Светлана Алексиевич - Время секонд хэнд
Долго я ждала звонка. Отряд вернулся — и командир, и те ребята, с кем она там была. Позвонят… Обязательно! Молчит телефон… И я сама начала искать фамилии, номера телефонов. Командир отряда Климкин… Прочитала в газете его фамилию. Все! Все газеты про них писали — русские богатыри! Рязанские витязи. И даже в одной газете была его статейка, что он благодарит отряд за хорошую службу. Выполнили, мол, долг с честью… Еще и с честью… Звоню в отдел милиции, где он работает: «Пригласите, пожалуйста, майора Климкина» — «Кто его спрашивает?» — «Людмила Васильевна Николаева… мать Олеси Николаевой…» — «Нет на месте… Занят… В отъезде…». Ты командир… Ты сам приди к матери и расскажи, как там было. Утешь. Поблагодари. Я так понимаю… (Плачет.) Плачу, но слезы мои злые… Я Олеську не пускала, просила не ехать, а моя мама: «Раз надо, пускай едет». Надо! Я теперь ненавижу это слово! Уже я не та… А за что мне Родину любить? Нам обещали, что демократия — это когда всем хорошо. Везде справедливо. Честно. Обман все это… Человек — пыль… пылинка… Одно, что сейчас в магазинах всего полно. Бери! Бери! При социализме этого не было. Конечно, я — простая советская женщина… Никто меня уже не слушает, потому что денег у меня нет. Были бы деньги — другой разговор. Они бы меня боялись… начальнички… Сейчас деньги правят…
Олеська уезжала… Радовалась: «Вместе с Кормчей едем». Они вдвоем были, две женщины в отряде. Ольга Кормчая… Я ее видела на вокзале, когда прощались. «Это — моя мама», — сказала Олеська. Был момент на проводах… Может быть, сейчас я этому придаю значение. После всего. Автобусы вот-вот тронутся… Заиграли гимн — все заплакали. Я стояла с одной стороны и чего-то перебежала на другую, что-то Олеська мне через окно крикнула, и я поняла ее так, что они будут поворачивать. И я перебежала, чтобы еще раз ее увидеть. Помахать рукой. А они поехали прямо, и я ее не увидела. Защемило сердце. Ручка от сумки у нее оторвалась в последний момент… Может быть, это я сейчас так себя накручиваю… Кровинушка моя… (Плачет.) Нашла по справке телефон Кормчей… Звоню: «Я — мама Олеси… Хочу с вами встретиться». Она долго молчала, а потом даже с какой-то обидой, с каким-то злом: «Я столько пережила… Когда вы все отстанете от меня!». Положила трубку. Второй раз звоню: «Прошу! Мне надо знать… Умоляю!» — «Хватит меня мучить!» Еще раз позвонила, наверное, через месяц… К телефону подошла ее мама: «Дочки нет дома. Уехала в Чечню». Опять! В Чечню?! Понимаете, и на войне кто-то может хорошо устроиться. Кому как повезет… Человек о смерти не думает, умереть сегодня страшно, а когда-нибудь — ничего. Все они за те полгода, что там были, получили по шестьдесят тысяч рублей. На бэушный автомобиль хватит. Ну и зарплата сохранилась. А Олеська взяла перед отъездом в кредит стиральную машину… мобильник… «Приеду и расплачусь», — говорила. Теперь нам платить. Из чего? Приходят квитанции… складываем… У Настеньки старые кроссовки, они ей маленькие, вернется из школы и плачет, пальчики болят. Складываем, складываем с мамой свои пенсии, деньги считаем, считаем, и ничего к концу месяца не остается. А мертвого не дозовешься…
Два человека были с ней в последний момент… Два свидетеля. Контрольно-пропускной пункт… ка-пэ-пэ… будочка — два на два с половиной метра. Ночное дежурство. Их было трое. Первый… «Ну пришла она, — рассказал по телефону, — поговорили две-три минуты…» И он вроде отлучился, то ли по нужде, то ли его кто-то позвал. Услышал за дверью — хлопок, даже сначала не подумал, что выстрел. Вернулся, а она лежит. Настроение? Какое у нее было настроение? Настроение было хорошее… нормальное было настроение… «Привет». — «Привет». Посмеялись. Хи-хи… ха-ха… Второй свидетель… И этому звоню на работу… на личную встречу не пришел, а меня к нему не допустили… Он был рядом, когда она стреляла, но будто бы в тот самый момент отвернулся. В ту секунду… Будочка — два на два с половиной метра, а он ничего не видел. Вы поверите? Я вымаливала у них: скажите… мне надо знать… Я больше никуда с этим не пойду. Заклинаю! Бегали от меня как ошпаренные. Им приказали молчать. Защищать погоны. Заткнули им рты долларами… (Рыдает.) С самого начала, когда она пошла на работу в милицию, мне не нравилось: моя Олеська — милиционер? Ну не нравилось! Никак не нравилось… Тут такое… Образование у нее — техникум и один курс института. Долго не могла трудоустроиться. А в милицию ее сразу брали. Мне было страшно… Милиция — это бизнес… мафия… Милиционеров люди боятся, в каждой семье кто-то пострадал от милиции. И пытают в нашей милиции, и калечат. Боятся их, как бандюгов. Не дай бог! В газетах читаешь: оборотни в погонах… там изнасиловали… там убили… Такого… в советское время… Вы что? А если и было… Так многого не говорили… не писали… И мы чувствовали себя защищенными. (Задумалась.) Половина милиционеров воевали. Или в Афгане, или в Чечне. Убивали. Психика у них потревоженная. Воевали там они и с мирным населением. Теперь такие войны: солдаты не только между собой воюют, но и с гражданскими. С обыкновенными людьми. Для них все — враги: мужчины, женщины, дети. И тут, уже дома, убьют человека, а потом удивляются, что это надо объяснять. В Чечне объяснять не надо было… «Мама, — спорила со мной Олеська, — ты не права. Все зависит от человека. Девушка-милиционер — это красиво. Синяя рубашка, погоны».
В последний вечер пришли к ней друзья попрощаться… Сейчас вспоминаю… все я сейчас вспоминаю… Всю ночь они проговорили…
«…Россия — великая страна, а не газовая труба с краником…»
«…Крыма нет… отдали… Чечня воюет… Татарстан шевелится… Я хочу жить в большой стране. Наши “МИГи” будут в Риге…»
«…Мордой об стол Россию! А чеченские бандиты — герои… Права человека?! А там: приходили в русский дом с автоматами — или убьем, или уходи. Хороший чеченец тот, кто сначала говорит: “Уходи!”, а потом убивает, плохой убивает сразу. Чемодан, вокзал, Россия. Надписи на заборах: “Не покупайте квартиры у Маши, они все равно будут наши”, “Русские, не уезжайте — нам нужны рабы”».
«…Двое русских солдат и офицер попали к чеченам в плен. Солдатам отрезали головы, а офицера отпустили: “Иди и сходи с ума”. Я на кассетах видел… Обрезают уши, пальцы отрубают… В подвалах — русские рабы-пленники. Звери!»
«…Поеду! Мне на свадьбу деньги нужны. Хочу жениться. Девчонка красивая… долго ждать не будет…»
«…У меня друг… Мы с ним в армии вместе служили. Жил он в Грозном. Сосед — чеченец. В один прекрасный день он ему говорит: “Прошу тебя — уезжай!” — “Почему?” — “Потому что мы вас скоро резать будем”. Оставили они там трехкомнатную квартиру, живут сейчас в Саратове в общежитии. Ничего не дали им увезти: “Пускай Россия, — кричали, — вам все новое купит. А это — наше!”»
«…Пала на колени Россия, но еще не добита. Мы — русские патриоты! Надо долг Родине отдать! Анекдот: товарищи солдаты и офицеры, если вы хорошо проявите себя в Чечне, то Родина пошлет вас “на отдых” в Югославию. В Европу… твою мать!»
Сын терпел, терпел и не выдержал. Стал меня ругать: «Мама, ничего ты не добьешься, кроме инсульта». Отправил в санаторий. Силой, можно сказать, со скандалом. В санатории я подружилась с хорошей женщиной, у нее дочь рано умерла от аборта, мы вместе плакали. Стали подругами. Недавно позвонила ей — она умерла. Заснула и умерла. Я знаю, что от тоски она умерла… Почему я не умираю? Я счастлива была бы умереть, но я не умираю. (Плачет.) Вернулась из санатория… «Деточка, они тебя посадят, — первые мамины слова. — Не простят, что правды добиваешься». Что было… Только я отъехала, ей звонят из милиции: «В двадцать четыре часа явиться в кабинет такой-то… За неявку — штраф… пятнадцать суток ареста…». Мама — человек напуганный, у нас все люди напуганные. Найдите мне старого не напуганного человека. И не только это… Приходили и опрашивали соседей: что мы за люди… какое поведение… Про Олеську допытывали: видел ли ее кто-нибудь пьяной? А наркотики… Из поликлиники затребовали наши медицинские карточки. Проверяли: не состоял ли кто на учете в психдиспансере? Меня обида за душу взяла! И злость! Беру трубку… Звоню в милицию: «Кто угрожал моей маме?.. человеку девятый десяток… По какому вопросу вызывали?». Кончилось это тем, что через день они мне прислали повестку: «В кабинет такой-то… фамилия следователя…». Мама в слезах: «Тебя посадят». Мне уже ничего не страшно. Тьфу на них! Надо, чтобы Сталин из гроба встал! Я прошу его встать из гроба! Это моя молитва… Мало он наших начальничков сажал и расстреливал. Мало! Мне их не жалко. Я хочу их слез! (Плачет.) Пришла я в этот кабинет… фамилия Федин… Рубанула с порога: «Что вы от меня хотите? Дочь в мокром гробу привезли… Мало вам?». — «Вы — безграмотная женщина. Не понимаете, где вы находитесь. Тут вопросы задаем мы…» Сначала он был один… потом вызвал Олеськиного командира… Климкина… Наконец и я его увижу! Он заходит… Я — к нему: «Кто убил мою дочь? Скажите мне правду…» — «Дур-ра ваша дочь… Сумасшедшая!» Ой, не могу! Не могу… Налился весь кровью… Кричал, топал. Ой! Провоцировали меня… Добивались, чтобы я заорала или царапалась, как кошка. Значит, я сумасшедшая, и дочь у меня сумасшедшая. Их цель — закрыть мне рот… У-у-у…
