Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти
Слепота и глухота могут привести к некоторым неприятностям в обыденной жизни.
Случай, рассказанный Бирюковым, весьма символичен: "Сютаев запряг лошадку в телегу, чтобы проводить Л.Н-ча до Бакунина. Кнута для понукания лошади Сютаев не употреблял. Они поехали и разговаривали, и так были увлечены мечтами о наступлении Царства Божия на земле, что не заметили, как лошадь завезла их в овраг, телега опрокинулась, и они оба вывалились"88.
Не секрет, что евреев всегда уязвляло равнодушие известных русских писателей к творимому по отношению к ним беззаконию властей. Большинство писателей безмолвствовали – для них еврейского вопроса не существовало, некоторые, когда случались те или иные "инциденты", даже злобствовали. В 1929 г. эта больная тема стала предметом полемики между Г.М. Барацем и несколькими русскими писателями-эмигрантами, развернувшейся на страницах парижского журнала "Рассвет". Ее итоги долгие годы спустя Барац суммировал в брошюре "Толстой и евреи"89.
Толстой, по мнению Бараца, всегда видел разницу между "эллином и иудеем" и не распространял на последних те высокие нравственные принципы, которые проповедовал. В подтверждение этой мысли он сослался на отзыв Толстого на книгу известного историка и публициста, позднее главы Еврейской историко-археографической комиссии И.В. Таланта (1866-1939) "Черта еврейской оседлости". Талант не раз бывал у Толстого в Ясной Поляне, посылая ему книгу, он просил высказать свое отношение к этой самой "черте". В отзыве Толстого, как считал Барац, не нашлось места осуждению средневекового гетто, созданного во времена Екатерины II. Барац неправ: Толстой в данном случае осудил средневековые законы не только по отношению к евреям. Вот его ответ И.В. Таланту: 1910 г. Сентября 9. Кочеты Илья Владимирович, Я прочел вашу брошюру и нахожу, что несправедливость и неразумение установления черты оседлости выяснено в брошюре с полной убедительностью для людей, доступных доводам здравого смысла.
Мое же отношение к тому распоряжению правительства, по которому людям воспрещается пользоваться естественными правами всякого живого существа и жить на поверхности земного шара там, где ему удобно или желательно, не может быть иное, как отрицательное, так как я всегда считал и считаю допущение всякого насилия человека над человеком источником всех бедствий, переживаемых человечеством. Насилие же в ограничении места жительства не могу не считать, кроме того, в высшей степени нелепым и не достигающим своей цели, как вы показываете это в своей брошюре90.
Как видим, слово "еврей" в ответе Толстого отсутствует, и это не случайно. Из записи в дневнике Маковицкого от 8 сентября 1910 г. следует, что "вечером Л.Н. дал Александре Львовне прочесть вслух его ответ" еврею по поводу присланной им книжки "Черта оседлости". Я в то время был в комнате Льва Николаевича, кончая свою работу, но нарочно остался дослушать. Когда прочли, Лев Николаевич обратился ко мне: "Неужели вы сторонник черты оседлости?" – "Хотя не сторонник, но признаю право за людьми не впускать в свою среду евреев"91.
Примечательно, что в "Яснополянских записках" Маковицкого, изданных в 1979 г., последние слова Душана Петровича отсутствуют, вероятно, по цензурным (!) соображениям, зато подробнее сказано о причинах, побудивших Толстого внятно ответить Таланту: «Л.Н. написал ответ о "черте" под впечатлением брошюры Бирюкова о его ссылке в Бауск, где, между прочим, описывает две еврейские семьи портных, живущих в одной квартире; одна семья спит днем, другая – ночью. Эта брошюра тронула Л.Н. и всех других, читавших ее»92. Кроме доктора, разумеется. А вот две записи из дневника Толстого, соответственно 9 и 11 сентября: "…Душан милый уехал. Что за милый, удивительный по добродетели человек. Учиться у него надо. Я не могу без умиления о нем думать"; "Душан удивителен своей ненавистью к Евреям вместе с признанием основ любви…" (вторую – весьма загадочную – часть фразы можно толковать как угодно)93.
Публикация письма Толстого по поводу черты оседлости вызвала ругательное письмо некоего казака, которое обсуждалось в кругу семьи и друзей 11 октября 1910 г.
Разговор начал писатель Иван Федорович Наживин (1876-1940), поведав о стариках-евреях (рабочих), об огромной еврейской семье в черте оседлости, где она представляет собой некое единство. "Л.Н., – читаем далее у Маковицкого, – заметил, что у евреев большой ум и чувство религиозности. – Я на это сказал… что религиозности как раз не нахожу у евреев", в том числе у раввинов, которые ему пишут, равно как и у простых евреев. Толстой спросил Наживина, работают ли евреи на земле, хотя наверняка знал законы империи, запрещавшие им жить в деревне94.
На этом разговор на щекотливую тему закончился. Вряд ли собеседники не знали о еврейских сельскохозяйственных поселениях. Не допуская евреев к земле, правительство приобщало их к таким "паразитическим" промыслам, как винокурение.
Но не все винокуры, "спаивавшие русский народ", были евреями. Например, Л.Н.
Толстой на паях со своим соседом А.Н. Бибиковым, владельцем имения Телятки, построил в 1863 г. небольшой винокуренный завод, просуществовавший полтора года95.
Грех молодости – не иначе. В оправдание великого писателя можно допустить, что данное предприятие, вероятнее всего, было задумано Фетом. А Фет, как известно…
Однако вернемся к окружению писателя. Чего только в жизни не бывает. Добрый знакомый, корреспондент и ученик Толстого И.Ф. Наживин женился на некрещеной еврейке Анне Ефимовне Зусман (вероятно, брак был гражданским). Врача Наживину-Зусман как не работающую по специальности, несмотря на то что у нее был грудной ребенок, выслали из Москвы. Полиция на все доводы отвечала: "Это нас не касается". (Спустя четыре года маленькая Мариам умерла.) Толстой отозвался об Анне Ефимовне с симпатией: "…религиозная, умная, кроткая женщина. Прекрасная мать. И ему (Наживину. – С. Д.) из-за нее нельзя жить везде в России"96. Сам Иван Федорович писал в мемуарах: "Семья у меня была редкая, исключительно удачная семья, но страшный удар, смерть Мируши, точно расколол по всем направлениям эту дорогую вазу"97.
В апреле 1907 г. Маковицкий записал: "Разговор зашел о евреях.
Л.Н.: У них задор потому, что не имеют тех прав, как другие. Это привлекает и русских на их сторону. Я против ограничения в школах, против черты оседлости.
Весь народ, живущий на земле, имеет право жить там, где хочет. Почему нам можно жить в Ясной Поляне, а другим надо в Мамадыше? Я за уничтожение всех исключительных законов, касающихся евреев. Безобразие эти законы!" Далее в разговор вступила свояченица Л.Н., жена брата Софьи Андреевны Александра Александровна Берс, урожденная Крамер.
"А.А.: Они (евреи) полезны.
Л.Н.: Полезны ли, этого я не знаю, а ограничивать права людей нельзя. Лучший из евреев, которых я знал, был Лондон*. Есть три разряда евреев: первый – Лондон, евреи, не отступающие от своей религии и верующие, берущие из Талмуда нравственное учение. Второй разряд – атеисты – евреи, которые отстали от еврейства, не пристали к христианству, sans foi ni loi**. Варшавер – самый неприятный тип, но он всегда за евреев. Третий – космополиты, для которых все люди равны, как Беркенгейм". Сын Толстого резюмировал, что таких – космополитов – среди евреев нет. Толстой подумал и назвал жену Наживина. Эту запись Маковицкий сделал 11 апреля 1907 г. Ранее, в январе 1905 г., он сделал похожую запись на ту же тему: "Евреи бывают четырех типов, – сказал Л.Н., – 1) космополиты, которым общее дороже еврейского… 2) выбирающие из еврейской религии самое высшее; 3) не думающие, обрядные евреи, деловые, которым гешефт важнее всего; 4) сионисты"98. Три разряда, четыре разряда… Интересно, что бы сказал Лев Николаевич, если бы каждый народ, в том числе русский, делили на разряды?..
***
* Служил в банке в Туле. Переселился с семьей в Америку. ** Нет ничего заветного (фр.).
***
Можно, безусловно, утверждать, что Толстой был за уничтожение всех ограничений для евреев, ибо лишение хоть малой части граждан их прав – аморально. Запись Маковицкого от 16 августа 1905 г. это подтверждает. Япония требовала от России контрибуцию. Международные банкиры готовы были предоставить кредит, но с условием, что российское правительство узаконит равноправие. "Как постыдно, – сокрушался в связи с этим Л.Н., – что то, что должно было быть сделано, настанет под давлением заграничных банкиров"99. Однако российское правительство не уступило, к чему это привело, хорошо известно…
Г.М. Барац сетовал по поводу того, что Толстой остался почти безучастным к трагедии евреев во время голода 1900 г. в земледельческих колониях Екатеринославской и Херсонской губерний. Известно, с какой горячностью он бросился на борьбу с голодом в начале 90-х годов, когда 20 губерний империи оказались в бедственном положении. Правда, решился он на этот шаг после долгих колебаний, ибо считал, что "следует покориться воле Божьей". Одно из самых странных писем на эту тему написано Н.С. Лескову из Ясной Поляны 4 июля 1891 г.:
