Михаил Делягин - Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки»
И последнее. В свете изложенного очень забавно звучат назойливые заявления многих пропагандистов от аналитики о том, что Медведев – «тоже либерал».
Что ж, поживем – увидим.
P. S. Предупреждая гневные филиппики объектов моего исследования, разъясняю: особенности сознания путиноидов не исследованы не потому, что я считаю его менее патологичным, чем либеральное сознание, а исключительно в силу его большей примитивности и, соответственно, меньшей интересности. В ряде же случаев (движения «Наши», породившие понятие «нашизм», «Молодая гвардия», представители которой умудрились однажды в знак протеста против критики Путина пробить его портрет потертым фаллоимитатором – как говорят, из коллекции их руководителя, «Еб…щиеся за Медведа», которые на практике воплотили свое название, причем в музее, а также ряда других) внешних признаков сознания обнаружить пока не удалось, что лишает исследование его предмета.
Цючжайгоу-Ваньлоу, Восточный Тибет
Часть 4
Политика возрождения России
Новое гражданское общество
Вот уже скоро 10 лет мы живем под непрерывный аккомпанемент заклинаний о гражданском обществе, необходимость построения или процесс становления которого обеспечит-де нам наконец нормальную, цивилизованную жизнь, как в фешенебельных странах Запада. Логика проста: на Западе это есть – значит, чтобы жить, как на Западе, надо перенести «это» в свою повседневную жизнь.
За годы либеральных реформ в роли панацеи от всех общественных болезней перебывали и демократия, и рынок, и правовое государство, и «вертикаль власти», и распространение презервативов в школах, и высокие технологии, и – гражданское общество.
Убаюканные официальной пропагандой и заклинаниями почти несменяемых культуртрегеров, меняющих лишь проигрываемые ими пластинки, мы уже готовы признать гражданским обществом совокупность филателистов, кактусоводов и благотворителей – разумеется, под бдительным присмотром политологов в штатском. В крайнем случае, мы понимаем под «гражданским обществом» профессиональных правозащитников, с изумительным постоянством защищающих заранее известную и строго определенную «социально близкую» сторону, или разнообразных грантополучателей, с той или иной степенью добросовестности отрабатывающих средства самых разнообразных государств – включая, в последние годы, и российское.
К сожалению, забвение имен, от которого предостерегал еще Конфуций, приводит к поправкам не в словарях, а в жизни. Отворачивающиеся от реальности не отменяют ее, но лишь делают ее проявления внезапными и болезненными для себя.
Гражданское общество – не высоконаучная абстракция, а всего лишь самоорганизация людей ради защиты своих жизненно важных интересов от любых угроз – от государственной бюрократии до обыденной преступности и собственной дури.
В реальной, не оплаченной грантами жизни такая самоорганизация не оформляется. Ее члены не произносят речей, не пекутся о правах человека, почти полностью поглощены бытом и не любят пустых разговоров.
Но это детали.
Ибо гражданское общество в России есть.
Если его сильно допечь, если цинично и последовательно подвести его членов к грани десоциализации – оно готово противостоять даже власти, бороться за свои права, бросаться на бульдозеры, как было в бесчисленных «Речниках», Сочи и Южных Бутово по всей России.
Но обычно оно молчаливо, пассивно, ограничено двором или микрорайоном – и потому по-русски жертвенно проигрывает почти любому внешнему агрессору, попирающему его права: от коррумпированной бюрократии до банды уголовников, нанявших адвоката и отстегивающих участковому.
Так было почти все девяностые и все двухтысячные.
Именно в этой слабости самоорганизации заключается внутренняя причина русской катастрофы, продолжающейся и по сей день.
И именно эта ситуация начинает стремительно меняться на наших глазах.
Мехи беспомощной и пассивной «соседской общины» наполняются качественно новым «вином» – армейскими офицерами и профессиональными прапорщиками.
Военная реформа, каким бы ни был ее, вероятно, гениальный стратегический умысел, в ее сегодняшнем виде, насколько можно судить, означает стремительное и последовательное уничтожение целого социального слоя – российских профессиональных военных.
Бездушной начальственной волей эти люди выбрасываются на «гражданку», к которой они не приспособлены, как рыбы на берег, – и мучительно приспосабливаются к ней. Естественно, они находят и поддерживают друг друга, образуя то, что наука пышно именует «социальными сетями». Бывших военных объединяют привычка к организации и взаимовыручке, готовность жертвовать собой, потребность выполнения приказа и жгучая обида на руководство, лишившее их любимого дела и, строго говоря, смысла жизни.
Не стоит идеализировать российское офицерство, но сейчас армия отторгает, насколько можно видеть, лучшую его часть, оплодотворяя ею загнившее российское общество.
Принципиально важно, что значительный слой армейских офицеров и прапорщиков гармонично соединяет в единое социальное целое две разрозненные без него социальные группы – рядовых ветеранов и офицеров спецслужб.
По оценкам ветеранских организаций, с распада Советского Союза «горячие точки» прошли около 600 тыс. мужчин. Абсолютное большинство из них не получило никакой социальной помощи и психологической реабилитации – и до четверти от их числа подверглись лишению свободы, пройдя в итоге двойную школу: армейскую и тюремную.
В силу полученных при этом психологических травм и специальных навыков им до сих пор неуютно. Как сказал один из них, «мир отличается от войны тем, что враги одеты в твою форму». Они жаждут возвращения смысла жизни, но, как правило, не в силах найти его самостоятельно.
В мирных условиях этот смысл могут вернуть те, кто давал им его в условиях «горячих точек», – офицеры, теперь изгоняемые из армии и воссоединяющиеся со своими бывшими подчиненными в новых условиях.
Но сами армейские офицеры тоже привыкли ждать, если не приказов, то хоть ориентировок. В этом принципиальное отличие России от Африки и Латинской Америки.
Ориентировать их могут только так же выдавленные в гражданскую жизнь офицеры разнообразных специальных служб, пусть даже и армейских. Обладающие разнообразными специальными навыками, они способны на организацию и направление масс обычных офицеров, изгоняемых из армии в рамках реформ.
Первоначально офицерство, в целом воспринявшее патриотические декларации и (на первом этапе) действия российского руководства в начале 2000-х годов, было одной из его существенных политических опор. Эти люди в массе своей являлись честными энтузиастами, и стремительное распространение в спецслужбах коррупции, семейственности, клановости и бюрократизма привели к их недовольству, а часто – и к демонстративным отставкам.
Выдавленные со службы (и частично еще оставшиеся на ней) патриотически настроенные офицеры, привыкшие прямо ассоциировать себя с государством, действовать от его имени и ради его блага, способные к подчинению, командованию, организации и самоорганизации, становятся стержнем качественно нового гражданского общества России. Его настроения, намерения и действия определят всю политическую жизнь нашей страны после 2012 года.
Острое и часто даже болезненное осознание своей отделенности от штатского большинства вынуждает это новое гражданское общество действовать в формально прежних рамках и даже организационных структурах – партиях, общественных организациях, военно-патриотических клубах.
Однако оно сознает исчерпанность этих форм и не позволит вновь превратить себя в компост для нового поколения коррумпированных бюрократов.
Новое гражданское общество, невольно создаваемое военной реформой, рвется в политику и все более полно осмысливает свои коллективные интересы, осознаваемые им как высшие интересы всего государства. Если оно не получит их адекватного политического выражения в ближайшее время, оно обеспечит их само: чуть позже, но уже на своих правилах, а не на правилах чинуш, никогда не смотревших в лицо смерти.
Моральная революция: почему и откуда
Новое гражданское общество объективно является носителем вызревшего в нашей стране общего понимания самоочевидных шагов, способных даже в самых неблагоприятных обстоятельствах нормализовать общественную жизнь буквально в течение года.
Важнейший из этих шагов — моральная революция и духовное возрождение. Без этого никакие содержательные программы не имеют смысла: все будет извращено, как случалось уже не раз.
Социально-экономическое развитие нашего общества доказало уже всем, кроме профессиональных либералов и «демшизы» разлива конца 1980-х, что даже «невидимую руку рынка» должно поддерживать государство. Тем более оно должно проявлять свою активность в столь деликатной сфере, как духовное состояние нации.
