Виктор Полищук - Горькая правда. Преступность ОУН-УПА (исповедь украинца)
Целью этого труда является также попытка помешать возрождению украинского национализма. Было время, когда я с болью в сердце смирился с тем, что было, пытался забыть зло, совершенное украинскими националистами. А теперь вижу, что это зло возрождается. Поэтому не могу больше молчать.
Было время разбрасывать камни, поэтому, думаю, должно наступить время их собирать. Потому что существует потребность правды. Это — нужно сказать. Потому что горькая правда лечит лучше, чем сладкая ложь.
Осенью 1992 г. приехала в Торонто наша бывшая соседка из Дубно, украинка Вера Корецкая. В разговоре со мной она повторила мнение простого крестьянина из-под Дубно: ОУН-УПА так опозорила наш украинский народ, что этого пятна с нас уже никогда не смыть. А я говорю: С украинского народа можно и нужно это пятно смыть, сказав правду о преступлениях ОУН-УПА. Не весь народ был виновен, а небольшая его часть.
Раздел 2 ТЕМА И АВТОР
Я всегда обращал внимание не только на то, что написано, но и на то, кто написал. На тему ОУН-УПА, их преступности и совершенных преступлений написано много, в частности, польскими авторами. На эту тему писали украинские советские авторы, но они обращали в большей части внимание на антибольшевистский террор ОУН-УПА, кроме этого, они в своих трудах были ограничены требованиями партийной идеологии. Считаю, что читатель имеет право знать те детали из жизни автора, которые могут пролить луч света на его попытку видеть события объективно. Обычно, авторы исследований не дают о себе информацию, однако, в этом случае мой труд представляет, кроме собранных написанных материалов и информации респондентов, также своего рода опыт через автопсию. Совсем по-иному обстоит дело, когда опыт из автопсии исходит от поляка, а совсем по-иному, когда об украинском национализме пишет украинец, между прочим, на основании собственных наблюдений, разговоров, которые также являются доказательством. Пишу на тему ОУН-УПА с позиций украинца, который не является коммунистом и не является националистом. Пишу на тему, на которую с критических позиций никто из украинцев до сих пор не писал. Поэтому читателю, как украинцу, так и поляку, надлежит дать информацию. Тем более, что родился я от отца украинца и матери польки. Представленная здесь информация об авторе касается исключительно национального аспекта.
В межвоенное время на Волыни, по-иному, чем в Галичине, в смешанных украинско-польских семьях отлично складывались отношения. В Галичине, в связи с властвующим среди украинцев греко-католическим (униатским) вероисповеданием, догматически и организационно подчиненным римско-католической церкви, членами которой были преимущественно поляки и галицкие украинцы, действительные браки могли заключатся то в одной, то в другой церкви, то есть в церкви римского, латинского или же восточного обряда, когда супруги были смешанные, польско- украинские. В такой будущей семье у сына, когда речь идет о вероисповедании, и даже национальность, шли по отцу, а у дочери — по матери. Складывались на первый взгляд удивительные семьи, в которых одни дети были римскими католиками и поляками, а другие — греко-католиками и украинцами. Это было потому, что с римским католицизмом по обыкновению отождествляли польскую национальность, в то время как с греко-католицизмом — украинскую национальность. Такая властвовала традиция, которая впоследствии стала трагедией для многих в смешанных семьях.
На Волыни сложилась иная традиция. Там украинцы были, как правило, православными. Перед тем, как венчаться, будущие супруги решали: идти в церковь (православную) или в костел (римско-католический)? И хотя юридически вероисповедание не связано с национальностью, супруги и рожденные от них дети, если брак заключался в православной церкви — становились украинцами, в то время когда брак заключался в костеле — вся семья, то есть супруги и дети становились поляками. Такова была традиция. О том, в каком обряде — православном или католическом — должны были венчаться смешанные супруги, решали такие факторы, как эмоциональная заангажированность, интеллектуальное преимущество одного из будущих супругов или его имущественное состояние. Все споры между будущими супругами и их родственниками относительно того, должна ли она, супружеская пара, стать православной украинской или католической польской, решались перед браком. Такая развязка, кажется, была лучше, чем традиция в Галичине, которая в самом зарождении смешанных супружеских пар не способствовала полной консолидации семьи. В нормальном обществе это не должно вызывать проблем, но не в условиях примитивнонационалистического отношения идеологии ОУН к "чужестранцам".
Отец мой — Варфоломей, сын волынских, хозяйничающих на шестерых гектарах крестьян, окончил среднюю агрономическую школу в Белокринице, что недалеко от Кременца. Мать, по крещению Анеля Витковская, происходила из бедной, сотни лет оседлой на Волыни, польской многодетной семьи. Мой дед, Ян Витковский, был рабочим без профессии. Мать имела за собой всего 2 класса приходской школы. Поэтому не удивительно, что мои родители венчались в православной церкви — перед браком мать перешла в православие и получила имя "Нина". Интересной может быть информация о том, что только старший брат моей матери, Антон, женился на польке, и то в то время, когда в ходе II мировой войны всю их семью Витковских по непонятным причинам на некоторое время эвакуировали в Люблинщину, в город Дубенки. Младший мамин брат, Станислав, женился на украинке с Кубани, меньший брат Мечислав, которого все знали, как Митька, женился на украинке Полине, они стали украинцами, младшая сестра Геля вышла замуж за украинца и стала украинкой, самый меньший брат Юзеф женился на православной чешке Нанде, и стали они украинцами, и только самая младшая сестра Сабина вышла замуж за украинца, взяв брак в костеле, и дядя Василий стал Базилем, стал поляком.
Однако все, живя в предместье, за исключением многодетной семьи брата Антона, разговаривали между собой по-украински. Даже тетя Сабина с мужем Василием, хотя и взяли брак в костеле, разговаривали между собой по-украински.
Я, как и мои сестры, воспитывался в украинской патриотической семье, которая, однако, не имела ничего общего с пренебрежением к полякам или евреям. Ближайшим нашим соседом был еврей Гершко, с которым отец и мать разговаривали исключительно по-украински, также как и мы, дети, с его детьми. Никогда между нами не было ссор, а на еврейскую пасху сосед давал нам мацу.
В нашем городке не было украинской школы, поэтом я ходил в польскую, а читать и писать по-украински научил меня отец. Окончив в 1939 году семь классов, я сдал экзамен в коммерческую гимназию в нашем городе, однако, война и арест отца большевиками 17 сентября 1939 года перечеркнули планы моей дальнейшей учебы. Все каникулы мы, дети, проводили в селе, у деда и бабы. Ни от них, ни от кого-либо в селе тогда я никогда не слышал плохого слова в адрес поляков или евреев. Село было однонациональным, украинским, спокойным, работящим. Характерно, что никогда, ни летом, ни во время рождественских или пасхальных праздников, которые, как правило, мы проводили у деда и бабы в селе, я не видел там пьяного человека. У моих деда и бабы за год уходило не более пол-литра водки: по маленькой рюмке выпивали дедушка, мой отец и дядя Иван. На домах не было замков, двери запирали колком, что означало, что никого дома нет. О кражах никто не слышал. Разве, что где-то с Подолья, как говорили, иногда появлялись конокрады, да и это было редко. Поэтому конюшни запирались на засов. Пишу об этом, чтобы дать образ спокойного волынского села, которое во время войны (не это, собственно, село) стало местом многих неслыханных трагедий. О национализме до войны мне не приходилось слышать, но много было разговоров о коммунистах. Мой отец был активным украинцем, боролся за ведение богослужения на украинском языке, где-то в 1932 году ездил в Почаев и там, во время какого- то торжества, именно он выбросил с высокой почаевской колокольни длинный, достающий до самой земли украинский желто-голубой флаг. А возвращался с Почаева с православным епископом из Луцка, заезжали к нам, мать угощала. Именно тогда этот епископ посадил меня возле себя в авто и прокатил меня более километра. Я впервые проехался на авто. Не знаю фамилии епископа.
Отца, как я уже сказал, большевики арестовали 17 сентября 1939 года, и больше я его никогда не видел. Одни говорят, что его убили большевики в Дубенской тюрьме по приказу начальника НКВД Винокура в конце июня 1941 года, когда отступали перед немецкой армией, другие же говорят, что замучили его вместе с другими в подземелье Бернардинского монастыря в Дубно, где в последние годы найдено большое количество человеческих останков. А остальную семью, то есть мать, две сестры и меня, большевики депортировали 13 апреля 1939 года в североказахстанскую область, за Урал. Большинство депортированных составляли поляки, но между ними были и украинцы, евреи, белорусы.
