Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки
Здесь движение к эссеистике идет, я бы сказал, с угрожающей скоростью, ставя под вопрос само существование романного принципа.
Это тем более показательно, что ситуация, взятая М. Симашко за основу, давала возможность для развертывания стремительного авантюрного повествования. Роман рассказывает – формально – о смертельной борьбе Великого Вазира государства сельджуков Низам ал-Мулька с орденом исмаилитов-ассасинов, боровшихся с государством как проповедью, так и убийствами, орденом, вырождавшимся в холодную террористическую машину.
«…Методом борьбы ассасины избрали убийство своих политических противников и применяли в связи с этим тактику запугивания, террора и шантажа. Убийство неугодных им и враждебных им деятелей руководители ассасинов совершали руками фидаев (слово “фидай” в то время значило “жертвующий собой”). Фидаи вербовались преимущественно из молодых и здоровых деревенских парней… В молодых людях, из которых готовили убийц, умело вырабатывали слепую покорность и беспрекословное повиновение…»[120].
Это один момент. А вот второй.
«Низам ал-Мульк стремился к созданию централизованной державы, образцом которой он считал государства Газневидов, Саманидов и Аббасидов в пору их расцвета. Он рекомендовал султанам иметь большое и сильное войско, пригодное для подавления феодальных мятежей, разветвленную осведомительную службу, беспощадно подавлять народные движения, в особенности выступления исмаилитов. Низам ал-Мульк требовал более мягкого отношения к крестьянству, стремился ограничить права владельцев икта. Однако в период развития военно-ленной системы и феодальной раздробленности централистская политика Низам ал-Мулька была утопией»[121].
Собственно, эти два сформулированные историками положения сюжетно исчерпывают роман «Искупление дабира». Но академическая схема удивительным образом трансформируется в романе.
В романе борются не светская и теократическая силы. Сталкиваются две утопические идеи, противоположные на первый взгляд, но весьма схожие по сути.
Вазир исходит из правильной в принципе идеи упорядочения жизни государства, установления законности и равновесия. Но он фанатик порядка и потому идет к умерщвлению живой жизни в угоду жесткой схеме.
«Яркость и многочисленность красок уводит в сторону от подлинного существа мира. Плоть человека греховна и породить может лишь вздорные волнения. От бога, который един, государство и устроение его не терпит многообразия. Только внешнюю форму допустимо менять, как изменяется у людей одежда в каждую эпоху. Это и следует поставить во главу угла…»
Так думает Вазир Низам ал-Мульк.
Но его противники исмаилиты, восстающие против этого государства и создающие свое, утверждают:
«Преходящи формы этого мира… и красота его, как сор, попавший в глаза».
Они тоже стремятся умертвить жизнь в угоду своей задаче.
Низам ал-Мульк из самых лучших побуждений желает регламентировать каждый шаг человека. Соглядатаи, как тени, витают между людьми.
Но вот что говорит его смертельный враг – шам-исмаилит:
«Народ лишь чистый лист бумаги. Не сам по себе что-нибудь может человек, а только с наставником – имамом. Волос не может упасть самостоятельно, и капля воды пролиться без объяснения имама».
Роман построен четко, как трактат, – уравновешенная система из четырех компонентов. Вазир, ученик-шагирд, устад-мастер цветов, имам Омар.
Вазир нам знаком. Шагирд, спасенный когда-то Вазиром от голодной смерти и приближенный им, тайный исмаилит-фидай, избранный для убийства Вазира. Устад-исмаилит, наставляющий шагирда. Имам Омар – мудрец, чей лозунг: «Человеком будь!»
Каждый из них строит свою систему. Создает чудовищную государственную пирамиду Вазир. Готовится к убийству во имя веры шагирд. Делает свое дело лидер хоросанских исмаилитов устад. И каждая система оказывается неверной и обреченной.
Гибнет Вазир, и рассыпается пирамида. Сразу после его смерти великое государство сельджуков, которому он отдал жизнь, – начинает разваливаться.
Устад, ветеран движения, исходил из прекрасной утопической программы:
«…Сокрушена будет твердыня насилия. Не станет богатый отбирать у бедного. По всей земле будет так, как в некоем царстве воинов-карматов в далекой пустыне. Там все поделено между людьми и все общее».
Но повторяется ситуация «Маздака», с которым последний роман связан множеством нитей – смысловых и сюжетных, ибо исмаилиты считают маздакитов своими предшественниками. Лидеров, подобных мудрому и умеренному устаду, вытесняют экстремисты «Новой проповеди» с их кровавой утопией. Устада убивают.
Шагирд убеждается в ложности и лживости своих вождей. В мертвенности их схемы. Он убивает Вазира. Но не потому, что он ассасин. Темная, но живая и страстная жизнь мстит рукой шагирда холодному мыслителю за мертвящую чистоту и умозрительность его построений, за его властную попытку реализовать свою утопию.
Все выворачивается наизнанку: шагирд, который должен был испытывать вечную благодарность за поданный когда-то кусок хлеба, мстит за этот кусок. Он любит доброго и справедливого Вазира, своего спасителя, и убивает его.
Вазир ведет на ассасинов страшную железную армаду. И гибнет от ножа, которым режут дыню.
И он умирает легко и радостно, ибо уходит из-под чудовищной тяжести своей системы. И, умирая, возвращается от гигантской жестокой утопии к смешной и трогательной мечте своего детства…
Выдерживает испытание жизнью только система Омара, ибо он – звездочет и поэт, любитель вина и женщин – выводит ее из природы, из жизни. Его система проста: будь человеком. И он судит остальных и угадывает их судьбу.
Борющиеся друг с другом фанатики равно чужды ему.
«Не было еще на земле плохого царя и вазира, который желал бы несчастья подданных. Но от обратного – на опорах однозначного идеала строится здание. Присущая живой природе греховность устраняется из формулы».
Низам ал-Мульк – дабир, писец, книжный человек. Но и его антипод – Хасан ибн Саббах, вождь ассасинов, тоже в прошлом дабир. И великий даи – организатор убийств – тоже дабир. Это люди бумаги, чиновники идеи.
Но имам Омар, «чье гибрское прозвище – Хайям», слышит «очищающий гул времени»:
«Веселый знак замены проступает на всем окружающем: на железных машинах, на войске, на лбу у тех, кто сидит на помосте. Природа не термит химеры. От собственной тяжести рухнет пирамида…».
В прозе М. Симашко есть одна настойчивая, хотя и частная, на первый взгляд, мысль: неискоренимость истока. Вазир думает: «Может быть, правы суфии, и ушедшее остается в человеке?»
Но эта идея имеет прямое отношение к идее органичности, которую так тонко и тщательно разрабатывает Ю. Давыдов.
На этой идее базируются такие разные произведения таких разных авторов, как «Емшан»[122] Мориса Симашко и «Имматрикуляция Михельсона» Яана Кросса.
«Емшан» – история знаменитого мамелюковского султана Бейбарса. С раннего детства бездомный раб, не помнящий родины и родных, живущий по законам зверя, убивающий более слабых, чтобы выжить, Бейбарс попадает в гвардию египетского султана и сам становится султаном. Но какое-то бесформенное мучительное воспоминание живет в нем всегда. И в то время, когда он достиг вершины успеха и власти, он вспоминает… Но тут важна одна деталь. Живая жизнь, противостоящая жестким конструкциям героев, всегда связана у М. Симашко с темой женщины, плотской любви. Тяжелая, мучительная эротика «Маздака» и «Искупления дабира» означают глубокое неблагополучие существования, его неорганичность. Выход в эротику разрешающую, радостную – прорыв в жизнь. Так было с Авраамом, центральным персонажем «Маздака». Так было с шагирдом в «Искуплении дабира». Великому Вазиру мешает ощущать чистоту и четкость мировых линий воспоминание об обнаженной Тюрчанке. Тюрчанка, младшая жена султана, инстинктивно невзлюбила Великого Вазира, ибо она дитя животной страстной жизни, а он – апостол железной схемы. Низам ал-Мульк гибнет, когда против него бессознательно объединяются Тюрчанка и шагирд…
Безжалостный Бейбарс все вспомнил, посмотрев на плачущую во сне девочку-наложницу, отца которой он убил. Он вспомнил, как его ребенком подобрали возле тела отца, убитого монголами среди горького емшана. Он вспомнил, что значит слово, все эти годы жившее в нем, но произнесенное вновь только нынче утром, вспомнил горький запах родной степи. И великий султан, победитель монголов и крестоносцев, бросает власть и могущество и нищим уходит в кипчакскую степь на голод и унижение. Ибо все эти долгие годы он делал не свое дело, жил не своей жизнью.
