) практически исчез. Поскольку работа нужна только тем, чью власть она поддерживает, работников, для поддержания общественного порядка, легко можно перемещать из относительно полезных областей в относительно бесполезные. Что угодно, лишь бы не вообще ничего. Вот почему когда ты раньше заканчиваешь, ты не можешь пойти домой. Им нужно твое время, столько, сколько требуется, чтобы тебя подчинить, — хотя использовать его они по большей части не могут. Как иначе объяснить то, что за последние 50 лет средняя продолжительность рабочей недели уменьшилась лишь на несколько минут?
Далее, переходим к расчленению собственно производительной работы. Отсекаем военную промышленность, атомную энергию, гамбургеры и прочую мусорную еду, интимные дезодоранты для дам — и прежде всего автомобили. Изредка встречающийся «форд-Т» или паровик Стэнли — с этим проблем нет; но аутоэротизм, на котором вспухли такие язвы, как Детройт и Лос-Анджелес, отметается без обсуждения. Даже не думая об этом, мы тем самым практически решаем проблему энергоресурсов, проблему окружающей среды и все вытекающие из них социальные проблемы.
И наконец, мы должны искоренить самую распространенную профессию, с самым долгим рабочим днем, самой маленькой зарплатой, самыми неприятными порой обязанностями — работу домохозяйки: поддержание очага и уход за детьми. Отменив наемный труд и добившись полной незанятости, мы подрываем основы полового разделения труда. Базовая семья, какой мы ее знаем — это всего лишь неизбежное приложение к тому разделению труда, которого требует современная система работы по найму. Нравится вам это или чет, но последние век или два экономически разумно именно то, что мужчина зарабатывает на хлеб, женщина копается в дерьме, обеспечивая мужчине безопасное убежище в бессердечном мире, а дети строем идут в молодежные концлагеря под названием «школы» — в основном для того, чтобы не мешать маме, оставаясь, тем не менее, под контролем, но заодно и чтобы научиться пунктуальности и послушанию — качествам, необходимым для работника. Если хочешь избавиться от патриархата, прежде всего избавляйся от базовой семьи — потому что неоплачиваемая семейная «теневая работа», как назвал ее Иван Иллич, делает возможной работу оплачиваемую, а та, в свою очередь, заставляет вводить базовую семью. Вторая половина предлагаемого нулевого варианта — отмена «детства» и уничтожение школ. В этой стране учащихся полный день больше, чем работающих на полную ставку. Наши дети нужны нам как учителя, не как ученики. Им есть что добавить в луддитскую революцию просто потому, что они гораздо лучше взрослых умеют играть. Взрослые и дети не одно и то же — но взаимозависимость делает их равными. Барьер между поколениями можно преодолеть только в игре.
Пока что я даже не упоминал о возможности на порядок сократить оставшуюся малую, но необходимую часть работы через автоматизацию и кибернетизацию. Ученые, инженеры и техники, которым больше не нужно будет отвлекаться на военные программы и заранее планировать технику так, чтоб она через два года морально устаревала, получат огромное удовольствие, разрабатывая способы уничтожить усталость, скуку, обезопасить такие виды деятельности, как, например, горные разработки. И уж конечно, они придумают массу других проектов, чтобы себя занять. Может быть, создадут всеобъемлющую всепланетную мультимедийную коммуникационную сеть. Может быть, построят колонии на других планетах. Может быть. Сам я не большой поклонник технических штук. Электрический рай с кнопками — не для меня. Я не хочу, чтобы за меня работали роботы; я все хочу делать сам. Мне кажется, что место в будущем для трудосберегающих технологий есть, но небольшое. Исторические и доисторические прецеденты говорят не в их пользу. Когда технология производства от охоты и собирательства развилась до сельского хозяйства а затем до промышленности, количество работы возросло, а умений и самоопределения стало меньше. Дальнейшая индустриализация лишь подчеркивает то, что Гарри Браверман называл «деградацией труда». Думающие наблюдатели всегда это осознавали. Джон Стюарт Милль писал, что все трудосберегающие изобретения, когда-либо предложенные, так и не сберегли ни минуты труда. Карл Маркс писал, что «можно написать целую историю изобретений, сделанных начиная с 1830-х годов исключительно для того, чтобы дать капиталу оружие борьбы с пролетариатом». Энтузиасты-технофилы — Сен-Симон, Конт, Ленин, Б.Ф. Скиннер — все были бессовестно авторитарны, все они были технократами. К обещаниям компьютерных мистиков надо подходить с большим скепсисом. В конце концов, сами они пашут, как волы — скорее всего, дай им волю, нам тоже житья не будет. Однако любые конкретные предложения — если человеку от них больше пользы, чем обычно бывает от продуктов хайтека — обязательно надо выслушать.
Но вот чего я действительно хотел бы — это увидеть, как работа превратится в игру. Первый шаг в этом направлении — отбросить понятия «профессии» и «рода занятий». Даже деятельность, не лишенная игрового содержания, напрочь теряет его, когда превращается в профессию, — то, что определенные люди, и только они, обязаны делать в ущерб всему остальному. Не странно ли — современные крестьяне в поте лица по принуждению трудятся на полях, а современные помещики, защищенные кондиционерами, каждые выходные добровольно едут на дачу и копаются в огороде? Установив непрерывные выходные как образ жизни, мы получим такой золотой век дилетантизма, какой и не снился эпохе Возрождения. Профессий больше не будет — только вещи, которые надо сделать, и люди, которые хотят их делать.
Как показал Шарль Фурье, ключ к превращению работы в игру — это перераспределение необходимых видов деятельности так, чтобы максимально использовать то, что разные люди в разное время на самом деле хотят делать. Многие получат возможность заняться тем, что им нравится, — стоит просто устранить те иррациональные искажения, которые введены в соответствующие виды деятельности из-за того, что их превратили в работу. Я, например, с удовольствием некоторое (не очень большое) время занимался бы преподаванием — но мне не нужны студенты, которых заставляют учиться, и я не хочу угождать жалким педантам в погоне за постоянным местом.
Далее — есть вещи, которые люди хотели бы делать иногда, но не слишком долго, и уж точно не все время. Сидеть с детьми несколько часов в день может быть очень здорово, просто потому что с детьми интересно, — но точно не столько времени, сколько это делают родители. Родители, с другой стороны, будут крайне признательны за то время, которое они получат для себя, — хотя они будут волноваться, если забрать детей на слишком долгое время. Именно такие различия между людьми и делают возможной свободный, игровой образ жизни. Тот же принцип применим ко многим другим видам деятельности — в особенности к основным, базисным. Так, многие с удовольствием готовят в свободное время — но мало кому нравится поставлять топливо для идущих на работу человеческих тел.
Наконец — при прочих равных — вещи, которые неприятно делать одному, или в плохих условиях, или по приказу начальства, вполне могут стать хотя бы на какое-то время приятными, если эти обстоятельства изменить. Это, скорее всего, применимо в какой-то мере ко всей работе вообще. Люди тратят огромное количество не имеющей другого выхода сообразительности, чтобы по мере сил превратить в игру самые скучные и тупые виды работы. Деятельность, приятная одному, неприятна другому — но каждый имеет разнообразные интересы и заинтересован в разнообразии. Как говорится, «один раз — все что угодно». Фурье был настоящим мастером в том, как обращать на пользу постцивилизованному обществу самые извращенные и нестандартные вкусы, в том, что он называл «Гармонией». Он полагал, что с Нероном все было бы в порядке, если бы он в молодости насытил свою страсть к кровопролитию, поработав на бойне. Печально известную радость, с которой маленькие дети валяются в грязи можно использовать, организовав их в «маленькие банды» по очистке туалетов и выносу мусора — с медалями для особо отличившихся. Я рекламирую не эти конкретные примеры, но сам принцип — который, я думаю, составляет важное направление глобального революционного переустройства. Надо помнить, что у нас пет задачи взять все имеющиеся сейчас виды работы и распределить ее по соответствующим людям — из которых некоторые должны были бы быть настоящими извращенцами. Если во всем этом и есть место для технологии, то оно скорее не в том, чтобы автоматизировать работу до полного ее уничтожения, но в том, чтобы открыть новые области для созидания и игры. В некотором смысле, хотелось бы вернуться к ремеслам — тому, что Уильям Моррис полагал полезным и желательным результатом коммунистической революции. Мы отберем искусство у снобов и коллекционеров, уничтожим как специализированную фабрику для развлечения элит и вернем спрятанную в нем красоту и творчество в целостную, единую жизнь — из которой их выкрала работа. Очень полезно помнить, что греческие амфоры, о которых мы пишем оды и которые храним в музеях, в свое время использовались, чтобы возить масло. Мне не кажется, что объекты нашего сегодняшнего быта ждет в будущем такое же обожание — если это будущее вообще будет. Суть в том, что в мире работы просто нет такой вещи, как прогресс; если что-то и есть, то прямо противоположное. Не надо стесняться красть у древних то, что у них было, — от них не убудет, а мы станем богаче.
