Татьяна Колядич - Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология)
Принцип микробиографий использован и Шаламовым, когда портрет современника создается с помощью деталей. Вспомним, например, описание смерти Л.Рейснер:
"Молодая женщина, надежда литературы, красавица, героиня гражданской войны, тридцати лет от роду умерла от брюшного тифа. Бред какой — то. Никто не верил". Шаламов, 1 с.41.
В ряде случаев дается небольшой авторский комментарий или характеристика произведений портретируемого: "Суть — чуть цветистый слог Рейснер казался нам тогда большим бесспорным достоинством. Мы были молоды и еще не научились ценить простоту". Шаламов, 1, с.41. Или: "Если Есенин и Соболь покидали жизнь из-за конфликта со временем, он был у Есенина мельче, у Соболя глубже, то смерть Рейснер была вовсе бессмысленна". Шаламов, 1, с.41.
В поисках героя, в котором отразилось бы время, писатель часто вводит в повествование действующих лиц, объединенных общей авторской идеей. Они выполняют не только познавательную, ознакомительную или оценочную функцию. Составляя своеобразную мозаику, как бы оттеняя и расширяя первоначальные представления о времени, такие микробиографии образуют единое целое.
При этом повествование представляет нечто среднее между хроникой и дневниковой записью. Оценки и осмысление портретируемых редки и не являются доминантой повествования, для автора все они — современники, и ему важно определить их место в событиях. Вместе с тем все самое яркое, значительное, вошедшее в двадцатые годы в литературу отмечено автором. При всей краткости и лаконичности описания за судьбами героев Шаламова встают судьбы представителей данного времени, складывается портрет людей, живших в одну и ту же героическую эпоху.
Не менее важным является столь же часто встречающееся размещение на определенном историко-культурном фоне нескольких, а иногда и одной. фигур, с именами которых связана описываемая эпоха. Для двадцатых годов такой фигурой, бесспорно, является В.Маяковский. Он воспринимается как символ эпохи, "ее голос, ее овеществленная в слове плоть и дух". Гор, с.178. Примечательно, что отмеченное нами восприятие Маяковского характерно именно для писателей поколения двадцатых годов. Для авторов более старшего поколения эпоха связывалась с именами А.Блока и М.Горького.
О значимости включения подобных судеб говорят многие авторы, полагая, что в индивидуальной судьбе отражается время. В воспоминаниях В.Кетлинской, например: "В частных судьбах и событиях отразились сложнейшие процессы революционной эпохи. Их нельзя оскорблять ни ложью, ни полуправдой. Их надо изучить без высокомерия и понять такими, какими они были в т о й обстановке и в т о м времени". Кетлинская, с.287.
В данном случае можно говорить о следовании традициям Герцена, который полагает, что история раскрывается через судьбы людей, поэтому именно через восприятие героем событием идет объяснение отдельных явлений истории.
Подобное обобщенное интерпретирование образа второстепенного персонажа приводит к тому, что он становится не только символом определенных пространственно-временных отношений, но и проявляется в составе лейтмотива.
В подобных описаниях собственно исторические события отводятся на второстепенный план, присутствуя прежде всего на уровне фона. Время раскрывается через характерную для того времени судьбу. Поэтому образ второстепенного персонажа и начинается звучать как символ времени. _
Образ героя, вбирающего в себя многие типичные черты своего поколения, создается на основе фактов собственной биографии, архивных материалов, документальных отступлений, реконструкции психологии его поведения, косвенной характеристики другими действующими лицами.
Важной частью характеристики эпохи и данной личности становится фиксация определенных взглядов, отношений, бытового уклада. Именно поэтому в ряде случаев персонификация отсутствует, появляются просто типы времени, авторы и не стремятся к подробному описанию каждого из них, ограничиваясь ремарками типа "паренек в ушанке". Эти постоянно меняющиеся в поле зрения автора персонажи и создают то ощущение "временной необъятности", о которой упоминают многие мемуаристы. Гор, 175, 183.
Чаще всего выделяются те личности, критерием отбора которых становится общественная значимость персонажа, его влияние на описываемые социальные и культурные явления своего времени.
Любопытно, что иногда сравниваются не только автор или его герой, но и сами второстепенные персонажи между собой, что позволяет авторуприйтик необходимым опосредованным выводам и заключениям. Так судьбы Есенина, Рейснер, Соболя рассматриваются В.Шаламовым как общая, нередко драматичная судьба интеллигенции, сложно воспринимающей события нового времени.
Второстепенный персонаж присутствует как персонаж сна, кошмара. Появляясь в мифологическом и условном планах он выступает на уровне некоего обобщения, абстракции. Таковы образы сновидений А.Ремизова (прежде всего образ А.Белого), В.Катаева (преследующий его образ Мандельштама).
Наряду с второстепенными персонажами в образную систему входят и самые разнообразные существа. В предыдущей главе отмечалось своеобразие образов сновидений и их оформление на сюжетном уровне. Основная задача, преследуемая автором, как нам кажется, заключается в придании образу дополнительной характеристики.
Образы кошмаров присутствуют на уровне как самостоятельных персонажей, так и в виде неких субстанций, где важно описание их состояния. Сам автор находится по отношению к ним или в оппозиции или начинает воплощаться в кого-либо из своих героев, воспринимая его сущность как собственную.
Нами уже давалась первоначальная характеристика подобных образов: реальные персонажи, персонажи ирреальные (скорее, даже некоторые условные фигуры) и абстрактные сущности (типа образа Вечности). Разнообразие подобных фигур просто поражает. В повести Белого "Котик Летаев" это абстрактные существа, перегоняющие образы, образ вхождения в жизнь, многоног, шар, колесящие карбункулы, скелет и другие. Белый, 2, с. 437.
К образной системе можно также отнести иногда появляющиеся образы природы. Однако, они выступают в этой роли только в том случае, когда оказываются носителями дополнительной, имплицитной информации. Она передает не только предметно — логическую информацию, но субъективно-оценочную, эмоциональную и эстетическую. Сам же образ при этом не только обретает глубину и характер философского обобщения, но и становится символом.
Текстовая импликация имеет ситуативный характер и ограничивается рамками эпизода. Подобные включения часто образуют подтекст Импликация чаще используется в прозе поэтов. Несколько раз через воспоминания Гиппиус проходит образ зимы. Вначале он воспринимается просто как обычная пейзажная деталь, но постепенно приобретает все новые и новые оттенки и наконец становится образом, олицетворяющим испытываемый автором внутренний и внешний дискомфорт.
Проведенный нами анализ позволяет сделать вывод о том, что «я» рассказчика несет в произведении различную смысловую и ролевую нагрузку, присутствуя сразу на нескольких уровнях — сюжетном, языковом или речевом, образном. Это обуславливает разнообразие авторских модификаций и используемых приемов характеристики.
В то же время именно сложность проявлений авторского «я» обуславливает сложную композиционную структуру, что отражается прежде всего в многоплановости повествования, где доминируют планы автора и план героя, а второстепенные персонажи дополняют их, образуя свой, внешний фон. У каждого их планов есть своя четко выраженная временная система, где отношения настоящее — прошедшее помогают более четкому проявлению каждого из планов. _
Сосуществование нескольких времен с проекцией на будущее время приводит к возникновению временной перспективы, которая является еще одним средством, организующим планы повествователя и героя, что в целом выявляет не только позицию каждого из данных ипостасей, но и помогает выявить их специфику как самостоятельных объектов описания.
Одновременно возникает и бинарное восприятие трех пространств времени повествования, времени автора и времени героя. Наличие нескольких точек зрения на описываемое приводит также к панорамности изображения и служит одним из средств объективизации повествования, позволяя говорить о возможности реконструкции автором собственного «я» как биографии личности определенного времени. Таким образом многоликость проявлений авторского «я» позволяет ярче выявить его индивидуальность и, с другой стороны, способствует объективизации изображаемого.
Все вышеизложенное позволяет нам прийти к следующим выводам. Внешне конструируя сюжетную структуру своих воспоминаний как рассказ о своем прошлом, мемуарист выделяет образ повествователя как образ, объединяющий и направляющий разнообразные повествовательные планы. Вместе с тем он отходит от организующей функции повествователя как единственно возможной.
