Алексей Цветков - Антология современного анархизма и левого радикализма
С точки зрения Бакунина, государство есть «абстракция, пожирающая жизнь народа», «огромное кладбище, где все истинные порывы, стремления и жизненные силы страны в щедром беспамятстве сходят в могилу во имя этой абстракции».
Как писал Малатеста, «нельзя говорить о государстве, творящем энергию; напротив, методы его таковы, что гигантский потенциал растрачивается, парализуется и бесцельно распыляется».
По мере того как множатся силы государства и укрепляется его бюрократия, опасность становится более острой. Прудон предвидел величайшее зло XX века: «Fonctionnairisme [власть чиновников]... ведет к государственному коммунизму, поглощении всей местной и частной жизни административной машиной и уничтожению всяких проявлений свободомыслия. Любому хочется найти прибежище под крылом власти, жить сообща со всеми». Но пришло уже время остановиться, так как «централизация становится сильнее и сильнее... положение вещей таково, что общество и государство не могут больше сосуществовать». «Сверху и донизу существующей иерархии все, что есть в государстве, — это нарушения, которые надо исправить, паразитизм, который надо подавить, или тирания, которую надо уничтожить. А вы говорите о сохранении государства и приумножении его сил! Прочь — вы не революционер!»
Аналогичный мрачный взгляд на судьбу все более тоталитаризующегося государства разделял и Бакунин. Он видел, что силы мировой контрреволюции, подкрепленные «огромными бюджетными средствами, постоянной армией и раздутой бюрократией» и наделенные «всем могучим арсеналом современной централизации», стали «грозной, неизбежной и сокрушительной действительностью».
Враждебность анархистов к буржуазной демократии
Анархист осуждает лживость буржуазной демократии даже еще более решительно, чем авторитарный социалист. Буржуазно-демократическое государство, окрещенное «нацией», путало Штирнера не меньше, чем государство старое и абсолютистское. «Монарх... был очень бедным человеком в сравнении с новой «суверенной нацией». В либерализме мы имеем только продолжение древней концепции «Я» (Самости)». «Безусловно, многие привилегии были устранены с течением времени, но только ради выгоды Государства... а вовсе не для того, чтобы усилить мое «Я».
По мнению Прудона, «демократия — это не что иное, как конституционный тиран». «Трюк» наших праотцев объявил народ повелителем. На деле же он является королем, чья власть чисто символическая. Народ царствует, но не правит, осуществляя свое царствование посредством периодического участия во всеобщем голосовании, подновляющем его власть каждые три или пять лет. Главы династий были сметены с тронов, но монаршьи права остались неприкосновенными. В руках народа, чьим образованием пренебрегали, голосование является просто хитроумной уловкой, от которой выигрывают объединенные заправилы от промышленности, торговли и собственности.
Сама теория правления народа содержит в себе отрицание себя. Если бы целый народ действительно был повелителем, не было бы больше ни правительства, ни управляемых; повелитель стал бы ничем; у государства не осталось бы смысла к существованию, оно бы идентифицировалось с обществом и исчезло, растворившись в промышленной организации.
Бакунин видел, что «представительская система далека от того, чтобы быть гарантией для народа, напротив, она создает, охраняет и поддерживает существование правительственной аристократии, действующей против народа». Всеобщее избирательное право является ловким трюком, приманкой, предохранительным клапаном, маской, за которой «прячется действительно деспотическая власть государства, основанная на полиции, банках и армии», это «великолепный способ подавлять и уничтожать людей от имени так называемой народной воли, которая используется только в целях маскировки».
Анархист не верит в освобожденние посредством голосования. Прудон был абстинентом (воздерживался от голосования), по крайней мере в теории, он думал, что «социальная революция может быть серьезно скомпрометирована, если она воплощается в жизнь посредством политической революции». Голосование — это противоречие, это акт слабости и соглашения с коррумпированным режимом. «Мы должны воевать со всеми старыми партиями, вместе взяятыми, используя парламент как законное поле боя, но оставаясь вне его». «Всеобщее избирательное право — это контрреволюция», и, для того чтобы конституироваться как класс, пролетариат должен сначала «отколоться» от буржуазной демократии.
Однако воинственный Прудон часто отходил от этой принципиальной позиции. В июне 1848 г. он позволил избрать себя в парламент и ненадолго увяз в парламентском болоте. Два раза, во время местных выборов в сентябре 1848 г. и президентских выборов 10 декабря того же года, он поддержал кандидатуру Распайля — спикера крайне левых. Он даже зашел настолько далеко, что позволил ослепить себя тактикой «меньшего зла», выразив поддержку генералу Каваньяку, палачу парижского пролетариата, перед диктатором-недоучкой Луи Наполеоном. Гораздо позже, в 1863 и 1864 гг., он выступал уже за то, чтобы избиратели сдавали пустые бланки для голосования, но в качестве демонстрации протеста против имперской диктатуры, а не в качестве оппозиции всеобщему голосованию, которое он отныне окрестил «блестящим демократическим принципом».
Бакунин и его последователи из Первого интернационала возражали против ярлыка «абстинент (абстенционист)», навешенного на них марксистами. Для них бойкотирование избирательных урн было простым вопросом тактики, а не вопросом принципа. Хотя они отдавали предпочтение классовой борьбе в экономической области, они бы не согласились с мнением, что игнорируют «политику». Они отвергали не всю «политику» — только буржуазную. Они не осуждали политическую революцию, если она должна была произойти до социальной революции. Они держались далеко от других политических движений за исключением тех моментов, когда они не руководствовались намерениями немедленно и полностью уравнять в правах рабочих. То, чего они боялись и от чего дистанцировались, — это двусмысленные избирательные союзы с радикальными буржуазными партиями образца 1848 г., или с «народными фронтами», как мы бы их назвали сегодня. Они также боялись, что когда рабочие избираются в парламент и переносятся в буржуазные условия жизни, они перестают быть рабочими и делаются государственными служащими, обуржуазиваются, возможно, более, чем сама буржуазия.
Однако отношение анархиста к всеобщему голосованию далеко от логики и постоянства. Некоторые считали голосование последним прибежищем. Другие, более бескомпромиссные, готовы были предать их проклятию за использование голосования в любых условиях и расценивали этот вопрос как вопрос о доктринальной чистоте. Таким образом, во времена выборов в Картель левых в мае 1924 г. Малатеста отказался идти на какие-либо уступки. Он признал, что в определенных обстоятельствах результат выборов может иметь «хорошие» или «плохие» последствия и что он будет иногда зависеть от голосов анархистов, особенно, если силы противодействующих им политических группировок были довольно ровно сбалансированы. «Но это не важно! Даже если какой-то минимальный прогресс мог бы стать прямым результатом победы на выборах, анархист не должен кидаться на избирательный участок». Он заключал: «Анархисты всегда были чисты и остаются революционной партией без страха и упрека, партией будущего, потому что смогли противодействовать сладким песням сирен в форме выборов».
Непоследовательность анархистской доктрины в этом вопросе особенно хорошо была проиллюстрирована в Испании. В 1930 г. анархисты объединились в единый фронт с буржуазными демократами, для того чтобы сбросить диктатора Примо де Риверу. На следующий год несмотря на их официальный отказ от участия в голосовании, многие анархисты все же вышли на муниципальные выборы, что привело к развалу монархии. Во всеобщих выборах в ноябре 1933 г. они усиленно рекомендовали воздержаться от голосования и таким образом более чем на два года вернули к власти антилейбористские правые силы. Анархисты позаботились о том, чтобы объявить, что, если их невыход на выборы приведет к победе реакции, они начнут социальную революцию. Вскоре они попытались сделать это, но тщетно. Попытка стоила им больших потерь (убитых, раненых и арестованных) .
Когда в 1936 г. партии левого крыла объединились для создания Народного фронта, центральная анархо-синдикалистская организация подверглась тяжелому давлению в поисках правильного отношения к проблеме. В конце концов она очень неохотно объявила себя воздерживающейся от голосования, но ее кампания была так неактивна, что массы практически ничего не поняли в этой позиции и уже были готовы участвовать в выборах. Выйдя на выборы, массы поддержали триумф Народного фронта (263 депутата от левого крыла против 181 от всех остальных).
